Фарфоровый колокольчик

(на чтение потребуется 40 минут)

 

 

 

Холст вечернего неба сияет надо мной. И теперь, точно зная, что делать, я тянусь к нему, и размашистыми линиями дождевых струй «шу» и «вань», облаками «хэн» и «ти», населяя пустоты птицами по имени «хэнгоу», «хэнпе» и «хэнчжечже», рисую на нём свой «као» – часть вечного, но в то же время, восхитительно нового текста, и, одновременно – его конспект.

Используя тот единственный материал, который мне доступен – себя самого, я заново создаю мир.

Мир, в котором стираются грани между прошлым и будущим, настоящим и желаемым, своим и чужим. Мир, в котором не было никакой почти забытой родины-гетеры, где навсегда осталась часть меня, и не было медленно плывущих на восток журавлиных стай. Мир, в котором сердце уже не болит, а девушка в платье из красных шелков неясным, чуть прорисованным силуэтом, ещё ждет где-то в середине пути.

Я создаю мир, в котором я – это Чжоу, видящий несбудущийся сон о чьей-то чужой жизни.

Я поворачиваю голову, и вижу его рядом. Он улыбается, мягко вынимая книгу из моих рук, и читает продолжение знакомой нам обоим истории о юноше и старике, об ученике и учителе, о жизни и о бессмертии, о сне и о пробуждении.

Черты иероглифа проявляются на небе, следуя за его голосом, и я вижу, как рассыпаются и плавятся образы привычного мне мира.

Так и должно быть. Ведь теперь это его вселенная. А завтра настанет его утро.

 

«Много лет прожил Лю. Он был то приближён, то вновь подвергался опале. Жил то в столице, то в деревне. Был то богат, то разорён, и был вновь богат. Семерых детей родила Лю жена, и все они стали достойными людьми, и родили Лю десять внуков, каждый из которых тоже стал достойнейшим из достойных.

В последние годы Лю одряхлел, и не один раз просил Императора об отставке, потому что хотел окончить свои дни в мире и спокойствии, которого у него не было, ведь многие годы он был вторым после Императора в Поднебесной. Но каждый раз он получал отказ.

И вот, наконец, Лю совсем занемог. Когда чиновники стали приходить к нему, чтобы справиться о его здоровье, Лю велел им передать следующее: «Ниспросите Императора о покое, потому что я болен и устал. Я родился в Шаньдуне и владел всего пятью цинами земли. Случай выдвинул меня в ряды сановников. Я изведал и опалу, и милость, и победы, и поражения, и богатство, и бедность. Я был военачальником на чужбине и советником при дворе. В круговороте жизни я не замечал, как бегут годы. Живя в вечных тревогах, не заметил, как подкралась старость. В этом году мне исполнилось девяносто лет, я уже дряхл, болезни одолевают меня, а жизнь не радует, и я мечтаю лишь об отдыхе, ведь, несмотря на милость Императора, я не стал бессмертным. Прошу отпустить меня на покой, чтобы в оставшиеся мне дни я смог думать лишь о том, что же я принёс в мир, и что после меня останется, чтобы я мог проститься со своей семьёй и увидеть свой дом в Шаньдуне. Безгранично благодарный и преданный, я прошу об отставке».

Чиновники передали Императору прошение Лю, но Император был непреклонен и ответил так: «Благодаря своим добродетелям вы были приближены ко двору, и мы долгие годы поверяли наши дела только вам и слушали только ваши советы. Благодаря вам в Поднебесной пятьдесят лет царили мир и добродетель. Это ли вы считаете недостаточным итогом своей жизни? И сейчас, когда в Поднебесной из-за вашей болезни вновь может случиться разлад, вы смеете просить об отставке! Мы верим, что в скорейшем времени вы выздоровеете и сможете приступить к делам и посылаем вам лучших придворных врачей».

В тот же вечер Лю пожелал покоя, лёг на волшебную подушку Люя и умер...»

 

«Хранилище историй» падает на траву и закрывается.

Прямо надо мной – тёмно-коричневая, покрытая морщинами трещин балка открытой террасы. На ней одиноко висит колокольчик Чжоу. Ветер стих, и поэтому его глиняное сердечко не бьётся.

Веки опускаются, и последнее, что я вижу перед тем, как уснуть – чёткий отпечаток маленького фарфорового колокольчика в виде знака вопроса в правом нижнем углу далёкой, медленно переворачивающейся страницы неба.

 

 

*   *   *

 

Я открываю глаза и делаю глубокий вдох.

Откинув голову чуть назад, я встряхиваю волосами, сбрасывая остатки сна, чтобы окончательно вернуться в реальность и вспомнить, кто я.

Итак. Я – Чжоу Чжуан, двадцать семь лет, старший научный сотрудник Института национальной истории, автор почти трёхсот статей и двух монографий, одна в соавторстве, родился в Новом Тайбэе, живу в трёхкомнатной квартире в Бейцзине на улице Чанъаньцзе, дом 625, женат, есть сын, который ходит в детский сад, а сегодня 27 октября 2104 года, среда.

Картинки моментально возникают в сознании и, выстраиваясь в привычной последовательности, укладываются обратно в фундамент памяти.

Это забавное ощущение – каждый раз кажется, будто медленно материализуешься из небытия в яркую суматоху окружающего мира, или будто бы наоборот: это мир проявляется вокруг тебя, для тебя и благодаря тебе, и ты – счастливый его отец – получил право присутствовать и первым увидеть лицо новорождённого.

Я снимаю полупрозрачный шлем, пронизанный тонкими проводками с хромированными таблетками нейротрансляторов на концах, соединяющими любого посетителя мемориала с записью сознания Валентина Алексеевича в последние часы жизни.

Перед моими глазами укреплена бронзовая табличка с выгравированными на ней иероглифами «синшу».

Я читаю последний абзац и улыбаюсь.

Улыбаюсь так, словно впервые слышу окончание старой, как этот мир, и, в то же время, новой, как я в нём (или, может, наоборот?), истории:

 

«…Лю потянулся и пробудился ото сна. Перед ним была всё та же харчевня Сеющего По Ветру, рядом сидел монах, просо ещё не доварилось.

Юноша поднялся с циновок, поглядел на волшебную подушку в изголовье и, наконец, удивлённо произнёс:

– Так что же, это был сон?

– Такова жизнь человеческая, – пожал плечами Люй. – Это был сон. Такой же, как тот, что ты видишь сейчас...»