Мадонны на стене

 

Купить в журнале за июнь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 15 минут | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Я вышел из Бургер Кинга ровно в полдень. Солнце, повисшее на шпиле Николаевской башни, ослепило меня сквозь кованый флюгер, и я сощурился, посмотрев на циферблат старых городских часов. После долгой сырой зимы воздух, наконец, прогрелся. Окинув взглядом пешеходную Советскую улицу, я ступил на брусчатку.

Я шёл на встречу с Машей. Это она сказала мне, что музею требуется экскурсовод. Она работала в просветительском отделе и была поклонницей моих мазутных граффити. Я рисовал по вечерам на стенах старым машинным маслом и углём.

Когда я увидел её, она пыталась обогнать группу школьников, наряженных в синие пиджачки и полосатые галстуки. Сработал старый механизм, и молот внутри башенных часов начал бить в колокол. Маша, которая выглядела моложе школьников, втянула шею в плечи и улыбнулась мне.

Почему она, взрослая девка, двадцать шесть лет, до сих пор назначает встречи у магазина комиксов – я знал. Маша – большой, с регулярными месячными и таблетками от головной боли в сумке, ребёнок поколения девяностых. Она ходит в кино, она любит чёрно-белые фотографии. Но посмотреть от начала до конца выпуск новостей по телевизору она не может. Как не может и слушать передачи по радио. Её избалованный картинками мозг не способен воспринимать ничего, кроме иллюстраций. А в иллюстрациях она знает толк. Потому и пошла работать в музей.

– По финансовому отделу не скучаешь? – её щека пахла пирожным.

– Ничего, креплюсь. Без бабок тяжело. Но привыкаешь.

Я, да, распускал сопли. В апреле совсем не хочется бродить по городу в поисках работы. Говоря по совести, я не знал точно, куда подамся. Маша выручала меня, устроила встречу со своим начальством.

 

Директор музея выглядел, как жаждущий отпуска психотерапевт. Этот Геннадий Эдуардович, необычной судьбы человек, начинал когда-то в лётном училище, не прошёл медосмотр в самый ответственный момент, после затяжной депрессии устроился охранником в галерею, а через год стал завхозом. Он не угомонился, написал проект по изуродованию городского парка истребителями времён Великой Отечественной войны и через три месяца стал директором. Основательный был мужчина. Трагизма в нём было на троих, больше, чем если бы он прошёл через все войны, о которых мечтал. Я сказал ему тогда:

– Работа в галерее – моя мечта.

– Вам надо пройти медосмотр, – сказал он, поглядывая на подгнивающую лепнину потолка. – Зайдите в бухгалтерию за направлением.

Дело было в пятницу, а в субботу вечером я приехал в Промышленный район. У подъезда Маши топтались голуби. Лапы их напоминали дождевых червей. Я докурил и шагнул под козырёк, миновал два пролёта, нажал звонок и помахал бутылкой перед вытаращенным глазком.

Девочки сидели на подоконнике и пили вино.

– Леся – бухгалтер, но в душе она художник, ходит в баптистскую церковь, – представила Маша свою подругу. – А это Зуев. Он художник, но в душе бухгалтер.

За окном темнело. Я зажигал и снова тушил газовую плиту, рассказывая об искусстве сумасшедших «Ар брют» американцев. Баптистка Леся кидалась виноградом в голубей, бросая голые ноги по подоконнику, как надувной танцор в парке. Маша ругала музей за консерватизм:

– Завтра открытие выставки Павлова. А я не хочу её открывать. Этот дед, когда все рисовали квадратами и треугольниками, изобрёл импрессионизм в мордовском селе. Фу, гадость! Если бы что-то стоящее. Лучше бы они выставили твои подтёки на стене, интереснее.

Она спрыгнула с подоконника, залезла в стол и достала воздушный шарик. Потом подошла к раковине, надела его на гусак и открыла воду. Шар оформился. Она завязала его, вышла в коридор и вернулась с вечерними туфлями в руках. Положила водяную бомбочку в носок туфли, открыла нижнюю дверь холодильника и запихала обувь меж замороженных пакетов.

Содержимое очередной бутылки вина у девочек близилось к донышку. Маша сбегала в комнату и включила музыку. Katy Perry бодро запела. Я залез в морозилку, достал лёд из туфли и стал делать коктейли с холодным кофе и ромом. Проверил, чтоб налито было по уровню, подошёл к окну и поставил бокалы.

– Я такая пьяная, когда дура, – сказала Леся и прижалась к стеклу. – Так что ты рисуешь?

– Что попало, – я достал телефон и не сразу нашёл нужную фотографию. Пролистнул парочку селфи с волосатой грудью.

