Линии

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июль 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 37 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Жизнь рушилась с неба всем объёмом, сплошной слепой массой. Красная линия экспресса замыленным пунктиром скользила под обрушающейся с неба жизнью по двум серебряным линиям рельсов. Поезд казался юрким дождевым червём, заблудившимся в проливне. Хвост червя всё ещё вымарывался из осенней промозглой ночи, а вот голова уже форсировала холодный северный рассвет.

Голова же Колесникова покачивалась в такт перестуку колёс. Сергей, с прямой спиной, сидел на заправленной койке, промаргивая так и не случившийся сон. Просчитывал ритм… неясно зачем. Может, он искал в этой размеренной структуре какое-то неочевидное значение? Или ему хотелось, чтобы на оконечности ритма было нечто важное, и поэтому прилежно вслушивался?

Колесников занимал «боковушку». В купе напротив спали три старухи и парнишка лет четырёх. Степень их родства была неясна Сергею. Не похожи они были на бабушек мальчика, тёток. Не каждая в отдельности, ни все вместе. Странные... Будто друг из друга, в круговой сцепке, жизнь пьют. Круг замыкался на мальчугане. Блеклый какой-то. Колесников непроизвольно вспомнил звук, который издаёт коробка сока, когда из неё трубочкой высасывают одонки. Такой вот мальчик. Ни слова с посадки не сказал. Не купе, а панорама пищевой цепочки какая-то.

Скоро прибытие. Мимо Сергея чередой, линейно продвигаются сонные пассажиры с перекинутыми через предплечья полотенцами. Походят на официантов. Заказать бы чего, в чём можно вымочить мозги до полного их разжижения и проспать хотя бы несколько часов кряду.

Что-то обкрадывало Колесникова. Всюду тесно, душно, словно безвылазно заперт в толчее, да ещё кто-то руку во внутренний карман запустил. Чувствуешь это холодное стороннее присутствие, но в ограниченном пространстве не сдвинуться, чтобы исправить странное и стыдное положение.

Да-а… обкрадывало, но потихоньку. Регулярное такое воровство. Каждый день понемножку объедает, загоняя в ещё большее уныние. Кошмары перестали умещаться в затрапезные объедки сна, тасуясь незавершёнными аляповатыми обрывками.

В купе старух на столе чёрная роговая расчёска. Единственное, что они с посадки своего выложили. Никакой еды для себя, для мальчика. Но, мало ли. Отправление позднее, может, заранее ребёнка покормили, сами поели. Колесников держался этой мысли, отгораживаясь ей от… да он и сам толком не знал, от чего.

Накануне старухи в шесть рук расчёсывали мальчика. Словно паук, с вящей нежностью оплетающий угодившего в паутину комарика. Нить за нитью, волосок за волоском. Обтёсывали светлую головёнку вкрадчивыми равномерными движениями. Затем, в те же шесть рук, задвинули его на полку и сами улеглись, синхронно отвернувшись к стенкам. Так и пролежали бездвижными колодами до утра.

Всю ночь расчёска сдвигалась с центра стола, к рассвету уже в полдлины зайдя за край. Колесников не мог отвести взгляда. Сейчас ничто во всём мире не интриговало его больше. Упадёт или нет?

Линии путей пересеклись на стрелке, вагон содрогнулся и расчёска сорвалась. Всё, что произошло дальше, не заняло и секунды, но запомнится Колесникову навсегда. Словно по команде старухи развернулись. Две из них лежали на нижних койках, а последняя – та, что тень лопоухая – сверху. Метнулись змеи рук. Дотянулись все.

Сергей тряхнул головой, растирая глаза, и предпочёл списать привидевшееся на бессонницу. Старухи вернули расческу на стол и, со странными для их возраста зубастыми улыбками, уставились на него.

– Подъезжаем скоро, – зачем-то сказал им Колесников, спешно прихватив полотенце и юркнув в хвост очереди.

Пока перемещался от одного купе к другому, убедился, что его перестали интересовать люди. Совсем. Будто скользил по затёртой киноплёнке. Узкие пространства кадров, ограниченные рамками тонких стенок плацкарта, были под завязку набиты человеческими жизнями, историями. Когда-то он был жаден до всего этого. Любопытен. Готов был половником черпать из настоявшегося бульона людского опыта. Объедался. Казалось, что это его умудрит. Колесников был вполне корыстен. Всё же дело в соломке, которую надо вовремя подстелить. Ей-то и набивал стога памяти, дабы прожить собственную жизнь – безупречно. Только ещё не знал, что есть слепые зоны. Там ты продвигаешься наощупь и по чему-то зыбкому. Не разберёшь, куда эту самую соломку кидать-то? Да и заранее прибережённые стога – прокисли, а затем их и вовсе разметал налетевший ветер. Ничего не осталось.

