"Мечтания одинокого прогульщика" Руссо

 

Купить в журнале за май 2016 (doc, pdf):

 

На чтение русскоязычной части потребуется 55 минут | Цитата | Аннотация | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

Перевод с французского и переработка существующих переводов, отбор цитат, вступительное слово, комментарии и замечания Владимира Соколова.

 

 

 

«Мечтания» – продолжение знаменитой «Исповеди». Писались в два последних года жизни писателя, но так и не были закончены. Это, по сути, автобиография, расширенная размышлениями Руссо о всякой всячине, так что биографическая нить постоянно теряется для читателя из виду, и он погружается в самую голимую эссеистику.

 

 

Замысел «Мечтаний». Самоанализ

 

Этот шедевр Руссо редко рассматривается самостоятельно, а лишь вкупе с его скандальной «Исповедью». В отношении «Исповеди» писатель нагло утверждал, что его произведению нет равных в мире, и он единственный, кто написал о себе полную и абсолютную правду.

 

Que la trompette du jugement dernier sonne quand elle voudra ; je viendrai, ce livre à la main, me présenter devant le souverain juge. Je dirai hautement : Voilà ce que j'ai fait, ce que j'ai pensé, ce que je fus. J'ai dit le bien et le mal avec la même franchise. Je n'ai rien tu de mauvais, rien ajouté de bon ; et s'il m'est arrivé d'employer quelque ornement indifférent, ce n'a jamais été que pour remplir un vide occasionné par mon défaut de mémoire.

«Когда загудит финальная сирена, я явлюсь на Страшный суд с этой книгой в руках, я её дам почитать самому Господу Богу. Я скажу: «Вот что я сделал, вот каковым я был. Я обнажаю свои нехорошести и благовидные поступки с одинаковой откровенностью. Я не сделал ничего худшего, ни добавил ничего лучшего. И если какие-то небольшие неточности и встретятся, то тут уж, прошу прощения, только дефекты моей памяти».

 

Что и говорить, суждение весьма опрометчивое и необдуманное. И даже где-то ребяческое. Августин, ещё за полторы тысячи лет до этого весьма смачно поиронизировал по подобным претензиям: как же, будет Бог читать твою пачкотню. Кто ты такой, что лезешь с обнажением своей мелкой душонки к Богу: он заранее лучше тебя знает всё, что ты сделал и помыслил, и сделал не помыслив, и помыслил не сделав.

Но, тем не менее, именно этим суждением Руссо проложил дорогу своим будущим комментаторам. Весь анализ его «Исповеди» (а прогулки рассматриваются с нею в одной упряжке), крутятся вокруг того, может ли человек объективно донести до других правду о себе. С неизменно отрицательным ответом на этот вопрос, уличая человека в непреодолимой субъективности. И без конца анализируя тексты Руссо, прилапывают его в многочисленных неточностях. Мелко, господа, плаваете, задница торчит из воды.

Всякая исповедь, всякая автобиография – это произведение невольно субъективное, и спорить с этим смешно. Однако и погружать произведения данного жанра в сплошную субъективность, что стало модой нашего времени, так же глупо, как и отрицать эту самую субъективность. Любое такое произведение – да что там произведение, любое воспоминание включает в себя два элемента: воссоздание происшедшего и его анализ. Одно без другого немыслимо и бесполезно. Допустим, вы поскользнулись на ровном месте и больно стукнулись задницей о мостовую. Все ваши воспоминания об этом инциденте будут вертеться вокруг одного и того же пункта: да как же это я так. И при этом мысль «этого не должно повториться» будет вольно или невольно присутствовать в вашем воспоминании. Анализируя свои действия, вы попытаетесь понять, чего вы сделали не так. А чтобы анализ был правильным, вы должны в памяти как можно детальнее воссоздать все детали своего позорного падения. Воспоминание без анализа – это свойство дурака, который ничему не учится и только охает, наступая на одни и те же грабли в сотый раз. Анализ без точного воспоминания – это вольное сочинение на тему что бы могло быть, если бы.

Итак, воскрешение прошлого без анализа бессмысленно, анализ без воскрешения невозможен.