– Это лучшее, что я видела в Оренбурге, – сказала она и икнула.

Посиделки затянулись, а расходиться никто не хотел. Маша загрустила, что пьяная и не может больше алкоголя. Леся кинула в голубя виноградиной и чуть не выпала из окна. Я стал рисовать на салфетке профиль Павлова, которого никогда в жизни не видел. Katy Perry снова запела «I kissed a girl», и Маша вспомнила невнятно, как они с Лесей в университетские годы ночевали вдвоём в одной палатке. Они уставились друг на друга, включив обаяние на максимум, глаза их смотрели в разные стороны. Леся икнула, они подались вперёд, и губы их слепились в нежном поцелуе. Я достал фотоаппарат и сфотографировал это дело.

 

В воскресенье, как стемнело, я пришёл к лучшей стене района, ограде Казанского собора, чтобы сделать граффити на красивой кирпичной кладке и произвести на подруг впечатление. Через два часа в мороке под жёлтым фонарём остановки «Брестская» появились чёрные силуэты целующихся Леси и Маши. Украшали их два веера цветастых брызг, разлетающихся от девчачьих взъерошенных затылков, будто шрапнель поцелуя пробила головы навылет. Я подписал внизу жирной струёй баллона «I kissed a girl…» и отошёл к фонарю, чтобы сделать фото.

Меня окликнули:

– Э, саранча, ты неправильно себя ведёшь. Я на мослы упаду только перед матерью и перед Богом, – они разглядели меня и прибежали от павильона на противоположном берегу Брестской. Я слышал, как они ржали в палисаднике. – Ты это сделал?

Я пожал плечами. В рюкзаке брякнули баллоны с краской.

– Ты не мог другую стену найти, утырок? Моя бабка этот храм строила и меня в нём крестила. От души будет, если ты это отмоешь своим хлебососом.

– Я сотру.

Я снял рюкзак, засунул руку, достал баллон, кинул им под ноги и побежал. Я бежал долго и честно. Мелькали дворы, арки, серые общежития «Пентагона», кусты, мусорные баки, вязы, клёны.

Вернувшись к собору, я дождался в уступе «китайской стены», пока апологеты разойдутся. Начало светать, и кадр получился таинственный. Через три часа я сидел в кухне и тёр режущие от бессонной ночи глаза. Чайник на плите закипал и остывал, а я увлечённо редактировал снимок. Наконец зашел в ВК и выложил фото. Потом набросил джинсы, свитер и побежал на троллейбусную остановку, чтобы не опоздать в музей к началу первого рабочего дня.

 

Согласно правилам музейного дела, некоторые элементы металлических скульптур подлежат акцентировке. Буквально в инструкции указано: необходимо натирать до блеска ключевые детали композиции.

Я прошёл через тамбур, толкая одну за другой тяжёлые двери, и оказался в затенённом фойе. Опираясь маленькой рукой на терминал электронных платежей, подтягиваясь на цыпочках с кривого дюралюминиевого табурета, Артур натирал бронзовой Диане торчащие соски. На садовой скамье девятнадцатого века у противоположной стены лежал его портфель.

В новой среде обитания я в первую очередь ищу сумасшедших отщепенцев. С ними жизнь мне кажется осмысленной и глубокой. В банке я дружил с кассиршей, которая пыталась вытащить из хранилища инкассаторскую сумку с двенадцатью миллионами рублей.

Артур, это сразу стало ясно, по части отщепения был чемпион. Он носил суп в стеклянной банке. Вытягивал рукав пиджака, чтобы взяться за ручку двери. Кружки ходил мыть в женский туалет. Считал женщин менее отвратительными.

Местные старухи его боялись. Он наведывался к ним в фонды, отдельное кирпичное здание которых мостилось на заднем дворе музея. Он слушал рассказы о дачах, лекарствах и судьбах чужих родственников, думая: «Меня окружают обыватели, жалкие мещане, звенящая пошлость».

Обедали музейные работники в тесной душной комнате, дверь которой замыкала череду выставочных залов. Сначала ела бухгалтерия, потом научный отдел, затем просветительский, дальше смотрители, и, наконец, Артур. В мой первый обед он перелил суп из банки в железную тарелку и поставил на плитку, помолчал десять минут, снял тарелку, достал из портфеля ложку и посмотрел на меня:

– Приятный запах. У меня больное сердце. Я пью варёный кофе только в субботу утром. Что за листочки вы показывали директору?

– Рисунки.

– Ну, покажите и мне, что ли.

