Стариковские песни

I

Год живу со стариками,
Сам похож на старика,
И своими же руками
Мну помятые бока.

Ночью вижу телевизор,
Днём – таблетки на обед,
То придёт соседка снизу,
То пойду к другой наверх.

Плохо, если непогода,
Если солнце и луна.
Под шумы водопровода
Я читаю А. Дюма.

Я друзей не вспоминаю,
Не судим и не женат,
Одиноким засыпаю,
Не проснуться был бы рад.

Тихо в сердце, в телефоне,
За окном ещё окно.
Ни романов, ни симфоний –
Чёрно-белое кино.

Сяду утром к пианино,
В полдник крышку подниму,
Жму на клавиши – всё мимо,
Пианино ни к чему.

Хорошо, что есть газета,
Лампа, кресло и очки.
Потерял себя я где-то,
Как теряют пятачки.

Было время, были силы,
Был мечтаний океан.
Серафим мой шестикрылый,
Даже ты сегодня пьян.

Что ты хлопаешь крылами?
Кто тебя ко мне прислал?
Вместо жизни дали камень,
И его я потерял.

Эх, зачем теперь сирени,
Если дома я сижу?
От меня остались тени,
Скоро их освобожу.

II

Люди в машинах сидят перед домом,
Дождь говорит в лобовое стекло:
«Вам одиноко, хотя и тепло,
Вам хорошо, оттого что темно,
С вами и я не такой уж бездомный.

Весело мне, если бегают дети,
Лают собаки, вороны кричат.
Жизнь – это если всё время стучат,
Капли мои никогда не молчат,
Даже когда тишина на рассвете.

Вот телефоны горят светлячками,
Прыгнул, исчез, загорелся опять,
Был он один, а теперь уже пять,
Кто начинает звенеть, кто трещать,
Вы разгоняете звуки руками.

Кажется, чувствую пряности кофе,
Крепкий туман из вина-сигарет.
Я никому не открою секрет,
Запах оставит в дыхании след,
Кто-то оставит помаду и вздохи.

Я ненавижу тюрьму городскую –
Сто миллионов квадратных окон,
Пятна рекламные вместо икон,
Шумных дорог бесконечный канон, –
Я ненавижу и с вами тоскую».

III

Пробивая асфальт, раздвигая бетон,
Выходила на свет незабудка.
Что такое цветку эти тысячи тонн,
Если жизнь его только минутка,
И минута бывает похожа на сон,
Где и радость, и боль – все как будто.

Где секунда проходит, потом духота,
В лепестках отражаются звёзды.
Для чего незабудке дана красота,
Если всё на земле несерьёзно,
Если до – ничего, и потом – пустота,
Но отрезок до смерти осознан?

IV

Птица утром песню пела,
Днём поймали дураки,
Клюнуть даже не успела
Сеть хватающей руки.

Билась, билась, не отбилась,
Режут ножницы крыло,
Вот и хвостик опустила,
Хвостик – красное перо.

Воду мутную налили,
Зёрен бросили, жучков,
Тряпкой клетку затемнили,
Небо – ткань из облаков.

День за днём проходит месяц,
Кот пытается поймать,
«Пой! – кричат и злятся дети, –
Пой! и будешь ты летать».

«Пой!» – сказала ночью крыса,
«Пой!» – и сам запел сверчок,
«Пой!» – и сбросили кулису
Муха, мышь и паучок.

Нота первая не вышла,
От второй остался писк,
К свету лунному прилипла
Третья. В зале шум и свист.

«То ли пьяная ты, птица,
То ли голос сорвала,
Или курица – сестрица,
Или – старая сова.

Или…» Звонкое piano,
Где ручей был – водопад,
То роса внутри тюльпана,
То весёлый листопад.

Вот хрустальные кувшинки
Пьют рассветный ветерок,
Вот мохнатые пылинки
Кружит солнечный поток.

Но и в самой длинной ноте
Есть начало и предел:
Дотянулись всё же когти
До того, кто жил и пел.

Утром птицу закопали,
Клетку бросили в сарай,
Днём поймали горностая,
Белкой будет горностай.

V

Смотрел на небо волк из клетки,
Не просто серый – белый волк,
И шерсть его на чёрной сетке
На снег похожа и на шёлк.

Смотрел на небо и бросался
На чёрный клетчатый забор,
И на заборе оставался
Кровавый с проседью узор.