Но оба эти компонента существуют не в автономном режиме, а без конца обмениваются между собою данными. В частности, воскрешая, ты подмешиваешь к прошедшему свой последующий опыт. Это не только неизбежно, но и придаёт воспоминаниям необходимые соль, сахар, горчицу и прочие компоненты, без которых они были бы просто несъедобны. «Ты не жалеешь, что так поступил?» – часто задают вопрос. Дурак или человек не подумавший говорит: «жалею» или «ни о чём не жалею». А умный скажет: «если бы у меня был нынешний опыт, я бы поступил, скорее всего, иначе. Но как я тогда мог это знать?».

Мы узнали в человеке подонка и изумляемся: «А ведь каким казался душкой! И кто бы мог подумать». Спрашивается, возможно ли пытаться, вспоминая прошлое, не всматриваться в него и не отыскивать тех деталей, которые уже тогда должны были бы в тогдашнем мил человеке сигнализировать о его подоночных качествах? Или, следуя логике критиков Руссо, мы должны напирать, что человек не должен к прошлому мешать будущий опыт и тогдашнего душку так и считать душкой?

В «Исповеди» Руссо больше занимается воскрешением, в «Прогулках» – анализом. Вот в этом анализе своих душевных движений он достигает большого искусства. Ведь это только кажется, что воспоминание и самооценка это так просто. Человек – сложное и запутанное существо, и распутать самого себя не легче, чем разрубить гордиев узел запутанного движения небесных светил до уровня показа их соразмерного и правильного хода.

Руссо определяет себя как человека мечтательного склада, очень чувствительного. Эту свою особенность он принимает за уникальность своей натуры. Хотя мне кажется, что мечтательность присуща многим как суть их натуры, а ещё большему количеству людей – как одно из их обязательных свойств. Мечтательность – это неотъемлемое качество всякой художественной натуры, или, как писал один поэт, а за ним как попугаи пошли талдычить на все ряды многие писатели и отмечали очень многие писатели (Стриндберг, Гессе, Оруэлл):

 

Замечу кстати: все поэты –

Любви мечтательной друзья.

Бывало, милые предметы

Мне снились, и душа моя

Их образ тайный сохранила;

Их после муза оживила…

 

Но элемент художества содержит в себе любая деятельность, вплоть до бизнеса. Мечтательность важна для учёных. Ферма только и занимался тем во время заседаний в парламенте (суде; парламент в средневековой Франции – это судебная инстанция), что прокручивал в голове способы генерировать числа: разлагать их на квадраты, кубы, биномы, сомножители. Бизнесмен без воображения, а значит и без хотя бы толики мечтательности – это бизнес-неудачник, вечно прогорающий мелкий торговец.

И даже политики подвержены этому качеству. Любил, по свидетельству Крупской и Марии Ильиничны, мечтать Ленин: что если нам составить одну партию с эсерами, что если в России будет всеобщая политическая стачка или там социалистическая революция. Другое дело, что у него эти мечтания быстро пресекались практическими домыслами: а на какой платформе мы можем сойтись с эсерами, а кто организует эту стачку или революцию и как поведут себя рабочие. Но именно благодаря таким прокручиваниям в голове, казалось бы, самых немыслимых ситуаций, Ленин оказывался готовым к любому, самому неожиданному, казалось бы, развитию событий. Допустим, в январе 1917 года он намылился в Америку, думая, что оттуда будет лучше вести большевистскую агитацию, а тут неожиданно для всех, и для него в том числе, в России грянула революция. И пока она большинство политиков повергла в ступор, кого восторженный, кого горестный, Ильич быстро сообразил, что и как нужно делать. Пока большевики, которые были в Петербурге и в центре борьбы, принялись было брататься со всеми подряд ради спасения революции, Ленин из Швейцарии им пишет, вы-де там что, в Петербурге, все с ума посходили, что ли, «главное теперь – не дать себя запутать в глупые «объединительные» попытки с социал-патриотами (или, ещё опаснее, колеблющимися, вроде OK, Троцкого и Ко) и продолжать работу своей партией в последовательно-интернациональном духе. Сейчас – добивать реакцию, ни тени доверия и поддержки новому правительству и вооружённое выжидание, вооружённая подготовка более широкой базы для более высокого этапа». Было бы это возможно, если бы он до того уже много раз не прокручивал в сознании эту, казалось бы, немыслимую ситуацию?

