Без гнева и пристрастия

Sapienti sat

И разверзлись недра сознания, и губы алчущих, пересохшие, возопили. И глазам их иссушенным открылись муки адовы. Тем из них, кто любил Пророка (а таковых трое было), во всем страхе и откровении представлены были терзания Его, тем же, кто ненавидел, не дано было узреть ничего, ибо разум их ненавистью ослеплен был (таковых же осталось восьмеро). И не было на земле в тот час ни зверя, ни птицы, ни сына человеческого, ни самой ничтожной твари и самой былинки невидимой, что не содрогнулись в страхе смятения и покаяния неосознанного, разве тех кроме, восьмерых, которых не то что людьми назвать, тварью животною – язык отсохнет, ибо мертвее самого больного и немощного на свете те, кто Бога в душе своей убил, и иначе таких, как мертвечиной ходячею, никак называть нет возможности; а главным средь них грешник великий был, Иудою называемый, а промеж них еще две женщины, в народе колдуньями считаемые. И стояли те трое, что любили Его, вкруг Него, Он же тихо под деревом лежал и мучился мукою мучною, ибо за слова Свои праведные пострадал. А что за Истину открыть Он им собирался – об этом после сказано будет. А лежал Он под деревом дубом, ибо перенесли Его туда, от дневной жары спасая, от кровопиющих насекомых охраняя, слезы жалости и смирения обраняя. А под дубом тем желуди, словно камни вострые, бока Его терзают нещадно, а в дубу том оводы, как посланцы диавола злые, а в округе козюли ядовитые: все гюрзы да гадюки поганые, – все, все, что ни есть, все страдания Его усугубляет. Плачь, агнец божий, и сын человеческий, плачь! Ибо страдает Тот, кто Любовь пробуждает, Истину воскрешает, Слово праведное до ушей заблудших доносит. И те, что с Ним, плачут: кто в голос рыдает, кто страдания душевные внутри себя держит. Женщина (имени ее не помнит никто) в голос рыдала, видя страдания Его, видя, что жизни земной еще немного отпущено Ему, зная, что страдания Его безмерны и смерть Его страшна и горька будет, чувствуя, что помочь Ему никто уже не в силах. Называемый же Брутом, Хомою, безвольно сидел во главе Его, держа главу Его на коленях своих, и плакал бессильно, слабою рукою своею проводя по челу Его; и ничем помочь более не мог, ибо слаб от природы был, слаб, труслив и безволен. А третий из них чужестранец был, со стеклом на глазах, но человек хороший, ибо не со зла какого стекло на глаза надевал, и не из тайных умыслов взгляды прятать, – одно, по причине зрения дурного: глазами слаб, как младенец был, ибо бумагу долго марал, сочинительством занимался и то записывал. Промеж собой его Джойсом звали, и Джойс тот, человеком будучи от природы спокойным и рассудительным, больше не сожалением душу свою терзал, но старался благому делу всеми силами своими помочь, отирая Пророку влагою живительной иссохшие губы Его и всяческое воспоможение облегчению страданий Его производя. И горька была участь их, ибо видели конец Его, ибо знали, что не будет просветления более в судьбе их, Богом определенной; сознанием горести и страдания всечеловеческого подавлены были, ибо видели тех, что убиение страшное совершили, тех, что беспечно теперь в дикие игры играли: одни – через карты игральные с силами темными общались, будущее распознать у диавола пытаясь, другие же, не в пример этим, с жизнью своей забавлялись, крутя барабан со смертию адовой в одном гнезде из шести диаволовых гнезд, пять же – пустые, а кому та смерть достанется – тот проигравшим промеж них считался; единственною причиною же поступку такому дикому одно лишь безделье служило, безделье махровое, глухота душевная (на оба уха) и тупоумие непробиваемое (на оба полушария), никак не покаяние за содеянное, ибо не ведали, грешные, что творили. Пророк же очи отворил праведные и слово перед ними, троими, молвил последнее. И открылась им тайна великая, о которой молвить затем никому не смели, ибо верили, как Брут с самого начала верил, что истиною той не каждому владеть возможно, ибо страсти великие от знания такого разгореться могут, и никому тогда среди рода человеческого ни жизни, ни покою не будет. Ну а что сокрыто в словах его было – то им одним с тех пор и ведомо, потому как никого из восьмерых оставшихся рядом тогда не случилось – глупостию своею страдали. А так оно, может, и к лучшему. Аминь.