Не выл – он зверь, а не собака,
Не ел, что сам не убивал,
И вонь большого зоопарка
Случайно даже не вдыхал.

Он думал: мясо человека
Нежнее мяса оленят,
И есть такие волки где-то,
Что плоть двуногую едят.
……….
Его нашли, его поймали,
Сказали: «Вот тебе вольер!»,
И глупых кроликов бросали,
И дали имя: «Люцифер».

Просили дети Люцифера:
«Хотим погладить твой бочок»,
А детям пели: «Ночью серой
Приходит беленький волчок».
………..
Но вот луна «зарю» пропела,
Холодный луч дорогой стал,
И на луну к себе позвал
Свободный Вечный Волк Акелла.

VI

В городе ветер и запах полей,
Запах тех самых снежинок,
Тех деревенских больших тополей,
Тех деревенских тропинок,

Где на свободе гуляют коты,
Где и собаки – лесные,

Где говорят языком бересты
Люди, часы, домовые.

Ветер приносит мычанье коров,
Думает медленно Зорька,
Сколько сегодня грустило сорок,
Что́ не увидела сойка.

Там подбирают ночами лады,
«Месяц», а может, «Цыганку»,
«Барыню» тихо танцуют сады,
Лунь раздувает тальянку.

Там не бывает идиллий таких.
В дни сумасшедшей печали
Запах медовый соцветий пустых
Город огромный приятно пьянит –
Это цветут пасторали.

VII

1

Я выплывал на бригантине.
Мне говорили паруса
О том, что знают каждый ветер,
А ветры знают всё о тучах,
А тучи с волнами подруги;
Где волны, там шторма и бури,
Но там же линии созвездий,
По звёздам выбирают путь,
И я могу себя доверить
Небесной карте и свободе;
Свободе волн, свободе воли,
Движенью моря и души;
Тому, что будет очень скоро,
Тому, что может не случиться,
Тому, что крепко и подвижно,
И называется судьба.


2

Я помню тот большой рассвет.
Над тишиной, над полным штилем
Вдруг шорох, звук, огонь, движенье,
Такие яркие цвета,
Такие нежные соцветья,
Как будто Он сейчас из моря
Пойдёт на берег и обратно,
На берег, где собрались люди,
У них есть сети и надежда
На золотую птицу-рыбу,
Чтобы её на всех хватило,
И каждый был надолго сыт.
Рассвет встречают рыболовы,
И в каждом музыка покоя,
И в каждом голос беспокойства,
И вера, что сегодня солнце
Не отойдёт под тень луны.


3

Мне дали лучшую каюту.
Хотел – играл на пианино,
Хотел – читал и слушал песни;
Меня любили и старались
Не то что просьбы исполнять,
А даже мысли. Эти мысли
Кричали в каждой хищной чайке,
Парили в каждом альбатросе,
И в каждом маленьком матросе
Я что-то видел для себя.
Наш капитан в большом журнале,
Когда писал о поворотах,
О тихих гаванях, опасных,
О новых встречных кораблях,
Всегда немного добавлял
Про то, какие были чувства,
Про то, как ночью билось сердце,
Какие сны за борт бросались;
Про то, как жил я, о надеждах,
О боли мягкой, постоянной,
О боли резкой и глубокой,
О всём, что я носил в душе.
Я думал: эта бригантина
Затем плывёт, что мне так надо,
И всё, что есть: моря и звёзды,
Вода и люди, даже чайки –
Всё существует по причине.
Одна причина бытия:
И до, и после – это я!


4

Луна. Мне стало одиноко.
В какой-то книге прочитал
Про очень странного дракона:
Он ел собак и ел телят,
Он ел грибы и насекомых,
Цветы; и даже в листопад
Ходил по собственной аллее,
И подбирал зубами листья,
Сухие, жёсткие, цветные,
Уже безвкусные, как мел.
Объевшись листьями, он плакал,
Писал стихи, но все поэмы
Сжигал своим огнём из пасти,
Сжигал и новые писал.
Ему, дракону и поэту,
Один король отдал принцессу,
Свою родную дочь и кровь.
Король хотел, чтоб зять крылатый
Помог ему в борьбе с врагами,
И всё бы это получилось,
Да проглотил дракон любовь.
Она была в осенних листьях,
Она была в траве холодной,
И незаметной паутиной
Проникла в сердце навсегда.
Вдвоём ходили по аллеям,
Молчали, слушали деревья,
Сидели долго на камнях
И провожали караваны
В несуществующие страны;
Октябрь продолжался странно,
Он растянулся навсегда…
Давно исчез драконий замок,
Захочешь – не найдёшь надгробий,
Но каждый, кто читает сердце,
Переживёт в любви себя.