Так что «Прогулки» Руссо имеют универсальное значение, а анализ своих душевных движений, обнажение своего внутреннего «я» даёт образец самораскрытия, полезный любому человеку для самопонимания, именно самопонимания прежде всего, а не самобичевания или самовосхваления. Хотя сочетание психических характеристик, конечно, у всех индивидуальное. Приведём в качестве примера самоанализа то, как Руссо пишет о своей лживости.

 

Jamais la fausseté ne dicta mes mensonges, ils sont tous venus de faiblesse mais cela m'excuse très mal. Avec une âme faible on peut tout au plus se garantir du vice, mais c'est être arrogant et téméraire d'oser professer de grandes vertus.

Никогда мои обманы не бывали продиктованы лживостью, все они были порождены слабостью, – но это для меня очень плохое оправдание. С душою слабой можно, самое большее, оградиться от порока, но было бы дерзко и безрассудно осмеливаться исповедовать великие добродетели.

 

 

О мечтательности

 

Поэтому, когда поэт (а также писатель, философ и, страшно сказать, даже учёный и даже инженер) бездумно смотрит в потолок или там глазеет по сторонам, не думайте, что он гоняет балду – он работает. В поте лица своего; иногда даже капельки выступают на лбу.

 

J'ai pensé quelquefois assez profondément, mais rarement avec plaisir, presque toujours contre mon gré et comme par force: la rêverie me délasse et m'amuse, la réflexion me fatigue et m'attriste penser fut toujours pour moi une occupation pénible et sans charme. Quelquefois mes rêveries finissent par la méditation, mais plus souvent mes méditations finissent par la rêverie, et durant ces égarements mon âme erre et plane dans l'univers sur les ailes de l'imagination dans des extases qui passent toute autre jouissance.

Мне случалось мыслить довольно глубоко, но редко – с наслаждением; почти всегда мысли овладевали мною против моего желанья, как бы насильно. Мечтанье даёт мне отдых и забаву, – размышленье утомляет и печалит; мыслить было для меня всегда занятием тягостным и лишённым обаянья. Иногда мечтанье мое кончается размышленьем, но чаще мои размышленья кончаются мечтаньем, и в этом забытьи душа моя блуждает и парит в мироздании на крыльях воображения – в восторгах, превосходящих все иные утехи.

 

Но мечтательность мечтательности рознь. Чтобы брожение в элизиуме мечт было продуктивным, творческий человек должен следовать определённой технологии. То, что главным условием, без которого мечтательность совершенно невозможна, должна быть свобода от всякого внешнего давления, что человек должен быть предоставлен самому себе – это и ежу понятно. Недаром китайцы во всех городах, во всех сёлах установили динамики. «Можно спрятаться в Китае, – говорили тогда, – от солнца и луны, но невозможно спрятаться от радио». Нечто подобное царило и в стране Советов. Не дать человеку уединиться, остаться наедине с собой, достать его троллингом, где бы он ни был – одна из главных задач репрессивного режима любой эпохи.

Других два важных момента, необходимых для того, чтобы мечтательность была творчески продуктивной, являются внутренняя раскрепощённость мечтателя и строгая целенаправленность мечтательного процесса. Первое требование – чтобы мысли как бабочки витали там, где им захочется, и садились на цветки, которые им только полюбятся – вроде бы понятно.

А вот второе требование по видимости прямо исключает первое. Поэтому объясним: важно, чтобы в поле зрения мечтатетеля (поля и зрения далеко не умственных, а самых что ни на есть физически ощущаемых) должен бы быть некий внешний объект, который бы постоянно притягивал на себя внимание. У человеческой мысли есть одно свойство: как бы вольно и бессистемно она ни витала, она всё время кружит вокруг каких-то предметов, постоянно вольно или невольно возвращается к каким-то узловым пунктам. Поэтому, если мечтатель поместит в поле своего внимания тот объект, вокруг которого и нужно сосредоточить внимание, он – ни в коем случае не принуждая себя думать о нём – будет, как бы далеко ни уносилась его мысль, постоянно возвращаться к этому предмету, как к заднице голой обезьяны, от которой не могли оторваться в мыслях слушатели Ходжи Насреддина в известном эпизоде.

 

A poet, no doubt, will be the better able to form a strong description of the Elysian fields, that he prompts his imagination by the view of a beautiful meadow or garden.

