Племя

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за январь 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 10 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

У меня долго не было имени. Не приняты имена в нашем племени. Все мы одно, все мы стена. У меня не было имени и когда чуть возвышалась над землёй и водила дружбу с мышами. У меня не было имени и когда едва доставала до пирамидальных подолов соплеменниц. У меня не было имени и когда впервые увидела солнце. Не приняты имена в нашем племени. Я сама дала его себе. И когда за мной пришли, отрубили ноги и похитили, то меня звали: Та, кто над рекой.

А до этого я была юна и училась бояться ветра. Он – как и племя моё – безымянен. Бойся безымянного врага. Но скорее бойся врага – названного, но незваного.

Учиться страху было сложно. Это наука долго мне не давалась. Ведь наше племя необозримо. Нас орды безгласые. Чего нам бояться? Лучшие из нас могучи и способны дотянуться до небес. Их война мне непостижима. Безымянный ветер их главный враг. Из-за небесной войны они забывают о корнях. А опасаются лишь: однажды проиграв битву – пасть.

Когда лучшие из нас падают, раздаётся стон по все земле. Падение их столь грандиозно, что многих из тех, кто ещё не дорос до небесной войны, исполины забирают с собой в чащи предков. С бесконечно длящимся треском и шорохом умирают и те и другие. Невыносимо это слушать, особенно если сама рядом.

Однажды и я едва не стала их попутчицей. Сейчас-то понимаю, что это было бы лучшим исходом. Напоследок узнала бы тайны великанов и узрела то, что было доступно их взору. Думаю, они успели бы поведать мне свои тайны, под бесконечные: треск и шорох смерти. Некоторые из них вели род от первого племени, что жило у корней Великого Дуба.

Учиться страху было сложно еще и потому, что вначале для него просто не было места. Та, кто над рекой – знала, что много времени каждому из нас отпущено. Бессмертие – пьянит, застилает взор. Особенно у тех, что едва приподнялись над землёй. Смешные заносчивые карлики. Когда-то и я была такой. Пока не увидела реку. Но и когда увидела, время страха ещё не пришло. Ведь река – как и все мы – бессмертна и бесстрашна. Мне повезло наблюдать её полный оборот.

Буйство весеннего половодья. Многие из нашего племени – особенно те, кто под горой – не переживали этого праздника. Неукротимый обрушающий берега поток уносил их. Это было бы лучшим исходом.

Период летнего цветения. Укротившая ярость река стеснительно укрывалась за вздымающимися травами и цветами. Воды её были изумрудны от парных водорослей и полны разжиревшей рыбы. Как же замечательно пахла река летом!

Но ещё прекрасней она становилась осенью. Я видела всё золото этого мира, так как видела реку осенью. Она вплетала в косу течения мириады опавших листьев. Будь я способна спать, то и тогда бы не сомкнула глаз от этой красоты; будь способна летать, то и шага не пролетела, засмотревшись на это чудо.

Когда же я впервые увидела реку зимой, то не было той ямы, которая вместила бы весь клей моих слёз. Я не на шутку испугалась, что перестала зваться: Та, кто над рекой, – потому что река умерла. Белой крышкой гроб накрыт.

Той зимой я всё узнала об одиночестве. В необозримом белом безмолвии только племя моё осталось. Но и среди них мне было одиноко, ведь я больше остальных любила реку.

Лишь первый треск вставшего на дыбы льда избавил меня от тоски. Мне хотелось протянуть все свои руки навстречу просыпающемуся руслу. Я вновь стала: Та, кто над рекой, – и навсегда ей останусь.

 

Перед тем как рассказать о своей гибели, которая и научила меня страху, а затем навсегда избавила от него, вспомню ещё солнце, потому что больше не увижу его.

Я – Та, кто над рекой, но племя моё – Те, кто под солнцем. Когда я выбралась из-под пирамидальных юбок матерей, разменяв дружбу с мышами на дружбу с неугомонным клёстом, оказалось, что это солнце всё время звало меня. Зов его я слышала с рождения и, сама того не ведая, слепо тянулась к нему; хотя долго считала, что весь мир – это тень. Пахнущая прелым мхом, помётом и смертью зверя, гниением ореха и ягоды, испарением болот – тень. Ещё немного и я бы окончательно поверила в миртень, потому что знала тех, кто так никогда и не увидел солнца – тенью удушённые.