5

И вот мне стало одиноко.
«Эй, капитан, а где принцесса?
Скажите, птицы-альбатросы,
А вы не видели принцессу?
Дельфины, чайки и медузы,
Киты, акулы, прилипалы,
Вопрос один, я жду ответа?
И я дождусь, мне одиноко».
«Вон там, на острове Буяне,
Есть замок. Он семью ветрами
С утра до ночи продуваем,
Семьюи морями омываем.
Там в башне, может быть, в подвале
Прикован цепью из тумана,
Слепой от лунного затменья,
Лохматый от болотной вони,
Живёт разбойник много лет,
Не сам разбойник – только призрак.
Мой дед когда-то плавал рядом,
Он рассказал о том отцу,
Я от отца узнал и вспомнил;
Разбойник знает больше всех».
Слова усталого матроса
Принёс я ночью капитану,
Он развернул корабль сразу,
И всё бы было хорошо,
Но семь морей подняли волны,
«Полундра!» – только я услышал,
И потерял себя в воде.


6

Не знаю, сколько дней тонули
Мои глаза, мои молитвы,
Не знаю, сколько раз спасался
И снова уходил на дно.
Но вдруг ударился о камень,
Песок прилип к губам солёным,
И чем-то голос дал команду:
«Вставай. Иди. Ты снова жив».
«Зачем? Зачем я вижу землю,
Холмы, похожие на горы,
Холмы, похожие на шапки?
Их золотые купола
Покрыты золотом осенним
Из неба, листьев и закатов;
Есть листья жёлтые, есть бронза,
Есть медь и патина на ней.
Вода кругом, вода и камни,
Из голосов – пузырик рыбы,
Да шёпот – шорох червяка.
И мне, уставшему и злому,
Насквозь пропитанному морем,
Придётся выжить в пустоте.
А если тихо умереть,
А если с криками и стоном,
То для чего открыл глаза?
Открыл глаза и вспомнил Бога,
Последний раз. Но вспомнил сразу,
Каким прекрасным было время,
Когда я жил, а не хотел.
Принцесса – вот мое желанье!
Конечно, мог бы полюбить
Простую женщину. Что просто?
Когда работаешь на кухне,
Когда не носишь горностая,
И сто талантливых поэтов
Не пишут тысячи стихов?
Не просто быть, а не казаться,
И каждым утром просыпаться
Таким же, как и засыпал.
Принцесса – замок и корона,
Клыки огромного дракона,
И сундуки, где держат власть,
И мысль: только б не упасть!
Я упаду и что тогда?
Не станет розой лебеда,
Но роза может зарасти
Травой, что хочет зацвести.
Принцесса – женщина? Нет, нет!
Она мечта, а не скелет,
И ей нельзя вот так дышать,
От страха ночью задрожать,
Нельзя устать от суеты,
Разбить свой гений красоты,
И где-нибудь читать в тени,
И жить собой, чем живы мы».


7

«Я думал также. День за днем,
За ночью ночь, за годом годы,
Я ждал особенных часов,
Когда Вселенная любви
Заполнит пустоту Вселенной,
И не останется угла,
И ни одной холодной точки –
Везде любовь заговорит
Лишь мне понятным языком,
Лишь мне известными словами,
Которых раньше я не знал,
Но знал: услышу их, услышу,
Она придёт и скажет то,
Что будет означать «любимый»,
Не называя этих букв,
Не повторяя эти слоги.
В ответ я песню сочиню,
Такую, что все песни мира
В неё войдут, в ней зацветут.
Не будут звуки повторяться,
Таких гармоний нет ещё,
И в этой песне каждый день
Услышит новое, другое,
А в каждой ноте буду я,
Как часть её; мы станем счастьем,
Мы станем вечностью земной,
Потом и вечностью небесной».


