Демон Захолустья

Откровения ростовского гота

Раз уж зашла речь о байках, то никак нельзя не помянуть самую для народа волнующую. Маленький мальчик с подбитым глазом как-то спросил меня: правда, что готы гуляют по кладбищам? Отвечаю громко и четко, для тех, кто в танке: правда. Я, например, очень люблю гулять по кладбищам, в особенности по Братскому – оно самое старое и самое известное в нашем городе. Хотя и Армянское не менее прекрасно, по крайней мере, в свете луны и фонарей. Тени деревьев, пляшущие на мраморных памятниках, и белая молчаливая церковь, словно светящаяся во тьме… Братское я больше люблю днем, потому что там с некоторых пор ни один фонарь не горит, а скакать впотьмах по буеракам не очень-то поэтично.

У кладбищ тоже бывают хорошие и дурные дни, и от этого зависит, какой прием тебе там окажут. Бывает, что эти столетние деревья, оранжевые лилии и замшелые камни обволакивают тебя душной и влажной нежностью, от которой потом не можешь отделаться, даже выйдя в город. Хочется прилечь на потрескавшуюся скамейку у чьей-нибудь могилки и глядеть, глядеть в небо сквозь листву сонными детскими глазами. Жужжат пчелки, бабочки садятся на плечи, муравьи сосредоточенно взбираются по ногам, заставляя разнежено хихикать от щекотки. А вокруг все облито солнцем, как медом, и вязнешь в нем навроде мухи, так что и шевелиться неохота.

Но бывает – в другие дни – все совершенно иначе. Словно кто-то идет за тобой от самых ворот, молча и неотступно, и ты, как последний псих, вертишь головой туда-сюда – а вдруг сейчас оно как прыгнет… Тысячи глаз следят за тобой неотрывно, фиксируя каждое твое движение, и тут уж если не споткнешься, то точно за что-нибудь зацепишься или подвернешь ногу. Тогда лучше сразу разворачиваться и чесать домой, потому что неизвестно, чем это все может кончиться.

Кладбище – это такой особенный мир, какое-то зазеркалье, где можно встретить психов любой существующей разновидности. Диапазон необычайно велик – от готов и сатанистов до разного рода сексуальных извращенцев. Встречи с эксгибиционистами – это вообще отдельная страничка в жизни посетительниц Братского. Идешь себе спокойно по аллее, любуешься памятниками, и вдруг на тебя выскакивает упитанный молодой человек, абсолютно голый, как младенчик; при этом в одной руке он скромно держит собственный детородный орган, в другой – одежду и мобильник, и жалобно так просит: «Девушка, не поможете?» Или еще бывает – залезешь в кусты, а там стоит миловидный юноша и занимается анальным сексом с фаллоимитатором… Короче, не счесть алмазов в каменных пещерах. Главное – вовремя отличить безобидного мастурбатора от жаждущего женской ласки первобытного охотника. А то можно лишиться девичьей чести, телефона и побрякушек – это смотря на кого нарвешься. Жизни, правда, пока еще никто не лишился, но береженого Бог бережет. В конце концов, Ростов – столица маньяков.

Широко распространено мнение, будто все готы занимаются любовью на кладбищах. На самом деле не все, я, например, не занимаюсь. Меня вообще не прельщает секс на лоне природы. И потом, мне это кажется пошловатым. Не те мысли и не то настроение владеют мною в подобных местах. Однако я знаю таких, кто пробовал; в основном это девочки до двадцати, одержимые синдромом экстремализма. Хотя вполне допускаю, что взрослые умные готы тоже ходят за этим на погост, ну тут уж явно какие-то сложные философские мотивы. А что касается экстремалов, то их и среди цивилов (то есть нормальных людей) хватает.

Ну да, на кладбище и кроме готов народу бродит немало, и этому я не устаю удивляться. Тетеньки гуляют с собачками, дедушки в спортивных костюмах бегают кросс… Их-то чего туда тянет? Мне, наверное, лет через пятьдесят страшно будет даже смотреть в сторону кладбища, потому что – memento mori. Это сейчас я вижу там жизнь, жизнь, жизнь – птицы, бабочки, дикий виноград… Моя подруга Марго, художница, как-то взахлеб рассказывала о виденной на Братском же картинке: могилка в цветах, бабка полет сорняки, а рядом, на той же могилке, копошится ребенок в яркой курточке… Действительно, нигде так полнозвучно, так ясно не ощущаешь жизнь, как там! Особенно в разгар лета, когда все кругом полно соков и живет безудержно, не думая об осени. Вот и я тоже стараюсь о ней не думать. Хотя, если б не пресловутое memento, не подалась бы, наверное, в готику.

Говорят, что готы любят смерть – не поручусь за всех, но я терпеть ее не могу. И боюсь ее очень сильно. Я ее видела слишком близко, и она мне совсем не понравилась. У нее много лиц, и какое-то из них может быть даже красивым – но как это страшно, когда она глядит на тебя из темноты, и никуда не спрячешься от этого взгляда… Все эти походы на кладбище, разговоры о темном и неизведанном, любование гробами в витринах похоронных бюро и т.д. – всего лишь своеобразная вакцинация против смерти. И я могу сказать, что уже переболела ею в легкой форме. Только об этом я потом расскажу. Всему свое время.