Я сходил в кабинет и принёс ему Иосифа Бродского, нарисованного на стене гаража. Бродского он не узнал, но задумался.

Вечером я ходил по залам второго этажа и готовился к сдаче экскурсии. Когда смотрительница отворачивалась, я возвращался к одному полотну и пялился в декольте какой-то итальянской женщины. Вуаль на её лице художник нарисовал кистью из одного волоска. В проёме анфилады показался Артур. Мы сели на мягкую лавочку. Он достал из кармана сушку и протянул её мне.

– Произвела впечатление работа с космонавтом.

– Это Дарт Вейдер, – в банке я был непризнанным гением, а тут почувствовал серьёзное отношение и стал вежливым.

– Есть контраст величин и ахроматический контраст. Действуют и горизонталь, и вертикаль. Трудно согласиться, что композиция не постановочная. Общий рефлекс среды радует. Работаете на диагоналях, даёте глубину.

Я закрыл рот и положил сушку на банкетку. Он замолчал.

– Говорите, Артур, мне термины нужны, для экскурсии.

– Я в комиссии. Вы сдадите сразу. Есть в вас что-то неуловимое. Не мещанское.

 

Показывая людям свои рисунки в телефоне, я заранее обижался, что никто ничего не понимает в моём искусстве. Артур же понимал, но такому телефоном в нос не тыкнешь. И я сказал:

– У меня на странице – новая работа. Вы есть в ВК?

– Я читаю письма в субботу утром, больше времени этой напасти уделять пагубно.

– Посмотрите, я старался.

– Чтобы водить экскурсии, нужно иметь чувство меры, – сказал он, и я пожалел, что рассказал ему о фото.

 

Как же мне хотелось водить людей по залам до того, как я устроился в музей! Но уже через три дня я понял, каким наивным был. Старая бабка, ответственная за воспитание экскурсоводов, успела возненавидеть меня. У меня была теория. Я поделился ею с Машей, когда мы пили чай в кабинете.

– Меня ведь привела ты. У тебя задница и ноги – на месте. Чтобы понравиться бабуле, нужно было прикидываться несчастным. А я в фантазиях старой карги засаживаю тебе в подвале фондов каждый обед!

Маша рассмеялась и закинула ногу за ногу. Она подобной дискриминации со стороны музейных старух не испытывала. В обязанности её входило проводить по две экскурсии в день и бегать по школам с договорами на проведение выездных экскурсий. Маша приносила музею деньги.

Мне же было некуда деваться. Я стал выполнять работу, требующую физической силы. Эту работу до меня поручить было некому. Артур, носивший даже летом костюм с начёсом, не мог таскать бронзовые бюсты и дубовые рамы из подвала.

 

В четверг я буксировал из фондов тумбы для выставки прялок и шалей под названием «Лёгкое дыхание». Когда я, пошатываясь, старался поместиться в двери, бабули и Артур сидели на тахте у низкого столика и говорили о молодом поколении.

– И это у Казанского собора! – негодовал Артур. – Сначала его коммунисты похерили, потом какие-то казахи восстанавливали, а теперь свои – хуже варваров!

Я запаниковал. Прицелился, вылетел в двери, перебежал двор, оставил тумбу у входа в музей, в темной прохладе хозяйственного коридора достал телефон из кармана и дрожащими руками удалил фотографию со своей стены.

В обед, когда Артур выдал очередную порцию критики моих рисунков и удалился в свой кабинет, меня вдруг настигла мысль. Я достал телефон, зашёл на страницу Маши и увидел на её стене: нежно целующиеся девицы на фоне чуть бликующего Казанского собора. Я открыл список её друзей: в самом конце списка – Артур Смекалов.

Поговорить с ней прямо я не мог. Во-первых, она решила бы, что я – непризнанный гений – боюсь комиссии, в состав которой входил Артур. Во-вторых, она к отщепенцам тёплых чувств, подобных моим, не питала. Нужно было объясниться деликатно.

Я зашёл в кабинет и посмотрел в окно сквозь кованую решётку. Директор протирал зеркала своего Рено.

– Мы живём с Артуром в одном районе.

– Мне искренне жаль.

– Чего ты так?

– Мне кажется, он очень больной человек. Наверное, у него комплекс, потому что он не может. Ну, понимаешь?

– Что?

– Ну, понимаешь? Болезнь Блока. Не может залезть на свою возлюбленную! Была у него одна из филармонии, страдал тут. А потом назвал меня пошлой и с тех пор не заходит, – она улыбнулась.

 

Вечером я позвонил ему на домашний телефон. Он записал его на обратной стороне моего рисунка, сказав, что сотовый отключает после восьми. Нужно было подготовить человека к сюрпризу.