8

Разбойник долго говорил,
Я слушал мало, больше думал.
Я думал: «Где моя принцесса?».
Я думал: «Где его любовь?».
И вот когда проснулись звёзды,
На танец пригласили ночь,
К нам подошла в обычном платье,
В косынке красной, босиком
Старушка – сказочно простая,
Каких я видел каждый день
В том городе, откуда плыл
На белой стройной бригантине.
Она спросила: «Как дела?», –
И накормила белой рыбой,
Вина холодного дала,
Ещё спросила: «Не могли бы
Вы рассказать о той земле,
Откуда плыли: есть там люди,
Какие птицы и цветы,
Дома, еда, какие боги,
И кто вы сам, зачем вы здесь,
Вы человек, вы зверь, вы призрак?».


9

Я объяснил: «Ищу принцессу,
Мне двадцать зим, хочу любить,
Устал спокойно жить и плыть,
Ищу особенное место,
Где счастье есть, но нет людей,
Где тень от крыльев лебедей,
Где пахнет звёздами и розой,
А дождь – прозрачный сок берёзы.
Хочу уснуть, хочу молчать,
С любимой женщиной молчать!
И в этой новой тишине
Найти, что нужно ей и мне».


10

Старушка только улыбнулась,
Её обнял – нет, нет, не Призрак,
И не пират, и не разбойник,
А добрый старый человек.
Он так её к себе прижал,
Он так смотрел в глаза старухе,
Поправил волосы седые,
Цветы сорвал и подарил.
Без слов я понял: вот Принцесса!
Её давно любил Дракон,
Теперь влюблён в неё Разбойник;
Потом, когда увижу внуков,
Я тоже буду обнимать
Свою прекрасную Диану,
А может быть, Екатерину,
Марию, Ольгу, Александру –
И сколько есть ещё имён.
Любая станет королевой,
Когда полвека рядом с ней
Её мужчина проведёт:
Дракон, Разбойник или Гений.
Он будет крепко обнимать,
Читать стихи, не называя
Слова и слоги, в тишине,
А если надо – на войне;
С ним можно будет пережить
Любой длины любую жизнь;
И для него, и для неё
Наш Бог придумал бытиё,
А для себя оставил свет,
Который видит лишь поэт.

VIII

Во сне ты учила меня целоваться.
Когда мы готовы губами касаться,
Глаза закрываю, но очень светло,
И так же, как в мае, прохладно – тепло.

Глаза закрываю и слушаю тело,
Как слушают красный, зелёный и белый,
Не думаю, чувствую каждый момент
Движения крови в соцветиях вен.

Мне сложно забыть: ты сильнее, моложе,
И где то последнее – первое «можно»,
Когда начинаешь мечту узнавать,
И то, что искал, осторожно терять?

Но я же во сне. Это длится и длится,
А сон – та же вечность, зачем торопиться?
Галактики звёзд, и на каждой – весна,
Мы в тройку собрали коней – времена.

Будильник… Я так не хочу просыпаться…
Летит бесконечность, с коней не сорваться,
Любовь погоняет и песню поёт…
Проснулся и прошлое – снова моё.

IX

Хожу-брожу по магазинам,
Что не купил я, что ищу?
Я отражусь в одних витринах,
К другим уже перехожу.

Зачем мне новые костюмы,
Их носит чёрный манекен?
Он говорит: «Зайди в лагуны
Моих примерочных без стен.

Там зеркала тебя покажут
Сегодня, завтра и вчера;
Как в ноябре все вечера,
Такой ты серый и бумажный.

Ты десять лет один и тот же,
Похож на старый гобелен,
Быть человеком – это сложно,
Когда в душе ты манекен.

Не встретишь леди из тумана,
Не встретишь леди из цветов,
Найдёшь за полкой таракана
И паутины сто сортов.

На этаже есть угол книги,
Кафе и столик на двоих;
От этой книжной мамалыги^[1]
Ты за тюльпан считаешь жмых.

Я вижу тысячи улыбок,
Красивых женщин и детей,
Ковры и платья южных рыбок,
Живые ноты орхидей.

Я слышу песни телефонов,
Поэмы разных голосов,
Влюблённых губы – унисоны,
«Все-так» привязанных часов.

В театре ночь, в театре скучно,
Похож театр на музей,
Но здесь тебе не будет скучно
Среди людей и нелюдей.

Не уходи, меняй костюмы,
Тебя заметят и поймут,
А ночью мы натянем струны
И пригласим на чай подруг.

Вон ту брюнетку в изумрудах,
Блондинку в чёрных соболях,
Она давно хотела друга,
Чтоб помечтать с ним о морях.