Сейчас люди для Колесникова – это шум и запах. Чем ближе к уборной, тем наглядней борьба этих двух начал.

В очереди перед ним девушка. Улыбчиво обернулась. Красивая. Только со сна, с чуть помятым лицом без косметики и милыми припухлостями под глазами. От её неприбранных волос головокружительно пахло духами. Аромат свежий, ягодный, земляника, наверно. Колесников приосанился, представив, сколько приятных минут смог бы доставить этой красавице, и сколько она ему. Но очередь ползла дальше, а земляничный дух слабел, вскоре развеявшись под напором вульгарных запахов нужника. Колесников вновь ссутулился, а девушка больше не улыбалась. Земляникой тоже не пахло.

Сергей умылся, а за дверьми уже дожидалась проводница. Переступала с ноги на ногу в тесно обтягивающей низкие широкие бёдра форменной юбке, с лицом, в котором злобно сузилось всё. На него пистолетом был направлен увесистый служебный ключ, заодно с напористым взглядом застиранных глаз.

– Санитарная зона! Слыхал о такой?! – напустилась, бочком отпихивая в сторону.

– Извините…

На лацкане пиджака сверкнула золотая линия значка РЖД. Сергей непроизвольно потянулся к нему.

– Совсем, что ли, охренел?! Не проспался ещё, пьянь?! – отшатнулась проводница, уже не с такими самоуверенными глазами.

– У меня бессонница… – отстранённо сказал Колесников. – Мальчику хотел отдать… у вас же много таких, наверно…

Вернувшись, наскоро переоделся в деловой костюм. Прошёлся губкой по туфлям, отчего они стали похожи на замасленные торпеды. Привёл в порядок документацию, распределив согласно очерёдности распоряжений. Командировка.

Мельком вспомнил о старухах. В соседнем купе никого не было, словно их и вовсе не существовало. Так даже легче. Лишь на столе подрагивал светлый волосок. Но он мог быть чей угодно, тем более что его вскоре сдуло сквозняком. Прибыли.

Спустившись на платформу и лавируя в людском потоке, пролистал вызовы. Жена не звонила. Наверно, связи не было дорогой. Он и сам не пытался ей звонить, иначе бы точно знал – была ли связь.

Ира, как и Сергей, на выезде. В последнее время редко видятся. Не сговариваясь, напрашиваются у начальства на командировки и разъезжаются в разные стороны. Колесников – в северном направлении, Ира – в южном. Он кое-что в себе выхолаживает до полного бесчувствия. Она же, наоборот, размораживает. По-разному справляются.

Набрал номер. Пошли гудки. Продолжительные. Сергей представил, как жена смотрит на его фотографию на экране. Он тоже на неё смотрел. Через сотни километров смотрят друг другу в глаза. В любимом лице Колесников не находит, за что зацепиться.

– Да… – односложно и сухо звучит её голос.

– Я доехал.

– Тоже подъезжаю уже.

– Как ты?

Ира замолкает, задумавшись. Простой с виду вопрос может их обоих завернуть в сложные дебри.

– Наконец-то выспалась. В поездах всегда хорошо сплю… помнишь?

– Помнишь. А я бессонницей…

– Таблетки купи.

– …мучаюсь.

– Собираться надо…

– Вечером созвонимся.

– …целую.

– Ага.

Колесников выходит с вокзала и скрытое до этого переходами платформ, козырьками перронных крыш, зонтами прохожих – небо – во всю свою необъятную долготу возносится над ним. Северное… Холодное... Такому небу не нужен и не важен человек. Под ним и Колесников, с каждым вдохом студёного воздуха – влажного из-за различимого в нём большого озера – наполнялся чувством собственной незначительности. За тем и ехал сюда. С городского неба также рушилась жизнь, только здесь она походила на каменную пыль.

Сергея окрикнули. На табличке его имя, подведённое чёрным маркером. Рука писавшего была неуверенной, или ему просто было плевать, и линия наискось перечёркивала фамилию. Впрочем, в табличке отсутствовала нужда. Колесников стал частым командировочным гостем, и его уже знали.