Но однажды со мной стало происходить невероятное. Макушку зажгло, а всё тело запело от взбурлившего в нём сока. Я много раз наблюдала вылуплявшихся птенцов. Яйцо ничем не примечательно, и если ты не хищник, то и внимания на него не обратишь, до тех пор, пока безупречная скорлупа не пойдёт трещинками, а затем её, как укол в самое сердце, не пробьёт клюв.

Тень была моим яйцом. Я была птенцом тени. Но коснувшееся меня солнце пробило скорлупу, и я стала карабкаться, словно боясь опоздать, стала изо всех сил расти, пока однажды не отряхнулась от осколков тени и, наконец – узрела солнце, наконец – узрела реку. Какой же стройной и юной и прекрасной я была в тот миг.

Может показаться малым то, что увидела я за свою недолгую жизнь и о чём решила рассказать. Всего лишь солнце и река. Но для меня этого никогда не будет мало, как не бывает мало безмерного счастья и необъятной любви. Я – Та, кто над рекой, и я видела солнце, перед тем как за мной пришли. Я – Та, кто над рекой, и я видела реку, перед тем как за мной пришли. А что увидите вы, перед тем как придут за вами?

 

Когда в очередной круг солнце разбилось о белую равнину на тысячи слепящих осколков, невозможно было смотреть на что-либо иное, невозможно было отвести взгляд. Я уже не грустила по спрятанной реке. Я знала, что она не умерла, и научилась слышать её и зимой, чувствовать течение, отдающееся дрожью в землях нашего племени.

Заворожённая этими чудесами, я не заметила прихода Их. Тем более что Их легко было не заметить. Они были намного меньше меня – карликовые обитатели тени, – а я давно перестала обращать внимания на то, что творится в тенях.

Но обсыпался иней с ресниц моих соседок, и все как одна они всплеснули руками, взмолившись солнцу. Жуткий визг и стук сопровождали пленение сестёр. Одна за другой падали они, скрываясь во взвеси потревоженного снега, словно их никогда и не было рядом. Та, кто над рекой, поняла, что скоро и её очередь.

Ещё ни один ветер так не гнул меня, ни один зверь не грыз. Они обдирали мою кожу, которая до того оберегала от всех напастей. Протискивались к самому сердцу, перерубая кольцо за кольцом всей летописи жизни. Толкали и били стройное тело моё.

И когда я, захлёбываясь от боли, почти ослепла и оглохла – мир опрокинулся. С подрубленными ногами, ломая рёбра, я падала. Я не жила так долго, как долго я падала. Вокруг штабелями лежало моё племя. Братская могила. Я решила, что настали бесконечные: треск и шорох. И это был бы лучший исход.

Но меня – обнажённую, истекающую смолью слёз – подцепили на крючья, опоясали цепями и потащили. Ту, кто над рекой, волокли руслом реки, которую больше не увижу, волокли под солнцем, которого больше не видать. В морозной дымчатой линзе солнце было похоже на спящий глаз. Проснётся, а меня уже нет. Заметит ли?

Карлики закинули меня в металлический короб, и перед тем как навсегда покинуть стоянку племени, я наблюдала страшную картину. Как сёстры мои падали в снег. Одна за другой. Как их пилили на части. Одну за другой. Как племя моё жгли, греясь об его останки.

Связанная и поруганная, я хотела остаться вместе с ними. Лечь под лезвие, полыхнуть в костре. Хотя бы общей золой стать. Это был бы лучший исход. Но страшнее участь ждала меня впереди.

Так много дорог оказалось в мире, и все они были проторены ценой жизни моего племени, мощены его пеплом. Дорогами смерти, дорогами плача – везли долго. Я билась о железные борта. В свежие раны затекала маслянистая дурно пахнущая слизь, которую источали механизмы карликов. А вокруг восставало их каменное царство. Я видела исполинов своего племени, но и они были малы по сравнению со своровавшим небо каменным лесом. Никогда ещё я не чувствовала себя такой маленькой. Моё истерзанное тело отражалось в тысячах сверкающих зеркал. Могла бы отвернуться – отвернулась, заснуть – заснула, улететь – улетела.