Там в баре есть одна пластинка:
«O, sole mio»^[2], «A Paris»^[3];
Моя агат, твоя блондинка,
Моя Каприс, твоя Мари».

X

В моём дворе, родном дворе
Всегда зима, зима без снега.
Тепло в холодном январе,
И я как будто на горе:
Везде гоняет ветер небо.

Мой двор похож на котлован,
На яму, только вверх ногами,
А дом – как памятник домам –
Безликий сплюснутый болван
С людьми – ползучими шмелями.

Ползут они по два, по три,
Жужжит мотором самый толстый,
А ночью мёртвые угли –
Их фары, окна, фонари –
Горят для всех назад приползших.

В моём дворе всегда шумят,
Шумят, когда сдувают листья,
Шумят и в дождь, и в снегопад,
Зато старухи все молчат:
Нет слов у тех, кто в закулисье.

Случайный детский голосок
Поднимет пыль осевших звуков,
Летит декабрьский песок,
Тоскливо дёргает висок,
И пустота сжимает руку.

А лето – лето без цветов;
Бывает, кто-то на балконе
Посеет солнце ноготков,
Другой отпустит мотыльков,
И жизнь появится в бетоне.

Придёт, на лавке посидит,
Наговорит сто слов берёзе,
Сирень на танец пригласит,
Разбудит тех, кто вечно спит,
И вот пора цвести мимозе.

На сто двадцатом этаже
Закаты, звёзды и рассветы,
И где-то в старом гараже
Осталось время в витраже,
Когда зима была и лето.

XI

«Палка, палка, человечек, –
Это я иду, старик!
Я теперь бесчеловечен,
Всё от старости болит.

……………….

Ну-ка, дед, пошёл с дороги,
Жми быстрей на костыли,
Наши горы – все пороги,
Наши цифры – все нули.

Пахнет бабушка духами –
Не для савана шанель.
Трудно есть двумя зубами
Блюдо юности – шрапнель.

Все врачи теперь богини,
Поликлиника – Олимп,
Лифт меня к врачам поднимет,
Сразу видят лысый нимб.

Карта толще «Дон Кихота» –
Семь обшарпанных томов.
Пью лекарства от чего-то,
Но к чему-то не готов.

Мне и здесь ещё не тесно,
Ощущаю вес и рост,
Жить покамест интересно,
Значит, рано на погост.

Дам я голубю пшеницу,
Молока налью коту.
Почему бы не жениться?
Эту взять, а может, ту?

С богом мы давно знакомы,
Скоро пить на брудершафт.
Стариковский мир огромный,
С каплю мир – у малыша.

Вижу то, чего не видно,
Слышу то, что не звучит.
Мне одно теперь обидно,
Что любимая молчит.

Крашу памятник, ограду
В брюках летних, пиджаке.
Улыбается мне рядом,
Я хочу спросить: перке?^[4]

Почему меня любила,
Почему любил в ответ?
И куда девать белила?
Красить лавку или нет?

Птицей что-то отвечает,
Комаром кусает в нос.
Нет, меня не понимает,
На вопрос даёт вопрос.

Дома ей поставлю свечку,
Выпью с сахаром чайку,
Мы и здесь бы жили вечно,
День за днём, плечом к плечу.

………………..

Ну-ка, дед, пошёл с дороги,
Есть своя, ходи к своей.
Память нам сбивает ноги,
В никуда идём за ней».

XII

В доме чудовище – в доме тоска:
Воет голодной собакой,
Мухой ползёт от виска до виска,
Прыгает пьяной макакой.

Вот она кошкой свернулась в клубок,
Рыжей, столапой, стоглазой;
Вот зашипела и прыг в потолок –
Люстра, гардины и вазы.

Скрипнула дверь, оглушительный скрип –
Тысяча лет заскрипела.
Эхо сначала, потом уже крик –
Чем-то тоска заболела.

Болью и трубы на кухне гудят,
Воют церковным органом.
Спать домовые опять не хотят,
Ходят за мной караваном,

Сливы жуют и дерутся за них
С белыми крысомышами;
В мойке журчит бесконечный родник
И расцветает лишайник.

Я ничего, ничего не пойму,
В книгах уже беспорядок.
Я ненавижу квартиру-тюрьму,
Яду мне! Дайте мне яду!