– Доброе утро, Сергей Викторович! С приездом! – улыбчиво поприветствовал его молодой парень-водитель.

– Доброго-доброго… – компенсируя ответной улыбкой то, что он не помнил его имени, пожал руку Колесников.

– А у нас опять дожди.

– Хорошие у вас дожди…

Пока ехали в горводоканал, вяловато посматривал за окно, вполуха прислушиваясь к не требующей соучастия болтовне. В салоне пахло ванильным освежителем и спортивным дезодорантом парня, а речь его переплеталась с непритязательной музыкой из магнитолы. Запахи и шумы момента. Осязаемые ориентиры, позволявшие и Колесникову идентифицировать себя и занимаемое им место в пространстве.

Небольшой северный городок – в отличие от неба над ним и озера за ним – ничем особо не цеплял Сергея. Беззлобно убогонький, находящийся в процессе нарезки на привлекательные для столичных инвесторов куски. Скоро он окончательно превратится в безвкусное нагромождение торговых центров и офисных зданий. Унифицированное человечество, застигнутое сторонним взглядом в период становления и «рассвета». Это не возмущало Колесникова. Всё те же запахи и шум. Только теперь они будут везде одинаковы.

Пока стояли в пробке, его смертельно заклонило в сон. Издевательство. То, что с недавнего времени угнездилось в Сергее, настроило сам организм против него. Примитивные телесные потребности возникали стихийно, не вовремя. Подленькая игра. Будучи инженером, он пробовал представить себя как линейную структуру. Ранее расположенные в логичном общечеловеческом порядке – составные части структуры, заглавные узлы, ключевые перевязи сочленений – однажды одномоментно обрушились, развязались, и теперь были на скорую руку пересобраны. Но из-за отсутствия прилежности и интереса – пересобраны противоестественно, связаны путано. Отсюда и бессонница, депрессия, отсутствие аппетита.

– Вот и добрались… приехали, Сергей Викторович!

Колесников открыл глаза, балансируя на грани сознания. Послевкусие краткой дрёмы было отталкивающим, и он со скрипом предпочёл явь.

– Не выспались?

– Не могу спать в дороге.

– Да? А я отлично сплю в поездах. Не надо баранку крутить, хех.

– Всё отлично, вот и жена моя…

– Бегите к Верочке, она кофейком отпоит, чудесно его варит.

Колесников постоял на крыльце, закурив первую за утро сигарету. Больше смотрел на тлеющий пепел, чем курил. Из-за бессонницы вкусовые рецепторы вели себя странно, и то, что раньше доставляло удовольствие, теперь не вызывало ничего, кроме тошноты. Он где-то читал, что так бывает при раке. Эта мысль его не пугала. Вызревающая в недрах организма болезнь многое бы объяснила. Придала бы осмысленности тому, что с ним происходит, предполагая ответные меры или хотя бы попытки таких мер. Зверь был бы назван.

Колесников ещё раз набрал Иру, но при первых гудках скинул. Чёрт-те что у них с отношениями. Эта линейная структура также в беспорядке. Он решает сыграть в игру. От её исхода будет многое зависеть. Условие в том: перезвонит ли ему жена, пока он будет подниматься к Верочке. Вполне справедливая сделка. Ведь идти на последний этаж, через людские запахи и шум, что непременно удлинит дорогу.

Так и вышло. Сергея постоянно тормозили какие-то шапочные знакомые, коллеги-птошники, на КПП пришлось выслушать бородатый анекдот престарелого вохровца. Он прилежно соблюдал ритуал встречи, даже несколько его затягивая. Но к моменту, когда зашёл в секретариат, телефон в кармане по-прежнему оставался дохлой рыбой. Так тому и быть…

– Сергей Викторович, – томно промурлыкала секретарша Верочка.

Колесников молча наблюдал за тем, как девушка медленно обходит стол, накручивая локон чёлки хищным остреньким ноготком. Как присаживается на столешницу, отчего юбка испытывает предельные нагрузки и взбирается по бёдрам всё выше и выше, минуя коленки. Как Верочка располагает ручки за спиной, несколько откинувшись и исподволь демонстрируя, словно бы на невидимых валах, с грандиозной степенностью вздымающуюся и опадающую грудь. О, да, она во всеоружии. Верочка ждала. Верочка готовилась.