Поэт, без сомнения, может лучше представить себе Елисейские поля, если он будет оживлять своё воображение видом прекрасных лугов или сада.

 

– заметил как-то друган Руссо английский философ Юм, с которым однако Руссо также сумел рассориться вдрызг. Для Руссо таким предметом была природа.

Plus la solitude où je vis alors est profonde, plus il faut que quelque objet en remplisse le vide, et ceux que mon imagination me refuse ou que ma mémoire repousse sont suppléés par les productions spontanées que la terre... offre à mes yeux de toutes part.

Чем глубже уединенье, в котором я тогда живу, тем необходимей, чтобы какой-нибудь предмет заполнил пустоту его, и те предметы, в которых мне отказывает воображение или которые отвергает моя память, заменяются вольными порождениями земли.

 

Гёте и Гофман кружили свои мысли вокруг созерцания гравюр либо – это касается Гёте – рассматривания биологических и минералогических коллекций.

Автор не может себя сравнивать с этими говорливыми китами словесности, но тоже может сослаться на собственный опыт. Я часто выбираю цитаты, постоянно рассортировываю их, таскаю с собой в кармане, и когда нечего делать – например, дожидаясь очереди в поликлинике – вытаскиваю запкнижечку – и бросаю туда время от времени взгляды: мысль невольно кружится вокруг тем, подбрасываемых этими цитатами.

Также мне нравился футбол, и я часто представлял себе воображаемые матчи, разыгрывая в своей голове целые сюжеты. Моя фантазия по части выдумывания ситуаций на зелёном поле, голов и комбинаций казалась мне самому неистощимой. Но когда по телевизору перестали показывать футбольные матчи, постепенно мозги перестали работать в этом направлении. Теперь я с большим трудом могу представить себе, как забивается гол, или что делает вратарь при угловых. И это наглядное свидетельство того, что игра воображения разыгрывается только тогда, когда она подпитывается непосредственными созерцаниями, в данном случае – футбольными трансляциями.

 

 

Композиция «Мечтаний»

 

Композиция «Мечтаний» проста и даже примитивна, хотя исследователи что-то там мутят о сложности структуры, о синтетичности жанра, в котором они написаны, вбирающем черты мемуаров, мемура, эссе, публицистики и так далее.

На самом деле «Мечтания» это как раз реализация в ткани художественного произведения продуктов мечтательности. Это запись мечтаний автора. В качестве скрепляющего элемента выступают эти самые прогулки по окрестностям Парижа, тогда ещё не загаженным пригородами и представлявшими собой настоящую природу, до которой рукой подать. Писатель скрупулёзно фиксирует события, которые случались с ним во время прогулок. И при этом каждое событие вызывает волну ассоциаций. Таким образом, прогулки являются стержнем, вокруг которого строится повествование, а цепь вольных ассоциаций позволяет, не очень далеко отклоняясь от темы, свободно переходить от одного предмета к другому, весьма отдалённому от первого, и снова возвращаться к описанию прогулок. В этом свободном порхании между темами Руссо переходит от исповеди-апологии (исповедь – это когда автор кается в грехах, апология – когда он защищает себя от несправедливых упрёков) к автобиографии, от автобиографии – к анализу своих душевных движений, от анализа душевных движений – к рассуждениям о состоянии общества или науки.

Предмет, объединяющий эти элементы, – прогулки, – не даёт повествованию рассыпаться в несвязанную массу, как пресловутый внутренний монолог джойсовской Пенелопы-Марион. А чередование разных элементов, их несосредоточенность вокруг одной темы дают читателю необходимое разнообразие при чтении, отдых от созерцания в размышлении и от размышления в созерцании.

 

 

О науке

 

Руссо очень много и плодотворно занимался науками, чем в ихнем XVIII удивить кого и отличиться было весьма трудно. Науками занимались все: учёные (это которые не своими науками, а другими), политики, негоцианты, дворянские бездельники. И, конечно же, писатели. Вольтер, Гёте, Бомарше, Франклин... труднее назвать известного писателя того времени, о занятиях которого наукой было бы неизвестно. Особых достижений на этом пути мастера слова не снискали, хотя кое-что в клювике на алтарь прогресса принесли: Гёте открыл межчелюстную кость да поцапался с физиками по поводу разложения света, Бомарше вёл интересные метеорологические наблюдения, особенно преуспел Франклин, разделив электричество на положительное и отрицательное.