XIII

Смерть, Старость и Болезнь
На кухне за столом
Играют в карты. Я не сплю
И слышу: «Туз. Семёрка. Черви.
Сдаю. Беру. Вы проиграли всё».
Болезнь:
Людей не надо убивать,
Прекрасно убивают сами,
Не верят никому, себе не верят, Богу.
Я только думаю о них,
Уже зовут тебя.
Смерть:
Зовут, зовут, а прихожу – совсем не рады.
Старость (Смерти):
Мы близнецы?
Смерть:
Ты некрасивая сестра
С такой роднёй и сам быстрей стареешь.
Морщины, кашель, глухота,
То костыли, то кресло на колёсах,
Маразм.
Старость:
Приданое на всех одно.
Болезнь:
А замуж не берут – боятся.
Смерть:
О-хо-хо. Нужны мы человеку,
Без нас не существует жизнь,
При жизни исчезаем мы.
Появимся, исчезнем, заберём,
Другому отдадим, вернёмся снова.
Так миллионы лет. Тоска.
(Болезни) С тобой дерутся.
(Старости, иронично) Вас, бывает, любят.
Болезнь:
Я рву, кусаю, бью, ломаю,
Не час, не день, годами бью,
Но дам поспать – благодарят,
Налью воды – целуют руки.
Старость:
Я молода. На всех хватает силы,
Ведь старики – резина, не порвёшь,
Все тянутся и тянутся куда-то.
Куда? Зачем?
Смерть:
Да по привычке жить.
Старость:
Я не пойму, зачем нас создал Бог.
Болезнь (иронично):
Мы та же троица, но только не святая.
Старость:
Пока есть жизнь, я существую. Это факт!
Болезнь:
Пока есть время – так ты существуешь.
Я удивляюсь, что Вселенная умрёт,
Она же не болеет, не стареет.
Смерть:
И я умру, когда последний атом
Исчезнет в Боге вечно неживом,
И в Боге вечно неделимом.
Старость:
А если что-то не живёт – оно же мёртвое,
Как ты?
Смерть:
Я часть живого.
Болезнь:
Так себе уж часть.
Старость:
Я думаю, что вечно жить нельзя,
Что вечность это как-то по-другому…
Тут мне попался старичок.
Всю жизнь писал концерты,
Симфонии, квартеты и балет.
Идёт к роялю – музыка за ним,
Берёт гобой – ирония, сарказмы,
А в скрипке прячет человека,
И тот поёт, когда старик берёт смычок.
Лет семьдесят маэстро веселился,
Бывало, и грустил, но только через звук.
Зашла к нему, увидел, испугался,
И память мне отдал, где море нот.
Два года жил с кровати до дивана,
На день рожденья брал один аккорд
И долго слушал, что-то представляя…
Так от горы осталась только горсть.
Болезнь:
О ком ты говоришь? Не знаю.
Смерть:
Я помню, помню, был такой старик,
Вся Вена провожала его фрак.
Болезнь:
Живые любят провожать отживших.
Мой интересней: время разобрал
На тысячу частей, дошёл до Бога,
Придумал «струны», «чёрную дыру»,
А сам не мог сидеть, лежать,
Не говорил, не ел, но улыбался;
Жена, любовница, ребёнок, крепкий сон,
Ни разу не просил верёвку;
Он не узнал вина и что покрепче,
Без тела счастлив был умом.
Я у кого-то заберу ползуба,
Уже кричит и бьётся головой,
А этот книгу написал – доволен,
Пришёл на лекцию, как будто в рай попал.
Смерть:
Он и меня просил все сделать побыстрей,
Хотел узнать про кривизну своих времён.
Ох, странное созданье человек!
(Пауза)
Был некий юноша – поэт, дышал стихами,
Что не увидит – ямбы и хореи,
Что не услышит – дактиль, амфибрахий.
Поссорился однажды с офицером,
И сам поручик: сабля, эполеты,
А дело это было на Кавказе.
Я говорю: не надо грубых слов,
Убьют, такое сплошь и рядом,
Ты не был в жизни, счастья не узнал,
Ведь есть любовь, жена и даже дети,
Зачем бросаться тем, что только раз?
Мне, отвечал: не нужно подаянье,
Я человек – не раб и не лакей,
А если жизнь – всего лишь милость чья-то,
То пусть назад возьмёт свои гроши.
(Пауза)
Болезнь: И что?
Старость:
Уж начала, не надо пауз.
Смерть:
Навылет. В пропасть. Тело привезли.
Его любимой бабке, чтобы плакать,
А мать, отца давно я забрала.
(Пауза)
Болезнь:
Что с нашим будем делать, сёстры?
Старость:
Я не при чём, ему нет сорока.
Смерть:
Он любит жизнь.
Старость:
А говорит, не любит.
Смерть:
Я вижу сердце. Если Бог в сердцах –
Не подхожу, такие сплошь бессмертны;
А если фантики – возьму легко и быстро.
Старость:
Какие фантики?
Смерть:
Бумажки – деньги.
(Пауза)
Болезнь:
Наш не такой: простой, как вата,
Я вязну в ней, он чувствует меня,
И чувства этого боится.
Но если укушу на самом деле,
Ногтём задену, ласково толкну –
В душе ленивой сразу водопад,
Вулкан в сто раз сильнее, чем Везувий,
Бурь легион, пятьсот больших штормов.
Боюсь огня его горячей мысли,
Нет ничего сильней того огня,
Поэтому…
Смерть:
Уходим, сёстры.
Проголодалась. (Глядя на карты) Да ещё должна.