Сергей кивает на директорскую дверь с немым вопросом о занятости того. Секретарша прикладывает руку к ушку, изображая телефонные переговоры, и благосклонно улыбается. Щёлкает замок отдельного начальственного туалета.

Через некоторое время они пасторально сидят за чайным столиком. Колесников, отдышавшись и оправив галстук, с удовольствием пьёт кофе, который и вправду – выше всяких похвал. Неминуемое расслабление нервной системы (после её предельного напряжения за запертыми дверьми) грозило вновь свалить в застенки дрёмы, но горячий кофе вытаскивает на поверхность. Даже соображать что-то там получается, артикулировать:

– Не знаешь, долго он меня сегодня промучает?

– Не думаю, – качает головой секретарша, прикусывая виноградинку.

Выглядит она ещё обворожительней, чем когда Сергей поднялся. Тональный крем не справляется с расплескавшимся по щекам бесстыдным послеактным румянцем.

– Ты, Серёженька, зачастил к нам, а это пугает Бориса Яковлевича. Думает, что вынюхиваешь что-то для главного офиса. Но мы-то с тобой знаем, почему зачастил… – многозначительно улыбается Верочка.

Сергей продолжительно на неё смотрит. На секунду ему кажется, что он видит девушку впервые. Точнее, что видит какую-то обобщённую девушку. С подобающей линейной симметрией черт. С необходимой ему сейчас доступностью. Безымянную, выплеснутую вселенной на руки. Она помогает ускорить процесс выхолаживания, что парадоксально, учитывая обдающий их обоих жар в мгновения особенно близкого общения.

И одновременно с тем Колесников знает, что стоит за Верочкиным к нему расположением. Девушка верит в то, что он – это её билет в счастливую столичную жизнь. Прочь из опостылевшего бесперспективного северного городка, подальше от местного быдла и престарелого шефа. Осталось только продолжать с вящей прилежностью расшатывать сваи очевидно уже несостоявшегося брака, и рано или поздно билетик проштампуют.

Он сопереживает надеждам секретарши, но делает это тоже как бы со стороны, воспринимая и самого себя, как некого фигуранта постороннего ему процесса. Пересечение линий… шум… запах…

Дверь директорского кабинета распахивается. Верочка распутной ланью вскидывается и юркает за рабочий стол. Прежде чем посмотреть на Колесникова, глава водоканала Борис Яковлевич смеряет её хмурым взглядом. Казалось, родившийся стразу в люльке начальственного кресла, старик не привык делиться игрушками с другими ребятами. Когда же он смотрит на Сергея, то заметно, с каким трудом ему даётся эмоция радушного гостеприимца.

Прибыль местного водоканала и непосредственная зарплата директора зависят от благорасположения головного предприятия. Так было не всегда. В недавнем прошлом водопроводные сети и прочая коммуналка были городскими, и Борис Яковлевич ни перед кем сторонним не отчитывался, будучи полновластным хозяином бюджетов и мощностей. Надо сказать, неплохо справлялся, не забывая и о простых работягах. Но с развалом – хищники понаглей и позубастей сорвались в опор по обломкам страны, прибрав всё к рукам.

Старик выглядел измождённо, бледен щеками с расцветшими узорами лопнувших сосудов. Походил на недобитую жертву упыря, которую продолжают время от времени пользовать. Сергей же, в глазах Бориса Яковлевича, как раз и был из упырьего гнездовища. В меру своего безразличия Колесников ему сочувствовал.

– Дорогой вы наш, Сергей Викторович! Радость-то какая! – по-отцовски призывно распахивает объятия директор, и Колесников, поморщившись, ненадолго втискивает себя в костистую клеть.

На удивление, ему делается уютно и спокойно. Вот бы взять старика с собой, чтобы вот так обнимал перед сном. И никаких таблеток не надо. Колесников непроизвольно усмехается этой мысли, чем ещё больше нервирует Бориса Яковлевича.

– Пойдём-пойдём, брат. И кофе захвати, я тебе к нему коньячка припас.

С парящей чашкой Сергей идёт следом. Верочка украдкой щиплет его за ягодицу, намекая на скорое свидание. Чашка опасно съезжает к краю блюдца, едва не падая.

В кабинете душновато. Борис Яковлевич, как и все пожилые люди, постоянно мёрзнет. Гудящий кондиционер нагоняет потоки тёплого воздуха на директорские мослы.