Вклад Руссо скорее не в конкретных достижениях, хотя травок он насобирал немало, а в исповедуемых им научных идеях. Основных их две:

а) наукой нужно заниматься не для науки, не для открытий, по крайней мере, в первую очередь, а для себя, для души, для совершенствования себя как человека,

б) заниматься нужно только такими науками, которые не требуют больших материальных затрат и объект которых доступен непосредственному наблюдению.

Он написал даже знаменитые «Ботанические письма», до сих пор входящие во французских лицеях в круг обязательного чтения, где на конкретном материале проводил свои идеи. Рассказывая, как упоительно ходить по полям и наслаждаться живой природой, он переходил к конкретным рекомендациям: как составить гербарий, где и что, а главное когда и как собирать. Подробно описал приборы, которые нужно иметь самодельному ботанику: специально сконструированный им самим ящик для ботанических находок, нож, скальпель, перо и блокнот, чтобы было удобно записывать и зарисовывать в полевых условиях.

Также Руссо разработал интересную классификацию растений. Эта классификация намного проще и удобнее линнеевой, хотя в её основе и лежат линнеевские принципы. Эта классификация отнюдь не была призвана заменить или развить придуманное шведским натуралистом. Ещё менее Руссо ставил задачей заклассифицировать весь растительный мир. Его задача много скромнее: помочь самопальным ботаникам в их увлечениях, причем Руссо ограничился исключительно растениями, встречающимися в окрестностях Парижа либо в приальпийской Франции.

Мне кажется, эти идеи не оказались оценёнными должным образом. Представьте, что у вас есть 2000 книг – средняя библиотека советского человека. Это не много, но и не мало, чтобы не попытаться хоть как-нибудь упорядочить её. И что, вы будете использовать научно обоснованные книжные классификации? Нет, вы рассортируете книги так, как это вам будет удобно. У вас, если вы, допустим, любитель истории, в одной куче окажутся исторические романы и научные монографии, т. н. науч-поп и журналы. А всё, что не касается истории, у вас пойдёт под рубрикой «не история». И вам этого будет вполне достаточно для ориентирования в вашей библиотеке.

Именно такова идея Руссо. Он пытается каждого научить составлять свою классификацию, приспособленную именно к его занятиям и интересам. Его классификация растений целит в парижанина, москвич составит свою классификацию, а житель Шантарских островов – свою. И нечего бояться, что эта классификация будет непонятна другим, что, пользуясь ею, вы не сможете объяснить другим своих находок. Если они будут основаны на непосредственных наблюдениях, вы всегда донесёте их до собеседника вместе с вашей классификацией.

 

 

О природе человека

 

je n'ai jamais été vraiment propre à la société civile où tout est gêne, obligation devoir, et que mon naturel indépendant me rendit toujours incapable des assujettissements nécessaires à qui veut vivre avec les hommes. Tant que j'agis librement je suis bon et je ne fais que du bien; mais sitôt que je sens le joug, soit de la nécessité soit des hommes, je deviens rebelle ou plutôt rétif, alors je suis nul. Lorsqu'il faut faire le contraire de ma volonté, je ne le fais point, quoi il arrive; je ne fais pas non plus ma volonté, parce que je suis faible. Je m'abstiens d'agir: car toute ma faiblesse est pour l'action, toute ma force est négative, et tous mes péchés sont d'omission, rarement de commission.

Я никогда не был по-настоящему пригоден к жизни в гражданском обществе, где сплошь одно принужденье, обязанность, долг, и что мой независимый нрав делал меня неспособным к подчинению, которое необходимо тому, кто хочет жить с людьми. Пока я действую свободно, я добр и делаю только добро, но как только я чувствую иго, будь то иго необходимости или иго людей, – я становлюсь мятежным или, скорее, строптивым, и тогда я – ничто. Когда я вынужден действовать вопреки своему желанию, я не действую вовсе, что бы ни случилось; я не действую и по своему желанию, потому что я слаб. Я воздерживаюсь от действий, потому что вся моя слабость относится к действию, вся моя сила – отрицательная и все мои грехи – в упущении и редко в совершении.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за май 2016 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт продавца»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите каждое произведение мая 2016 г. отдельным файлом в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.