XIV

Как будто здесь и не было детей.
На каждой книге пыль и паутина,
Такой домашний снег, в снегу весь дом,
Не тает и растёт сугроб.
Под этой пылью лет и пылью дней
Два старика, две жизни вязкой тины,
То в валенках они, то босиком,
Похожие на корнеплод.

Посмотрит висельник в окно: «Привет», –
Не столько синий, сколько одинокий;
Утопленник захрюкает моржом
Из ванной без воды и труб.
Забьётся рыбой пьяница-сосед,
Полезут из него жуки-пороки,
Болезни заморозят тело льдом,
И, кажется, на кухне труп.

Две крысы открывают гардероб,
А думают, открыли холодильник;
Седая моль кричит: «Полно еды», –
И держит в каждой лапке мех.
Старуха в борщ кладёт сухой укроп,
Старик даёт старухе подзатыльник,
Глаза похожи на куски слюды,
И с кашлем их беззубый смех.

XV

1

Одна белокурая моль
Сказала подруге-брюнетке:
«Еду разделили на ноль,
От нас положили таблетки,
Таблетку от жизни грызу».
Подруга пустила слезу.

«А раньше здесь были шарфы,
Отличные шубы из кошек,
Ко мне обращалась на «вы»
Любая из уличных мошек,
Теперь уважения нет».
Подруга подвинула плед.

«Я помню десерты из шапок,
Салаты из разной махры,
Пуховый платок очень сладок,
Поешь, и не видно дыры.
Теперь из синтетики вещи,
Синтетика разве еда?»
Подруга вздохнула: «О, да!»,
И сыто расправила плечи.


2

«Хоть бы капля свежей крови! –
Возмущались комары, –
Были, были здесь застолья,
До утра, всю ночь пиры.
Здесь играли барабаны,
Бились гранями стаканы,
Танцев, шуток ураганы,
Блеск и шелест мишуры.
Было жарко и прекрасно,
Воздух тихий и сырой,
Нас ловили, но не часто,
Не поймали – ты герой!
С песней в комнате летали,
Песню сразу узнавали,
И ладони их стучали,
Как в театре: «Браво! Пой!»
А теперь не замечают
На щеке и на носу;
Ты охрипни – засыпают,
Веселей зимой в лесу.
А ещё так пахнет сладко –
Забываешь ужин, завтрак,
И того увидишь завтра,
Кто веган и пьёт росу».


3

«Слушайте, слушайте, слушайте!
Кушайте, кушайте, кушайте!
Скоро не будет и этого
Блюдо пустого, диетного.

В каждом углу заплетаем мы,
Угол любой обитаемый,
Всё мы запутали в комнате,
Но не выходим из скромности.

Муха теперь – диво-дивное,
Бабочка – чудо наивное,
Чем мы питаемся? Временем!
Съели уже воскресение».


4

И только тараканы
Нашли пятно ликёрное,
Как озеро огромное,
И чистое, как горное.

Пошла у них пирушка,
Толкаются, толкаются,
На месяц наедаются,
Побольше есть стараются.

Кричат графини-моли:
«Все рыжие – счастливые,
А мы зато красивые,
Спокойные и милые».

Комарики в обиде:
«Обжоры вы и пьяницы,
Судьба до вас дотянется,
И к детям, и к племянницам».