Ослабляя узел галстука, расстёгивая ворот рубашки, Колесников с тоской поглядывает в окно. Вид отличный. Набережная, а за ней озеро. Косая штриховка дождя и туман над водой. Затушеванный приглушённый пейзаж.

Не вслушиваясь в бормотание директора, Сергей раз за разом прокручивает в голове, как разбегается и выпрыгивает. Но прыгает не за пошлой скучной смертью, а сиганув в прямоугольник рамы, вмиг расправляет жаворонковые крылья и улепётывает из кабинета к чертям, чтобы вечно парить над озером.

Плоскость водной глади видится ему последним из доступных идеалов нетронутого ландшафта. С ним человек ещё не может ничего поделать. Увечная архитектура города напарывается каменным подбородком, разбиваясь об береговую линию. Дальше хода нет. Дальше только рыбы и птицы, одной из которых и хотел бы стать Колесников. Но человек гадлив и умеет мстить. Сергей к этому тоже ещё как причастен.

За его спиной макет реконструируемых очистных сооружений. Инженер Колесников – один из непосредственных разработчиков проекта. Начинал ещё в те времена, когда сам был самоуверенным и счастливым гадом. Когда не было нужды выхолаживать себя до полного бесчувствия.

Сферические отстойники, прямоугольные коллектора, расчёсанные пряди водоотводных каналов. С издёвкой великого насмешника человек отбирает у озера чистую как слеза воду, затем прокручивает её через кишечник города, а напоследок, приправив своё дерьмецо ещё и щедрой порцией химикатов, сбрасывает обратно.

– С благой ли вестью, Сергей Викторович? – заговорщицки улыбаясь, подливает коньяка в чашку директор.

– Штатная командировка… ничего особенного…

– Не слыхать ли чего нового по финансированию? Мы уже второй месяц на низком старте. Застряли на последних двух отстойниках. Финальный рывок перед запуском, и такие непонятные задержки. А на меня городская администрация давит. У них там золотые ножницы к открытию заготовлены, отчитываться перед избирателями надо.

– Я не экономист, Борис Яковлевич. С этим не ко мне.

На самом деле Колесников лукавит. Он знает причину задержки. Перед запуском очистных Бориса Яковлевича отправят на пенсию, и в должность – на триумфе завершения долгостроя – вступит ставленник генерального. Его как раз сейчас натаскивают, оттого и пробуксовка последнего этапа реконструкции.

– Привёз вам кое-какие уточняющие правки по трубопроводам коллекторов, закину птошникам.

– Добро-добро… ну и на объект съездим, посмотрим? – несколько расслабившись от необязательности приезда Колесникова, спрашивает директор.

– А чего там смотреть-то? Сами говорите, что в простое. Зная вашу занятость, не буду отвлекать.

– Да какое там…

– Нет-нет. Считайте, что меня здесь и не было. Отправьте со мной человека, – говорит Сергей, уже самостоятельно подливая коньяка. – Вот, например, ту же Верочку. Она в прошлый раз обещалась меня по вашей чудесной набережной поводить.

– Верочку? – хмурится директор, поджимая тонкую линию губ, отчего они и вовсе пропадают с лица.

Но Колесников, прихлёбывая и прикусывая лимончик, без стеснения и с наглецой смотрит на него в упор. То, что ему известна дальнейшая судьба Бориса Яковлевича, избавляет от необходимости соблюдать этикет. Хочет Верочку – получит Верочку.

– Ну, да-да… пускай девочка проветрится… засиделась…

– Что ж, не буду вас больше задерживать, – поднимается Сергей, попутно сметая бутылку в портфель. – Поезд у меня ночной, больше не увидимся.

– Так скоро?.. Вы уж по возвращении замолвите словечко, дескать, всё готово к продолжению работы, мэрия давит, вопрос только в финансировании. Может, тогда сдвинется с мёртвой точки?

– Непременно…

Проходя мимо Верочки, Сергей не глядя, загребающим жестом позвал её за собой. Секретарша, всё побросав и на ходу срывая с вешалки плащик, поспешила за ним, боясь отстать.

Сам же Колесников, ещё сильнее побледневший от болтавшегося в пустом желудке алкоголя, всё никак не мог выкинуть из головы расхожий словесный оборот, что обронил Борис Яковлевич: «сдвинется с мёртвой точки». Это он что… про него?.. всё теперь про него?..