– Я чувствовал, что вы позвоните, Дима, – сказал он требовательно.

Через час мы встретились у памятника Дзержинскому и на какое-то время перешли на «ты».

– Мы выросли в разных концах одного района. Я – на одной из первых улиц. Квартиры в сталинских домах получала интеллигенция, тогда была какая-то атмосфера.

– А я в новостройках, там жили уголовники. Их отправили на химический завод и селили рядом. Хотите, покажу свой двор?

Я всячески пытался миновать собор. Мы гуляли два часа: изрыли район, как черви, и попали, в конце концов, на Брестскую.

– Тебе понравился мой двор, Артур? В рисунке передано настроение? – а справа проплывает стена с поцелуем.

– Ты видел это безобразие? Ужас! Я не могу смотреть! – он вздохнул и зло продолжил: – В твоём рисунке дворика есть свет и тень. Цветовые пятна – крупные, они создают равновесие. Больше эффекта, чем настроения.

– Ага, – кивнул я и замолчал, а потом, когда мы отошли на безопасное расстояние, сказал:

– Мы должны заставлять искусство развиваться. Почему тебя так смутили эти Мадонны на стене?

– Развиваться?! Опущу, что я – верующий человек, пел в церковном хоре! Исключу эмоции! И за вычетом: это вандализм и детский лепет!

– А если бы на листе?

– И в масштабе листа! Художник должен недоговаривать. Это пошлость, а не развитие! Как ВЫ этого не понимаете?!

Он затрясся, сел на изгородь у остановки «Юных ленинцев», открыл портфель и достал пузырёк с валидолом.

 

Накрапывал дождь. На площадке перед музеем стояла, прижав большую лаковую сумку к коленям, рослая девица. Директор продолжал искать нового экскурсовода. Всю неделю мы наблюдали отбор. Никто не соглашался работать за маленькую зарплату.

Я прошёл сквозь узкий коридор. В кабинете было прохладно и пахло мокрым песком. Маша сидела за столом и вырезала из открытки снежинку.

 

– Ну, кто сегодня?

– Брюнетка.

– Песня – та же, пою – я же! Лучше бы они разрешили водить экскурсии тебе. Начал бы зарабатывать. Нервничаешь перед сдачей?

– Не возьмёт он меня. Иначе не смотрел бы девиц.

– Что ж ты будешь делать?

– Пойду грузчиком. Тяжести таскать научился.

 

До «почтово-кофейного» дня оставались считанные часы, а он позвал меня гулять в субботу, чтобы дать последние напутствия перед сдачей.

Вечером я взял растворитель, щётку и перчатки, пришёл к кирпичной стене и начал скоблить. Когда силуэт Маши превратился в грязный водоворот, ко мне по тротуару со стороны парка Дзержинского подошли рокеры в козлиных куртках. Я виновато опустил руки.

– Лаваш, ты это рисовал? – сказал один.

– Это мой знакомый рисовал, – сказал второй.

– Это искусство, твою мать, цивил долбанный, – и первый отвесил мне по носу так, что до дому я не мог остановить кровь. На стене перед Казанским собором осталась Леся и надпись «ikiss». Так называла одна моя знакомая казашка переменную в уравнении.

В субботу утром я позвонил Артуру и сказал, что приболел. По его голосу было непонятно, проверял ли он новости в ВК.

Настал день сдачи. За узорными решётками высокого окна нашей лакейской шёл дождь. Музей уже не обогревался – стены метровой толщины сохраняли в узком кабинете температуру улицы.

Я поднялся на второй этаж, вошёл в большой зал. Комиссия сидела на стульях, оставшихся после воскресного концерта классической музыки. Артур стоял в углу и рассматривал кракелюр на иконе Параскевы Пятницы. Мне задали вопрос.

– Диагонали равновесия, цветовой центр в рефлексах, вот это красное пятно. Смысловой блик, – сказал я, и бабули посмотрели на Артура. Он даже не повернулся.

Пока они совещались, я вышел на улицу, выкурил сигарету, бросил фильтр в дождевую воду на дне чугунной урны и пошёл к остановке.

 

Через две недели я ждал своего бригадира на прохладном утреннем перроне. Где-то вверху чирикали птички. За высокой решёткой, на вокзальной площади, дремали в моторах с распахнутыми дверьми таксисты и готовились к рейсам водители маршруток. В покрывшемся бриллиантовой пылью товарняке отражалось майское солнце. Светились жёлтым окна ремонтного цеха. Доносился оттуда стук кувалды. Я приметил для себя новую стену.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за июнь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению июня 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.