Повесть о Сухотинском монастыре

На чтение потребуется два с половиной часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

Время подвигается. Всё молодое идёт в рост, цветёт, наливается, хорошеет. Глядя на Веру и Софью, уже никто не сказал бы, из каких малолеток-нищенок они происходили. Юные девушки-красавицы имели вид и осанку особ привилегированных, воспитанных, обученных изысканным манерам поведения. Они преуспели в музыке и игре на фортепиано, постигли премудрости литературного и живописного творчества. Их детство казалось им дурным сном.

Изредка приезжающий в имение покровитель девушек генерал не мог на них нарадоваться. Слушая их пение, игру на музыкальном инструменте, чтение стихов, рассматривая картины, нарисованные большей частью Верой, Иван Васильевич и про себя, и вслух рассуждал о той кладовой ума, умения, сметливости, способности к обучению, которая заложена в русских самых простых людях.

– Если нашему простому народу открыть путь к образованию, мировой культуре, то народ выдаст столько гениев, сколько во все времена не было в мире. Талантлив, талантлив русский народ. Вот эти девочки… Всё, что они приобрели, будто естественным образом было заложено в них. Им просто помогли открыть отдушину, откуда явились на свет и всему миру их природные данные. Это поразительно. Это умом не охватить того великого будущего, которое ожидает нашу страну.

Иван Васильевич решил так:

– В следующий мой приезд заберу я вас, голубушки, с собой в столицу. Там вы увидите много того, чего здесь нет: театры, оперу, балет, выставки живописи, архитектуру. А там, бог даст, посетим Европу.

 

Увлечение Ивана Васильевича девушками, горячее стремление ввести их в высший свет породили немало слухов и подозрений. И слухи, и подозрения укладывались в короткую фразу: для себя готовит генерал девушек. Слухи эти если не доходили до Веры и Софьи, то доходили до матери Матрёны, которая всё так же работала на кухне. Горничные, повара посмеивались:

– Силён генерал наш, вон каких ягодок вырастил для себя. Неспроста жена его не замечает девчонок, зыркает на них презрительно. А ему чего ж, генералу-то, поиграет, потешится и с глаз долой, отдаст в какое-нибудь развратное заведение. Так оно у богатых и бывает.

Разговоры эти угнетали мать Матрёну. Ей представить страшно было, что её девчонок ожидает такая мерзкая судьба. Она при каждом удобном случае встречалась с девчонками, уводила их в молельную комнату и учила по-своему молиться, читать молитвы. Девчонки не ослушивались её, подчинялись каждому её слову.

 

В это время в усадьбе объявилась монахиня Елизавета. Она ходила, собирала средства на монастырь. В усадьбе генерала остановилась на недельку отдохнуть от дальней дороги. Матери Матрёне она рассказывала о женских обителях близлежащих губерний, в которых она побывала, о монахинях, игуменьях, монастырских порядках. При их разговорах часто присутствовали Вера и Софья. Их особо завораживало то, как тихи и послушны монашки, какие у них в монастырях хоры, как они заботятся друг о друге, живя единой семьёй.

Постепенно девушки стали всё больше задумываться над словами Елизаветы. Мать Матрёна как-то поведала сёстрам о том, о чём говорят дворовые, что может их ждать впереди, о чём она не перестаёт думать. Им надо понять и твёрдо усвоить, кто они такие в этом богатом мире, где жизнь строится по родству, где создаются семьи так же по родословным и богатству. А они? Сироты. Вчерашние нищенки. Кому они будут нужны? В лучшем случае их место в горничных или на кухне.

Разговоры эти стали ложиться глубокой пропастью между миром, в котором жил генерал, и их миром, безродных и бедных молодых девушках. Они всё большее время стали проводить в молельной комнате перед образами святых и лампадами, прося Бога вразумить их, наставить на путь истинный.

Сердца девушек стали наполняться неизъяснимым чувством тайной тоски и пренебрежения ко всем радостям жизни мирской, в которой они находились и которая была для них в их будущем совсем неопределённой. Они начали страдать тайным горем о спасении душ. Утешением было для них то, что они доверяли одна другой свои томления и взаимным сочувствием избавлялись от страдальческой тоски. Мысль, что ради временных наслаждений мирской жизни они могут потерять радости царствия небесного, о котором так хорошо говорила Елизавета, стала подвигать их к решению оставить приютившую усадьбу и пойти в монастырь.