Паук всегда философ:
«Их жизнь – перпетум мобиле,
Часы двенадцать пробили,
А что для мира создали?»
……………………
Удар судьбы – газета!
Но длань уже не точная,
И время полуночное,
И место водосточное.

XVI

На кухне, на кухне
Весёлые крысы,
Весёлые крысы
Марго и Анфиса.

Мойка над ними,
А справа корзинка,
Слева ведро,
Где обедает Зинка.

Итак, Маргарита,
Анфиса, Зинуля,
Они три сестры,
Три улыбки июля.

Решили собраться,
Закончилось лето,
А тема собранья:
«Будь я человеком».

         *   *   *

«Будь я человеком, –
Анфиса сказала, –
Сама от себя
Я тогда б убежала.

У них эти мысли,
И разные чувства,
Им то одиноко,
То скучно, то грустно.

У них что ни день,
То беда, то проблема,
Они, говорят,
Появились из пены.

Они говорят:
«Мы шедевр природы!» –
В них есть кое-что
От крысиной породы:

Прыжок и разбег,
И в воде не утонут,
То мясо едят,
То горошек зелёный.

Однажды я выпила,
Что они пьют,
Такое и наши
Крысята плюют.

Супруг притащил
Мне рулет табака.
Я думаю, лучше
Кусок сапога.

Будь я человеком,
Меня бы поймали
В ловушку хитрее
Ловушек из стали.

Меняют еду
На бумагу и медь,
За эту бумагу
Хотят умереть.

Я сгрызла однажды
Две пачки листов,
За них человек
На убийство готов.

Семь кошек ловили
Меня целый год.
Вы знаете, кошки –
Хороший народ:

Во сколько не выйдешь –
Свернулись и спят,
Взяла бы себе
Пару-тройку котят.


Собаку бы тоже
Себе завела,
Но крысы – не люди,
У нас есть дела!»

         *   *   *

«Едят они плохо.
Будь я человеком,
Ходила бы тощей,
Ни кожи, ни меха.

Как муха боялась бы
Я мухобойки,
Уснуть не могла бы
От шума их мойки.

Тут каждый сезон
Появляются зубы,
У них – что старик,
Что ребёнок беззубый.

И что оставляют
Какой-то там мышке:
Не клык, а огрызок!
Взяла для Маришки.

У них есть сверло
Для камней и бетона,
А камни -то мягкие,
Съела полтонны.

Тут деду поймала
На ужин лягушку,
Он в драку полез:
За любовь – колотушку.

Старуху его
Червяком угостила,
Она крысоловку
Несёт – не простила.

Маришке немного
Насыпала манки,
Насыпала риса –
Теперь у них банки.

Я с дружбой иду,
Вместо сердца мне – яду,
У нас это дикость,
У них – сплошь и рядом».

         *   *   *

«Они говорят
О луне. Это мило.
Но сколько бы лун
Над землёй ни ходило,

Боятся Прекрасной
Волшебницы Ночи,
А свет выключают
И в зимние ночи.

У них есть музы́ка,
И я бы играла
На флейте и скрипке
В пещере подвала.

Это чудесно,
Как первый крысёнок,
Это спокойней
Воды с небосклона.

Вижу огромное
Поле с цветами,
Ветер качает
Травинки над нами.

Там вдалеке
Купола Карни-Мата^[5],
Солнце и воздух,
Анданте, легато^[6].

Вот облака
Потемнели и тучи,
Буря и дождь;
Я бы мышкой летучей

К ним поднялась,
И летала, летала,
Всё посмотрела бы,
Всё бы узнала.

Музыка – чудо,
Во сне её слышу,
Слышу и вижу
Как старую крышу,

Где я когда-то
На свет появилась.
Будь человеком,
Я много б училась.

Хочется серость
Раскрасить цветами,
Но – тет-а-тет,
Это всё между нами».

         *   *   *

«Да, Маргарита,
Ты странная крыса,
Хоть и сестра мне», –
Сказала Анфиса.

«Ты не особо
Их скрипкам завидуй,
Ешь», – говорит
И жуёт Зинаида.

«Вот они – стервы!» –
Старик их заметил,
И костылёк свой
На Риту наметил.

«Лучше давай им
Насыплем отравы!» –
«Милые сёстры,
Вы правы, вы правы.

Музыка – птицам,
А нам – колотушки,
Кухня – не поле,
А яд – не ватрушки.

Что же, поищем
Спокойное место,
Где человеку
С другими не тесно».

 

... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в сентябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: