Время

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2024:

 

На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Свешиваясь в темноте пятками и, ещё не коснувшись пола, я понимал, насколько пол холодный, а коснувшись, что ещё холоднее, и тогда, цепляясь за руку матери, повисая на ней, шёл в ванную, в которой и вода холодная, даже горячая ‒ долго холодная, а белая раковина так высоко, что приходилось вставать на цыпочки и трудно было не забыть, что уже проснулся, и то, что сейчас – не сон, не так называется, а то, что называется сном, было до того, как в темноте свесился пятками и, ещё не касаясь пола, понял, насколько он холодный.

Мама вертелась перед зеркалом, прерываясь на то, чтобы что-то на меня надеть, заправить, застегнуть – много одежды, и по тому, насколько её много, можно предположить, что снова мороз и когда-то будет Новый год; который ждёшь, ждёшь и ждёшь, а он всё не наступает, не наступает и не наступает, пока вдруг не наступит, и уже не ждёшь, и от этого муторно и тоскливо, потому что становится непонятно, зачем тогда ‒ мороз, темнота и холодные полы.

Всякий раз, как в первый, по дороге до детского сада, не узнавая окружение, почти ничего не видя – из-за шапки на глаза, шарфа по глаза – всё той же рукой матери слепо ориентируясь, топча свежевыпавший, обоняя что-то арбузное, а свет фонарей, обступивших узкую колею, похож на медленно сужающееся яйцо, из которого не вылупиться… да и не хочется, уютно.

То, что утро, понятно и по запахам в детском саду, коридорами которого, бесчисленными узкими извилистыми коридорам спешим в группу, по запаху какао, по запаху сбежавшего молока, по запаху какао со сбежавшим молоком, по запаху подгоревшей каши с жёлтым куском масла, который медленно истаивает, как и то, что называется утром.

А у шкафчиков всегдашняя толкотня, и я с трудом вспоминал, что мой шкафчик зелёный и с дельфином, а рядом шкафчик друга, красный и не с дельфином, с кем-то другим, да и друга я всякий раз с трудом узнавал; однажды тот надолго заболел, и мы забыли друг друга, потом знакомились набело, но уже полегче, полегче.

Стук ложек, как звук волн, то затихал ‒ убывая, то приливом накатывал после окрика воспитательницы, прохаживавшейся меж столов и помогавшей тем, кто не справлялся; мне давно помогать не надо, достаточно было прислушаться к звуку волн и, ни о чём не думая, не чувствуя вкуса, поглощать кашу, которую спасал лишь жёлтый кусок масла, ложка за ложкой, и казалось, что каша никогда не кончится, пока не кончалась совсем, но встать из-за стола по-прежнему нельзя, а можно будет, только когда звук волн сойдёт на нет, как будто убыло то большое озеро, которое видно из окон группы, если они, конечно, не поседели от мороза.

Снова одевались, только теперь дольше и бестолковей, из-за того что воспитательница и нянечка не успевали ко всем, а тех, к кому не успевали, приходилось переодевать, так как полный кавардак; и я слепо брался за чью-то руку, понимая, что это совсем не та рука, что это какая-то бледная девочка, которую я видел всё чаще, когда видеть не хотел, и с трудом вызволяя правую ладонь, и почти ничего не видя – из-за шапки на глаза, шарфа по глаза – я находил руку друга, которого не узнавал.

На улице светало, когда светает – значит, день; все стыло перемещались по площадке, а я приглядывался к сизым от инея перилам веранды, думая когда-нибудь коснуться их губами; многие из нас думали коснуться их губами, и друга, если я его, конечно, узнавал, можно было застать за тем же оцепенелым созерцанием сизых от инея перил веранды, и бледную девочку, которую я видел всё чаще, когда видеть не хотел, тоже можно было; а сам я обязательно когда-нибудь коснусь сизых от инея перил веранды, и что-то непременно произойдёт, не может не произойти, что-то грандиозное… но не сейчас, когда уже светает, а раз светает – значит, день.

Вновь неожиданно возвращались в группу, и я понимал, что все они что-то знают о том, когда делать те или иные вещи, взрослые ‒ знают, и, оторвавшись от завораживающих перил веранды, мы опять шли извилистыми коридорами, в которых становилось тесно от запаха супа, и я вновь промахивался ладонью, полдороги идя рука об руку с бледной девочкой, которую видел всё чаще, когда видеть не хотел, и пока шёл с ней рука об руку, во мне словно что-то набухало, распирая изнутри, что-то большое и невыразимое, связанное со знанием, когда делать те или иные вещи, суля что-то грандиозное, как и при взгляде на сизые от инея перила веранды.

На тихом часу боялся засыпать, думая, что непредсказуемое путешествие ‒ когда надолго закрываешь глаза ‒ могло в этот раз привести в какое-то пугающее место, где от меня ничего не зависит, и я не знаю, когда делать те или иные вещи, но в том месте не будет взрослых, маминой ладони не будет, а сам я пока ещё не готов, хотя во мне уже что-то и вызревало, что-то связанное с бледной девочкой, которую я видел всё чаще, когда видеть не хотел; и, судя по шуму в спальне и ругани воспитательницы, остальные тоже боялись проснуться в пугающем месте или не проснуться совсем.

По пробуждении действительно что-то неуловимо менялось, и воспитательница, отводившая нас к рядам горшков, казалась немного другой ‒ едва заметно поблёкшей, и друга я вспоминал лишь потому, что наши горшки были рядом, а друг неловко улыбался, также стараясь скрыть, что не узнал меня, и что я тоже ‒ едва заметно поблёк; а из группы доносился запах яблок и кефира, если пахнет яблоками – значит, полдник, и скоро должны забрать.

Седые от мороза окна, за которыми не разглядеть большого озера, вновь темнели, и становилось немного не по себе от того, что вдруг я ошибся, вдруг это окажется не вечер, а раннее утро, когда тоже темно, и день начнётся заново, пойдёт по второму кругу, и тогда вообще ничего не понять на свете, совсем ничего; но кислый запах кефира развеивал страхи, и за столами не засиживались, и на прогулку не собирались, а спокойно себе в тепле доигрывали остаток дня в группе, догрызая половинки яблок.

Потихоньку одевались к приходу родителей; я оживлённо болтал с другом, чтобы наговориться, пока не расстались, наговориться про запас, пока его ещё помню; но между нами постоянно возникала бледная девочка, которую я видел всё чаще, когда видеть не хотел; она мешала одеваться, звала с собой поиграть, перебивала, голова её подпрыгивала раздражающим поплавком; и я почувствовал, как из-за бледной девочки всё вокруг невыносимо замедлилось, и как мне стало до смерти скучно, а то, что так долго вызревало внутри, набухало, то большое и невыразимое, подступило совсем близко к голосовым связкам:

‒ …ты мне надоела… Уходи, пожалуйста... Надоела!!!

И вдруг ожило. Сдвинулось. Сорвалось с поводка. Невыносимо замедлившееся ‒ побежало. Понеслось. Моим окриком. Поступком. Проявлением воли. Бледной девочки как не бывало. Её точно сдуло. Сильное чувство. Это было такое сильное чувство. Ощущение себя. Ощущение времени. В тот день, у зелёного шкафчика с дельфином, я впервые его почувствовал. В день, когда время началось.

 

 

 

14/05/22 – 30/05/22

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: