Мост

 

 

 

Прошедшей зимой, в самом её начале, установились крутые морозы. Снег ещё не лёг, и потому, наверное, морозы были особо ощутимы. Земля трескалась, и трещины иные были чуть ли не в ладонь ширины.

В это время заболела Катя. Стирала, распарилась, выскакивала налегке наружу развешивать бельё, остыла. В ночь у неё поднялась температура, побаливало под ключицей, изводил сухой кашель. Она всю ночь не спала. Мать оттапливала мяту, поила её, поила и горячим молоком с мёдом и маслом. Легче не делалось. Утром пришлось везти в больницу. Там Катю сразу же положили в стационар: пневмония. Василий не понял, что это за болезнь, ему объяснили: воспаление лёгких, недельки две, а то и все три полежит.

Отработав день, Василий уже затемно вернулся в гараж, поставил машину, открыл краники радиатора и блока, но не стал ждать, пока сойдёт вся вода с двигателя, заторопился домой.

Дома хозяйничала мать, было натоплено, ребятишки накормлены. Набрав в сумку банок с мёдом, вареньем, творогом, сметаной, Василий пошёл к жене в больницу.

Кате за день не стало легче. Кашель ещё больше углубился, усилился. От температуры, как с мороза, горели щёки, в глазах таился нездоровый блеск. Но она успокаивала мужа:

– Ты особо-то не переживай, доктор сказал, что дня через два-три мне будет легче. Если всё ничего, то попрошусь домой. Видишь, как оно не вовремя всё. Холода начались к тому же. Ребятишки там как без меня будут?..

– Болезнь, она всегда не вовремя. Ты сейчас не о нас, а о себе думай, лечись хорошенько. Мы там управимся, нас много.

– Вот и много-то, – попыталась улыбнуться Катя, а слёзы так и покатились из глаз.

Василий привлёк её голову к груди, погладил по волосам.

 

Утром, придя в гараж и откинув капот над двигателем, Василий остолбенел: из блока через трещину над четвёртым цилиндром выпирал лёд. «Разморозил! – ожгло Василия и прошибло потом. – Разморозил движок! Как же это?»

Он вспомнил, что вечером не стал ждать, когда сойдёт вся вода, торопился домой. Значит, с радиатора вода ушла, а из блока нет, что-либо подогнало к сливному отверстию и перекрыло его. Но должны же были выскочить заглушки, которые для этой цели впрессовываются в блок над каждым цилиндром. Должны были выскочить, да вот не выскочили.

И машина-то как на грех была чужая. Василий в это время оставался без машины, ждал новую, а его посадили на «газон», хозяин которого отгуливал отпуск.

Василий не знал, с чего начать, как начать устранение такой поломки. Прогнав через двигатель горячую воду, запустив его, прогрел, освободил блок ото льда, осмотрел, ощупал трещину. Она была длинной, заделать её, скрыть свою оплошность возможности не представлялось, надо было выбрасывать движок. А это ещё как поглядят, а то и стоимость его возместить придётся. А из чего? Два месяца уже без машины, что называется, на перекладных, на них много ль заработаешь?

И тянуть, скрывать беду свою тоже сил не хватит, не сможет он. А поэтому – лучше уж сразу.

 

Позвал инженера. Тот походил возле машины, покачал головой:

– И двигателей резервных нет. И блоков нет. А где взять? Вот дела так дела.

Инженер ушёл, а немного погодя подошел Сизов, начальник автохозяйства. Человек он невыдержанный, срывистый. Василий подумал: сейчас начнётся. Но Сизов не ругался, не кричал. Своей рукой ощупал трещину.

– Да, это выбрасывать. Что ж это ты так, Колесников? За тобой подобное не замечалось.

Василий хотел было уже рассказать, как было дело, рассказать о заболевшей жене, но промолчал.

Подошли шофёры. Подошёл и дядя Андрей. Молча каждый осмотрел, ощупал трещину. Начали давать советы, которых Василий почти не слышал. Даже заспорили, припоминая случаи наподобие этого, и как в таких случаях выходили из положения. Из пожилых кто-то вспомнил, как после войны вот так же разморозил блок, боялся признаться, думал, что судить будут, времена строгие были, законопатил трещину тряпками с краской и ездил до полного износа двигателя. Кто-то посмеялся: а соломой ты не затыкал дырки?

Пришёл и Клим. Он вспрыгнул на буфер, посвистывая, поизучал трещину, спрыгнул, вытер руки.

– Крышка этому хлопотуну! Отхлопотал своё!

– Фёдор Кузьмич, – обратился дядя Андрей к Сизову, – дозволь ныне не выходить на линию. Поеду тут в совхоз один к друганам. По осени заглядывал к ним в склад, там блок стоит у них «газоновский». Если цел, то выпрошу. Куда ж деваться, надо малому помогать.

Сизов разрешил.

Услышав про блок, Клим предложил:

– Тогда на яму её надо катить. В тёплый гараж. Если ныне к вечеру блок будет, то завтра к вечеру она у нас побежит. Только так: двух слесарей возьму с собой, в ночь останемся.

– Ну, если друганы возьмутся, то, конечно, толк будет,– оттаял Сизов, – Давайте, ребята. Чтоб завтра машина на ходу была.