Еще одна ходячая байка – дескать, мы против церкви. Опровергать не стану, хотя и попадаются среди нас верующие. Это уже от человека зависит. Одно могу сказать точно: не знаю ни одного гота, который не верил бы ни во что. Чаще всего имеют место внутренние прыжки и терзания, мучительные поиски истины и экзистенциальные лихорадки. Но бывают случаи крайние – когда пляшут на памятниках и надевают на голову похоронные венки. По-моему, это просто хулиганство, бравирование своим цинизмом. Такое может вытворить и неплохой, в сущности, человек; просто это некая форма протеста – против обычности, против моральных устоев, оплотом которых многие по-прежнему считают церковь. Только это уже давно не так, и приверженцы церкви – такие же неформалы, как и мы. Просто они крайне правые, а мы крайне левые. А правила все равно диктует центр.

Что касается меня, то я люблю церкви – то есть именно церкви, а не Церковь. Каждую Пасху хожу на службу и каждый раз переживаю это по-разному. Мириады свечей, белые розы, затопляющие храм ароматом, ангельски звенящий в тропаре хор и патриархальные, домашние и уютные лица старушек с куличами в кулечках… Мне близок дух этого праздника – победа, торжество, облегчение, когда позади боль и смерть, когда сполна оплачен счет и закрыт… Но это, наверное, личное. А общественное… Я долго была уверена, что я такой просвещенный догматик и все делаю правильно. А потом столкнулась с настоящими правилами – и ударилась о них. Больно ударилась, так, что даже обиделась. И теперь предпочитаю верить свободно, по-своему, без посредников, что меня вполне устраивает.

Более всего в церковных службах завораживает музыка. Наверное, поэтому меня в свое время одолело навязчивое желание петь в церковном хоре. Сняла с себя все черепа и цепи, закуталась в платочек и пришла – просто так, с бухты-барахты. В здании епархии наткнулась на попа по имени Андрей – он, наверное, единственный из этого племени, кто не вызывает у меня защитной реакции. У него в глазах словно само небо светилось – может, просто потому, что он еще молодой и не успел обрасти благолепием?.. Как бы то ни было, а он меня представил матушке Антонине – регенту, и… я запела. Чрезвычайно трудно было после лицейского хора, где все уныло голосили кто во что горазд. А главное – истины у них не оказалось, конечно; обычный такой коллектив, даже рассказывать нечего. Ярче всего мне вообще почему-то запомнилась лестница. Винтовая, ведущая наверх – на клирос или как там это называется. Эдакий бело-голубой деревянный колодец, высокий и узкий, как пробирка. Поднимаешься – все по кругу, по кругу, пока, закружившись окончательно, не вывалишься к остальным. А там – повседневная жизнь: повторяют текст, жуют просвирки, ругаются на сопрановых нотах, а потом рухают покаянно матушке в ноги: прости нас, дур грешных… Недели две я так выдержала, а потом сбежала – под солнце, на раскаленную плитку площади, к двум юным неформалам, которые там как раз пели-играли. Слезно провыла с ними «Прогулки по воде», еще не остыв от службы, и на вопрос, где научилась петь, кивнула в сторону собора. А потом удрала и от них, потому что это еще скучнее оказалось.

Посреди этой самой площади, где собор, у нас находится памятник святому Дмитрию Ростовскому. В чугунном спокойствии взирает он на прохожих, и голуби вьются вокруг его чугунной митры. Ну и гадят, конечно; они же твари неразумные. Им не объяснишь, что здесь, мол, святое место. Что до меня, то я очень люблю этот памятник, люблю сидеть на его низком пьедестале и смотреть на людей. Я так учусь их любить: сяду и выискиваю у каждого какую-нибудь привлекательную черточку. За этим занятием, да еще и с сигареткой в зубах, меня один раз накрыла истово верующая бабка.

«Да что это такое, сидит шалава на святом месте и курит! А ну пошла вон отсюда, Бог тебя накажет за твое хамство» и т.д., и т.п.

К сожалению, бабка не знала, на кого наткнулась.

«Бабушка! – возопила я, вспархивая с пьедестала. – А кто дал вам право расписываться за Бога? Разве Он не сказал: любите ближнего своего; а вы вместо этого так на меня орете! Любите меня, бабушка. Ведь я же на самом деле вовсе не такая уж плохая».

Самое смешное – я говорила искренне. Только в повседневной жизни это не всегда уместно. Бабка решила, что я над ней издеваюсь. И ушла, шипя и плюясь на манер чайника, а я уселась обратно с чувством ужасной опустошенности. Такая детская обида: несправедливость! Я к ней со всей душой, а она… Так всегда бывает: люди ясно и злорадно видят внешнее нарушение приличий, но никогда не пытаются докопаться до причин. Им просто все равно, что за этим скрывается. И их нельзя винить за это.

Снова проблема, которая стара как мир – или даже старше, если судить по Ветхому завету. Всегда были и будут люди, которые стукаются острыми углами об общепринятые рамки. И всегда были и будут люди, которые упорно стараются обточить их лобзиком. Это закон природы.

Но ведь, конце концов, мы тоже человеки?