 

Из курса механики Колесников знал, что мёртвая точка – это положение поршня, из которого он не сдвинется без стороннего движения. Таково ли и его нынешнее положение?.. И не мыкается ли он со своей мёртвой точкой, изо всех сил провоцируя хоть какое-то стороннее движение?.. а жена?..

Сергей достал телефон, но пропущенных не было. Ира по-прежнему с ним не играла. Может, она тоже мёртвая точка на отдалении нескольких сотен километров? Со школы он помнил, как объединить две точки – провести прямую. Но как это сделать, если они всеми правдами и неправдами разъезжаются как можно дальше друг от друга.

Заглянув в отдел ПТО, Колесников с болезненным восторгом угощал всех директорским коньяком. Здесь публика была попроще, своя. Тридцатилетние циничные мужики, с завсегдашней фигой в кармане. Он сам из таких.

Верочка едва вытащила его оттуда, так как толком не начавшийся рабочий день мог стремительно скатиться в попойку. Колесников пару раз сбегал от нее под предлогом того, что забыл оставить какую-то важную документацию. Трезвая сонная заторможенность на глазах сменялась пьяным воодушевлением.

– Куда, Сергей Викторович? На очистные? – спросил водитель, когда девушке удалось затолкать Колесникова в машину.

– Очистные? – из-под носа буркнул он, безуспешно борясь с ремнём безопасности, на который его для надёжности пристегнули. – По-моему и так все чистенькие, хе-хе…

– Ты вообще ел с поезда?! – спросила растрёпанная следствием возни секретарша. – На набережную, во «Фрегат»! – не дожидаясь ответа, распорядилась она. – Ему поесть надо.

Водитель кивнул, при этом с одобрительной мужской улыбкой скосившись на командировочного,

– На набережную, это ты хорошо придумала, – откинулся на спинку Сергей. – Там небо и большая вода… они у вас, как и дождь – замечательные.

– Нравится в наших краях? – поддерживая разговор, спросил парень.

– Ага… а ещё есть сучьи жаворонки…

– Жаворонки? – не понял водитель, но Верочка грозно на него зыркнула, мол, пускай болтает, видишь же, что выпил – не лезь.

– Да-а... птичка не больше воробья. Невзрачные паскуды, но когда взлетают, то красиво. И поют так, что заслушаешься. С зимовки первыми возвращаются. В детстве я в бабкиной деревне часами лежал в поле, а они летали надо мной, пели. Сейчас на сон похоже. Было ли?.. Не видно их в последнее время. Вы не видели?.. И не слышно…

От «Фрегата» Верочка отпустила машину, сказав, что дальше они сами. Колесников беспечно прошел мимо ресторана, прямо к разбивающимся о набережную волнам. Но девушка и в этот раз сноровисто изловила его, прихватив петелькой ручки под локоть.

– Ты чего такой потерянный? – спросила она, усаживая Сергея за стол.

– Хочу водки! Коньяк это слишком громоздко на завтрак.

– Сейчас закажем.

– Потерянный?

– Да! Больше обычного… здравствуйте, будьте добры порцию борща, фрукты, красное сухое, водку… спасибо, подождём.

– Не знаю, – сказал Колесников, закуривая и клоня голову на бок, словно отчего-то уворачиваясь. – Точнее, я-то знаю. Жена, наверно, знает, она ведь тоже потерянная. А вот ты, – задумчиво посмотрел он девушку, – ничегошеньки же обо мне не знаешь… да?

Верочка побледнела. Для неё, как и для всякой любовницы, упоминание жены, да ещё и в контексте разделения их и её, было как обухом по голове.

– Хочешь меня обидеть?.. Я что-то сделала не так?..

Колесников отвернулся и уставился на одинокого сома, грузно ползающего по дну мутного аквариума. В будний утренний час заведение пустовало. Обслуги больше, чем посетителей. Старомодный ресторан, видимо, ещё с советских времён не перестраивали. Всюду плюш, портьеры, тяжёлые многоярусные люстры, непроглядные из-за копоти репродукции Айвазовского, якоря, рынды по стенам. За грузными балдахинами штор, в панорамные от пола до потолка окна, билась стихия. Слепая жизнь рушилась с неба прямо в распростёртые объятия штормового ветра.

От ресторанной пыли у Колесникова слезились глаза, а от дыма не хватало дыхания. Он вновь посмотрел на едва различимого за донной мутью сома. Был уже готов встать и уйти, но тут их принялись обслуживать.