 

Они остались втроём: Василий, Клим и дядя Андрей.

– Батя, дело за тобой, – сказал Клим дяде Андрею. – Если к вечеру блока не будет, то мне придётся в соседний район скатать. Там помогут.

– Скатаем, куда хочешь, скатаем. Ты, малый, особо-то не горюнься, проскочим, но впредь не уходи, пока всю воду не выпустишь. Иль забыли, как учил вас? То-то же!

Дядя Андрей уехал. Машину закатили в тёплый гараж. За неё тут же принялись Клим и два слесаря.

– А ты, братка, не слоняйся тут без дела. Иди домой. Даём тебе выходной по случаю болезни жены. Я серьёзно. Иди. У тебя там дел хватит. А это... Завтра к вечеру чтоб с магарычом был. Мы, слесаря, тоже ведь люди. Понял?

Василий всё понял. Он и в обед, и в ужин носил ребятам горячие щи, горячую картошку, натушенную с мясом, носил и выпить, но понемногу, обещая остальное потом, когда освободятся.

В совхозе, куда поехал дядя Андрей, оказался резервный двигатель после капитального ремонта. Он там договорился, и ему поверили, дали двигатель взаймы, с тем условием, что к весне автохозяйство вернёт им такой же или «зиловский». Во что этот договор обошёлся дяде Андрею – этого он не сказал, сколько Василий ни пытал его.

– Ладно тебе, там люди тоже, не то что иные, не рвачи какие-нибудь. Для приличия, правда, посидели за столом с друганом, он теперь инженером там у них, а шоферить вместе начинали. Ну, а из-за стола-то вылезли, он за руль не дал мне сесть, посадил своего шофёра, молоденького мальчишку, он меня и доставил домой. Так-то вот оно между нами, друганами, ведётся.

К вечеру следующего дня движок стоял на месте, его пообкатали на холостом ходу, послушали, не совсем остались довольными теми, кто капитально его ремонтировал.

– Ладно, – сказал Клим. – Дня два-три поездишь, а потом клапанную крышку вскроем, подрегулируем клапана. А что пальчики подстукивают, то от этого не избавишься теперь, пока не износишь двигатель. Сами бы мы здесь лучше сделали. Это не работа...

 

К вечеру Клим понабрался. Сказалась и бессонная ночь. Василий повёл его домой. Дорогой Клим разоткровенничался:

– Ты вот думаешь, какой Клим нехороший. Да? Думаешь так? И правда, нехороший, с ним рядом жить невыносимо. Вот он какой. А я... Ты знаешь, в другой раз не сказал бы, а ныне скажу: ненавижу я тебя. И её ненавижу! Обоих! И люблю обоих! Как я вас люблю, тварей! И как ненавижу! Не веришь? А ты верь, верь мне! Вы все счастливчики! Вы тупые, можно сказать, люди. Как колотушки! А у меня душа вся изорвалась! Не веришь? В тряпку изорвалась! И всё из-за вас, из-за тебя и из-за неё. Я ведь спать боюсь ложиться! Боюсь! Усну – и вас вижу. Обоих. Вместе. Да как вижу-то! Натурально. Не приходилось свою жену видеть во сне с чужим мужиком? Пусть даже и с братом. С братом – тем более. И не надо. А я вот... Вижу гадость такую, что утром глядеть ни на кого не желаю, а что касается вас, её и тебя, то так и изорвал бы обоих, так исказнил бы. И рука не дрогнула бы. И не пожалел бы. Вот ведь как.

– Пьёшь много, – возразил Василий, – потому и лезет в голову чушь всякая. Нервы-то оголишь себе и бредишь.

Клим замолчал, задумался.

– Может, оно и так. Может, ты и прав. Но вспомню вот, подумаю только – и меня уже трясёт всего, кожа от лица отстаёт. Я ведь как, я боюсь себя, боюсь не сдержаться, набедить над Любашей. А то и над тобой. Вот ведь как. И она ещё, колода, не понимает. Как чуть чего, так Василёк и Василёк. А для меня услышать от неё имя твоё – это уже хуже смерти. Бестолковая оказалась. А может, пройдёт это? А, братка? Как ты думаешь?

– Пройдёт. Пить бросай, и пройдёт. И ей скажи, чтобы она лишний раз не суесловила.

– Скажи... Это Катя твоя, наверное, одна такая понятливая. А с моей говори не говори, она своё гонит. Как чуть чего обиделась, так и погнала: ты такой да ты разэтакий, вон мужики-то какие, вон Василёк-то... Ну и я уже не удерживаю себя. Погнал. Она враз к отцу. Так вот и живём. Стыдно уже. Дети большие. Того гляди, внуки пойдут. А мы... Нет, Василёк, я тебя люблю. С детства люблю. Не надо было бы нам тогда драться возле колодца. Глядишь, всё по-иному было бы.

– Не надо бы, – согласился Василёк. – Я себя до сих пор ругаю за тот случай.

Клим весь вечер провёл у Василия, чего с ним никогда не было. Он играл с ребятишками, хохотал, валялся на полу, рассказывал весёлые истории.

Василий видел, как мать тихонько плакала за занавеской.