 

К окончательному решению этой задумки девочек привело то, что в имение приехал брат жены генерала. Молодой человек с длинными волосами писал стихи. Он прохаживался по саду то молча, то вслух читал написанное им, спрашивал девушек, нравится ли им то, что он написал и читает. Всеволод – так звали молодого человека – глазами просто пожирал Веру. Следил за ней неотступно. И стоило ей остаться одной, без сестры, как тут же оказывался рядом и начинал изъясняться в любви к ней. Однажды вошёл в беседку, увитую зеленью, когда Вера писала красками картину на большом листе бумаги. Не говоря ни слова, попытался привлечь девушку к себе, потянулся к её губам. Вера растерялась всего на какую-то секунду, но вдруг сжалась, как пружина, и резко оттолкнула Всеволода от себя. Так резко, что он повалился на стол и испачкал в краске белую рубашку. Вера вышла из беседки и услышала вслед себе:

– Бродяжка. Нищенка. Ты что мнишь о себе? Как ты смеешь? Сестра вот-вот приедет, и вашего духа в усадьбе не останется. Нищенка, что бы ты знала о моих чувствах? Так нет, ты лучше с Петей будешь любезничать. Вот и любезничайте с ним на конюшне на его, а после конюшни не смей в чистые комнаты входить. Пошла вон отсюда.

Прямо сказать, Петя, молодой кучер, тот, которого когда-то посылал генерал взять их с дороги и привезти в усадьбу, был симпатичен Вере. При случае они останавливались, разговаривали, смеялись молодо, радовались друг другу. Петя сделался видным парнем. Голубоглазый, волос светло-русый, густой, волнистый. Вере он снился по ночам. Она просыпалась в радостном настроении, выходила во двор, в сад, искала встречи с парнем.

Вот Петей теперь и попрекал её Всеволод.

 

Вера стремительно шла к дому. Слёзы могли вот-вот хлынуть из глаз, но она не хотела их оказывать, особенно не хотела, чтобы их увидела сестра. Но встретив на крыльце Петю, вдруг расплакалась. Петя растерялся, стал спрашивать:

– Вера, ты чего? Тебя кто-то обидел? Кто, скажи?

– Всеволод, – сама того не желая, ответила Вера.

Петя побледнел, кулаки у него сжались и он решительно направился в сад. Вера вбежала в комнату и дала волю плачу. Сестры в комнате не было, и Вере не хотелось, чтобы она сейчас возвращалась. Ей хотелось побыть одной.

Вечером стало известно, что Петя порвал на Всеволоде рубашку и будто бы ударил его несколько раз. Хотя никто не мог видеть, что произошло между ними в саду.

 

Уже перед утром Вере был сон. Идёт Вера лугом. Ни души кругом. Только птички щебечут. Пчёлки с цветка на цветок перелетают. И видит, как навстречу из-под бережка поднимается женщина. Узнаёт Вера с восторгом: да это же мамка моя! И бежит к женщине. Встретились, прижалась Вера к маме, а мама обнимает Веру, целует: «Дочка моя, дочка моя». «Мама, ты меня к себе заберёшь?» – спрашивает Вера. «Нет, дочка, ко мне тебе нельзя, ты молодая, рано тебе ко мне. А вот отведу я тебя к отцу Серафиму и из своих рук в его руки передам».

Вера при последних словах мамы проснулась. А слова ещё будто в воздухе висят, явственные такие: отцу Серафиму из своих рук в его руки передам. Какой отец Серафим? Где он?

Пошла в кухню, отозвала мать Матрёну и рассказала ей сон.

– Ой, девка, – ойкнула мать Матрёна, – сон-то твой с последствием. Не иначе, как мать тебя направляет к отцу Серафиму Саровскому. К нему, к батюшке, не иначе.

– А кто такой Серафим Саровский?

– Да старец в Сарове. Провидец. К нему много люду идут. И чего ж теперь, или и нам к нему сходить, совета его мудрого попросить? Сон-то какой…

 

Решили, пойдём к Серафиму Саровскому за советом его мудрым. И стали изо дня в день готовиться. От дворовых, от управляющего скрывали своё решение, ведь без разрешения генерала не отпустят их. Стали готовить дорожную одежду, собирать и укладывать в котомки всё, что необходимо в пути.

– Платьишки весёлые не берите, одевайте то, что есть потемней. И я в чёрное оденусь. Не на увеселение идём, – говорила мать Матрёна. – Пусть в пути за черниц нас принимают, черниц не обижают, черницам в ночлеге не отказывают.

Ранним июльским утром, ещё до света, беглянки были готовы. В окно стукнул Петя. Они тихонько вышли к нему и он повёл их через сад к пролому в ограде, который приготовил с вечера. За оградой мелколесьем вышли на берег ручья, с версту прошли по течению. Остановились попрощаться с Петей.

– Так ручьём и идите, – напутствовал Петя. – Вёрст семь пройдёте, а там ручей вас выведет к реке. И вдоль реки идите, против её течения. Там будет село Спасское. Спросите, как дальше идти.

– Петя, может, с нами пойдёшь? Вместе, – тихо предложила Вера.

– С вами мне нельзя. Вы вольные, а я крепостной. Поймают – накажут. Нет, этим летом нет, а следующим летом на вольный Дон уйду. Сговор у нас есть, у трёх дружков. На Дон.

Петя долго стоял на берегу ручья, смотрел вслед удаляющимся от него женщинам.