– Милая, не обижайся, – наливая Верочке вина, смягчился Сергей. – Заставлять тебя грустить, это как цветок топором корнать. Давай-ка лучше выпьем. У нас с тобой так много времени…

– …до поезда, – хмуро обронила Вера.

– Угу, целая вечность. Пить с утра, это особое дело. Чувствуешь себя свободной? Эта же такая невероятная свобода – пить с утра.

– А ты?..

– Что? – сморщившись от водки и заедая борщом, не понял Колесников.

– Свободным себя чувствуешь?

Вопрос секретарши был с читаемым подспудным намёком: достаточно ли он свободен от жены? Колесников предпочёл этот намёк проигнорировать.

– Даже не представляешь, насколько, блин. Так свободен, что спать по ночам не могу, и видится всякое.

– Таблетки купил, как я писала?

– И ты с таблетками… Мне кажется, что свобода та ещё стерва. Как думаешь?.. Ведь она всегда за счёт чего-то, а чаще всего, за счёт кого-то. И ладно когда люди естественно освобождаются друг от друга. Значит, возникла такая потребность, назрело обоюдное решение, иначе нельзя. А вот если тебя внезапно выкидывают в безмерную свободу?.. например, умирают.

– Хочешь поговорить об этом? – участливо вгляделась в него Вера.

Он тоже попытался со значением на неё посмотреть, но ухмыльнувшись, отвернулся к дождю за окном.

– Никогда не говорили и начинать не будем. Не в бл*дском кино. Расскажи лучше, как у тебя дела. Красивая такая… ух-х, де-воч-ка…

Секретарша оживилась, вновь плеснув румянцем на щёки. Комплименты Сергея, его внимание и вправду были для неё, что влага для цветка. Телесная машина тогда набирала оборотов, раскручивая маховики на полную, сводя черты лица, округлости фигуры – в единый чувственный контур. Всё в этот момент в Верочке делалось прекрасным. Гладенький бронебойный снаряд любви. Да, она способна была пробить оледенение Колесникова, врезавшись во всё то, что ещё пульсировало, подавало признаки жизни.

– Как дела?.. Нет никаких дел без тебя.

– Всё так плохо?

– Считай, что меня как бы и самой нет, когда уезжаешь. Я так решила.

– Зря… Я о том, что из-за меня не стоит всего вот этого.

– Чего, этого?

– Не жить! Поверь, я самый распоследний и жалкий повод. Как-то даже неловко, ей-богу. Будто обкрадываю.

– Дура, я! – разозлилась на себя Вера и поспешила подлить Колесникову. – Знаю, что нельзя такое говорить. Но, наболело, понимаешь?.. Душит… Нельзя-нельзя! И ты не обязан слушать. Ведь действительно, кто я тебе…

Сергей потянулся через стол и тыльной стороной ладони огладил ей щеку. Она прижалась к руке, притихнув. Заиграла какая-то медленная музыка. Параллельно идущие линии сошлись. Колесников порывисто выпил и увлёк Верочку за собой.

Они танцевали, отгороженные тонким слоем стекла от бушующей стихии, от рушащейся с неба жизни. Тьму площадки прорезали косые лучи софитов. Можно было стать кем угодно, или быть никем. То, что и выбрал Сергей, к чему и стремился в своём побеге на север.

Он и женщину, находящуюся сейчас в полной его власти, которую неровно из-за подпития, но всё же вёл; так вот, Колесников и её наделял теми чертами, смыслами, которыми хотел. Наделял по праву собственной безликости и обобщённости.

В один миг она стала его матерью. Его мёртвой усталой матерью, от которой пахло глажкой. По выходным мать раскладывала стол-книжку и гладила. Он сидел на полу в её ногах и смотрел телевизор. В воскресенье показывали французские фильмы. Бельмондо шёл на выстрел под пронзительную музыку Морриконе, и пахло бельём из-под утюга.

В следующее мгновение он уже танцевал с женой. Материализация выходила настолько достоверной, что Сергей даже осязал под ладонью небольшую ямочку когда-то сломанной и неправильно сросшейся ключицы Иры. Он взял супругу за подбородок и всмотрелся в её лицо. Оно было как маятник: то – накатывающий на него безмерной близостью, то – отдаляющийся так далеко, откуда и возврата быть не может, к мёртвой точке. Колесников покрепче прижал голову жены к груди. Так крепко, что Вера – не догадываясь, кем она сейчас ему представлялась – вскрикнула, задыхаясь. Сергей же всего-навсего хотел, чтобы маятник пе… рес… тал… рас... ка… чи… ва… ться…

Впрочем, Колесников и сам едва не вскрикнул, вдруг учуяв едкий запах гари. Так пахнет керамика прогоревших пробок. Он глянул вниз, а на него из объятий вылупились старухи с зубастыми улыбками. Те самые, из купе напротив. Троица. Все они были едины. Со всеми разом он сейчас танцевал.