Меня втащили в пещеру с высокими сводами. Я не представляла, что ещё могут придумать истязатели, и уже мечтала о смерти, молила Великий Дуб ниспослать мне долгие: треск и шорох.

Но словно в насмешку, карлики принялись поднимать меня на ноги, точнее, на их обрубки. Никто не стоит без корней, но карлики были изобретательны в своих попытках. Они втиснули меня в железную ступу, а затем стали ввинчивать в моё обезвоженное тело свёрла. Эта новая боль была даже сильнее и продолжительней, чем когда они пилили меня, и я надеялась, что новая-то боль выведет меня в вечные чащи. И это бы был лучший исход.

Я опустила все свои руки, пошла трещинами и стала чешуйка за чешуйкой, хвоинка за хвоинкой – обсыпаться. Но в ступу, заменившую мне корни, в самое гнездо боли – карлики влили воду, и я почти ожила.

Однажды я наблюдала волчицу, угодившую в капкан. Обессиленная, оголодавшая и обезумевшая, она грызла свои лапы, пила кровь свою. Это продолжалось долго. Ей тоже казалось, что она ещё жива.

Карлики оплели меня обжигающей сетью. Как будто рой огненного гнуса впился. Всё вокруг расплылось от яркого света. Карлики наслаждались истязанием. У них было праздничное настроение. Они хохотали, подначивая друг друга. На руки мои, пальцы, они цепляли разноцветные безделушки. В ладони вкладывали страшный огонь. А в довершение всего на макушку, к которой однажды прикоснулось солнце, карлики водрузили остроконечную нелепицу. Мне – обезумевшей от страданий – даже стало жаль их. Раз они такими представляют себе звёзды, то и преуспевать могут разве что в разрушении.

Потом они вроде как оставили меня в покое. Лишь обжигающая сеть продолжала ярко вспыхивать и гаснуть, распаляя ожоги, не давая заснуть. По стенам блуждали отблески свечей, коптящих в моих омертвевших ладонях. Мне не хватало воздуха. Я как будто вновь вернулась в царство теней. И как же это было невыносимо! Ведь я уже разбила скорлупу. Я видела солнце. Я разбила скорлупу. Я видела реку.

Но и с такой смертью я бы согласилась. Осквернённой, ряженной в стыд, но в одиночестве и тишине. Чтобы никто не видел моего позора. И вот, когда, смирившись с болью, я уже почти заснула, когда приказала телу не впитывать ни глотка выданной карликами пайки, и казалось, что уже доносится шелест ветра в закоулках чащ предков, – пещера вновь осветилась, наполнившись невиданной толпой.

Они кричали, горланили песни, пировали за длинными столами из костей моего племени. Их детёныши водили хороводы вокруг моего обезображенного тела. Подсовывали дары по культи мои.

Я начинала понимать, кем я была для этого никчемного рода. Я была их грехом, который они праздновали. Была преступлением, которое они прятали под разноцветной мишурой. Жертвоприношением.

Но одновременно, я была их надеждой. Когда-то они срубили Великий Дуб, своровав у самих себя небо. И теперь моя безмолвная погибель должна была напомнить им о небесах. Может, того не ведая, я и росла в резервации, чтобы однажды они содеяли это со мной?

Волны гнева сотрясли хвою мою. Каждая чешуйка коры взбунтовалась. Посыпались пёстрые ленты, бились об пол безделушки карликов, жжение становилось невыносимым и, чудом разжав окостеневшие пальцы, я вернула им их огонь.

Карлики с воплями разбегались. Празднику пришёл конец. Вспомнив, как в детстве тянулась к солнцу, я из последних сил распрямилась во весь рост и, покачнувшись в металлической ступе, с ликованием обрушилась на пир варваров.

У меня долго не было имени. Не приняты имена в нашем племени. Все мы одно, все мы стена. У меня не было имени и когда чуть возвышалась над землей и водила дружбу с мышами. У меня не было имени и когда едва доставала до пирамидальных подолов соплеменниц. У меня не было имени и когда впервые увидела солнце. Не приняты имена в нашем племени. Я сама дала его себе. Я – Та, кто над рекой… огненной.

 

 

11/01/21–12/01/21

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: