Гексаметрическое разложение

Я попадаю из одного мира в другой, но везде все одинаково сплошное разложение. В ушах продолжает трепыхаться звонок, оставшийся от прошлой жизни. Все приобретает совершенно новый для меня смысл, точнее смысла нет, как обычно, просто болезнь моя изменяется. Поначалу это была болезнь отсутствия, потом недомогание причастности, теперь я мучим гангреной вездесущности.

Я нахожусь внутри зеркального шара и думаю о том, где я, в центре или на периферии, ведь для меня окраина мира – это прикосновение к зеркальной поверхности. Из-за невесомости я провожу все время в полете. Этот мир ужасен, потому что он не имеет ничего, кроме моего отражения, видимого везде, внизу, вверху, а также на восток от моего правого запястья. Я вездесущ и поэтому никто. Я одновременно везде, и сферическое зеркало душит меня. Пытаясь найти точку отсчета, я подлетаю к одному из своих отражений, притрагиваюсь к нему, потом оглядываюсь и вижу себя с осветительной короной на голове, умноженной миллион раз. Моя корона снабжена шестью лампочками, работающими на батарейках, и она – единственный источник освещения в этом мире. Черт возьми! Везде только я, разложенный на части. Летающие пальцы, лампочки от короны, ягодицы, предплечья, пупок. Я растворился в зеркале, словно пузырек кислорода. Это топографическая дебильность в чистом виде, потому что я не знаю не только о своем местоположении, но и том, где тот самый я, что настоящий. Меня превратили в обезьяну, смотрящую в лицо тихому озеру, проглотившему одинокую луну. Я – муравей, забывший дорогу к собратьям.

Летая в невесомости, я понимаю, что мне совсем не нужно думать о своем отражении, ведь оно – всего лишь обманчивое зеркало. Мне нужно искать самого себя. Я отталкиваюсь от стеклянной стены и лечу навстречу неизвестности. Так я летаю очень долго, потом закрываю глаза, чтобы хотя бы на время забыть о своих отражениях. Теперь, когда я ничего не вижу, я легко вспоминаю молочницу, жившую по соседству, заросли репейника, разбросанные на лужайке пивные бутылки, и красивые ягоды алычи, до которых я очень хотел дотянуться. Оказывается, что я могу жить только с закрытыми глазами, но такая жизнь – фальшивый самообман, как, впрочем, и самая настоящая жизнь. Когда оно есть, я ее не замечаю, потом, когда она уходит, я вспоминаю о прошедшем. Я только и занимаюсь воспоминаниями, потому что бессмысленно смотреть на прошлые отражения. Конечно, я могу сорвать с головы корону и разбить все лампочки, но тогда я снова окажусь темном и тихом мире, и в темноте я открою глаза, и прикоснусь к зеркалу, чтобы нащупать хотя бы одно отражение, но его не будет.

Сейчас я думаю о скользкой дороге, которую видел ранней весной, и о шершавой летней дороге, о площадях, полных пьяных безумцев, о ветрах, ласкавших детские щеки, о книге, разверзнувшей свои удивительные страницы перед моими ошеломленными глазами. Я вспоминаю людей, к которым я прикасался, и думаю о том, попадал ли хоть один из них в такое сферическое зеркало. Я вспоминаю радужные глаза и пахнущий гром, бегущие босые ноги и опять глаза, но на этот раз лоснящиеся, а потом укоряющие, добрые и блестящие. Этот зеркальный мир похож на большой стеклянный глаз, внутри которого я сижу. А если мир – это глаз, то нужно суметь посмотреть на вещи не своими глазами, а единственным мировым оком, чтобы через его призму преломить существующее. Нужно посмотреть миром на сам мир, нужно жить в кишке и быть кишкой.

Я всегда попадаю в странные состояния, из которых нет выхода. Эти состояния патологически тупиковые, ситуации с зашитым анальным отверстием, с заклеенным ртом и запаянным мочеиспускательным каналом. Это бесконечная мировая западня, болезнь единственного катарактового глаза. В один из таких периодов замкнутого мудрствования мне нужно посмотреть не одним глазом, а хотя бы двумя, чтобы не мыслить категориями одного мира. Было бы неплохо попасть сразу во все миры, и тогда, может быть, я смогу взглянуть на вещи не изнутри, как обычно, а со стороны. Иными словами, я страдаю жаждой стороннего наблюдателя, понимая, что вездесущность и отсутствие не спасают.

Я провожу время в поисках края зеркального мира, но его нет. Везде летает плавающий образ с короной на батарейках. В величайшем отчаянье я врезаюсь в зеркало, и оно дает трещину. На моих глазах зазеркалье дает трещину, а потом, содрогаясь, рушится. Единственный глаз тухнет и вместе с ним погибает моя осветительная корона, разбитая безумными многоугольными осколками.