Его цепко на излом поясницы обнимали старухи, а за окном, истаивая в ливневой туманной хмари, блуждал светловолосый мальчик, напоминавший звук коробочки, когда из неё тянут последние соки.

Колесников оттолкнул Веру и шатко вернулся за стол. Замахнул стопку, ещё и допив вино из фужера девушки. Она осталась одна-одинёшенька посреди танцпола, разведя руки сторонами треугольника вопрошающим жестом: за что? Курсирующие в пространстве блики цветомузыки выхватывали красивое бледное лицо, всякий раз окрашивая его в новые оттенки, за которыми было не разглядеть вразнобой катящихся слёз.

Колесников, подперев лоб поставом ладоней, бездумно смотрел в стол. Глаза были пусты. В них было мало человеческого, мало жизни. Рыбьи глаза. А когда особенно сильный порыв ветра расплескал по стёклам, казалось, все дожди этого мира, то на его лице заиграла сардоническая улыбка. Не сразу. Она медленно оформлялась, раздвигая губы. Улыбка карабкалась из глубин натуры, словно покойник из могилы и, выбравшись на поверхность, была по-мертвецки бескровна.

Он сгрёб со стола бутылку, сунув за ремень, и с бессмысленным оскалом выдвинулся навстречу Верочке. Она ожила, отерев слёзы и шмыгнув носом. Но Сергей прошёл мимо неё прямо к аквариуму. Барменша с профессиональной наблюдательностью отреагировала, дёрнув за рукав сонно нависшего над стойкой вышибалу.

Колесников напряжённо вглядывался в жёлто-бурую глинистую взвесь мути, покачивающуюся в блуждающих отсветах. Пахло затхлостью. Воду давно не меняли. Может, никогда?.. Он ухмыльнулся внезапной мысли: а что если и люди вот так рождаются в аквариумах и протухают вместе с водой, которую никогда не меняют? Ворочаются в донном тумане до тех пор, пока она окончательно не превратится в яд и не умрёт вместе с ними, травленными.

Стукнул по стеклянной стенке. Уловив едва заметное движение, метнулся и с торжествующим возгласом вытащил полуметрового сома. Осклизлого, с рыхлым туловом грязно-молочного цвета и большими усталыми глазами.

– Я спасу тебя, образина, – прошептал Сергей и рванул к дверям.

Структура того, что далее происходило в сонном зале ресторана «Фрегат», была ломанной. Колесников привёл её в соответствие с внутренним хаосом. Конструкция, образованная узким кругом лиц, пришла в движение, силясь импульсивными пересечениями линий восстановить порядок.

Барменша толкает вышибалу, секретарша бросается ему наперерез, а Сергей, словно младенца, кутая рыбину, бежит к выходу. «На недельку, до второго!.. в Комарово!..» – это из динамиков. Режиссёр всего происходящего, должно быть, решил разыграть сцену фарсом, оттого и музыкальное сопровождение под стать. Кажется, что ещё и замедление подрубили. Участников поставили на эскалатор. Они вроде как и бегут, но никуда не продвигаются, а на секунду и вовсе замирают стоп-кадром: Колесников тянется к дверной ручке, линия секретарши пересекается с линией вышибалы, а из распахнутых дверей порыв ветра под самый потолок взметает паруса портьер. Отдать швартовы!

Сергей бежал к набережной, к ухающим о камни волнам. Жадно ощерившись, он до захлёба откусывал изрядные куски врезавшейся в лицо жизни. Сом очнулся и забился в предчувствии того, о чём должно быть всегда догадывался, что снилось на дне аквариума. Налетавший ветер подталкивал Колесникова в нужном направлении. Он едва ли сразу не ввалился в озеро, взбежав на неограждённую площадку. Замерев на цыпочках, скосился на сома, глотающего воздух кромешной усатой пастью.

– Ща, погоди…

Нетерпеливо вытащил из-за пояса бутылку и... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: