Карманная Одиссея. Pocket Ulysses.

Рядом с пиратской елью была горка-Осьминог. Там мы – вся соседняя ребятня, то есть, дети живущих неподалёку аборигенов, – любили проводить снежные дни и вечера. Парк этот назывался по имени района, а район по имени завода, а завода того давно уж нет, с тех пор, как разорили его, и дедушку сократили, и остался у него только диплом за выслугу да кубок за труд.

Зимы тогда были холодными, не чета нынешним, когда то мороз без снега, то ещё хуже: капель и слякоть, а катки разве что в торговых центрах работают. И если нет у тебя денег и не залил сердобольный дворник каток около дома или школы, то и выходить на улицу нечего. Разве что остаются горки, для которых и ледянка не всегда нужна, если есть картонка, пятая точка и чуток смелости.

Что же такое осьминог и пиратская ель? Осьминогом мы называли ковш (или чашу), к которому с разных сторон по кругу вело восемь дорог. Это была огромная дыра, появившаяся совершенно неизвестным образом. Была теория, что туда угодил метеорит или что-то поменьше, отколовшееся от него, но тоже прилетевшее из космоса. Правда это или нет, сказать трудно, но дети верили, а ленивые взрослые не торопились их разубедить. Проще ведь согласиться, чем придумывать менее фантастическую версию.

Ковш находился в хвойном лесу, что чудом уберёгся при застройке. Его не вырубили ради домов, парковок и торгового центра.

Неподалеку была ель – огромная пышная красавица, украшенная рукотворными детскими игрушками. Так уж повелось, что мастерили школьники из окрестных школ чаще всего сундуки. А потом однокашники стремились их разорить, в общем-то, понимая, что они и так пустые. Под Новый год ель эта утопала под грузом сокровищ, за которыми охотилась ребятня. А потому прозвали эту ель пиратской.

Семь дорог их тех, что вели к чаше, считались неопасными и дружелюбными к детям. Последняя, восьмая «клешня», находилась неподалеку, и была обледеневшей тропинкой, ведущей со склона в низину, с резким перепадом высоты. Как все одиночки, была она мрачной, и только самые бесстрашные и безрассудные ходили с неё кататься.

На этой горке ледянки и ватрушки развивали на спуске громадную скорость. Но что ещё больше нравилось детям, это естественные обледенелые трамплины, на которых подбрасывало, как на деревенских ухабах. После таких встрясок затормозить самому было почти невозможно – оставалось только лететь на дно ковша, падая с большой высоты в пропасть.

Ребятне запрещалось покорять восьмую «клешню» без родителей, поскольку только взрослые брали на себя ответственность быть ловцам детей. И если твои родители не могли по каким-то причинам выйти из дома на прогулку, то ни о каком катании можно было и не мечтать.

Но однажды пронёсся слух, что каждый вечер ходит к ковшу старик и ловит детей, причём не своих, а чужих. Рассказала нам об этом маленькая девочка, которая как-то раз, пока мама была на суде, захотела на ватрушке покататься со склона. Безопасная горка, разрешённая, ей быстро надоела, и она с тоской смотрела на одинокую клешню.

И тогда она увидела старика, стоящего прямо перед обрывом. И неожиданно осмелев, она крикнула:

– Дяденька, а вы поймаете меня, если я съеду?

Он замешкался с ответом и как-то неуверенно оглянулся по сторонам: то ли раздумывая, к нему ли относится этот вопрос, то ли стараясь убедиться в том, что сумеет поймать ребёнка. И только после этого кивнул головой. Девочка с радостным гиком съехала, и уже на краю обрыва её ватрушку остановили.

Она задумчиво, словно планируя свой график, спросила:

– А вы сюда каждый день ходите?

Он снова задумался.

– Иногда бываю. В основном по выходным и вечерам.

– И всегда ловите чужих детей?

– Ну… это же несложно, раз уж и так здесь. Любой взрослый…

Она покачала головой:

– Совсем не любой! Им обычно скучно ловить чужих детей…

Старик улыбнулся.

– Скучно… – повторил он.

– Ну да, если взрослые чего-то не хотят делать, значит, им это делать скучно.

А потом она закричала другим детям, которые пришли в тот день на горку без родителей:

– Идите сюда! Нас тут ловят.

В итоге, даже если старик вначале планировал прийти на ковш на минут пять, то остался он до конца вечера, пока последний ребёнок не направился домой, отгуляв полностью отпущенный ему лимит. Взрослые вначале ворчали, мол, работы у него, что ли, своей нет, или хотя бы увлечения? И отчего он такой бездельный и скучающий? Но потом сами не заметили, как стали отпускать отпрысков под ответственность старика, который и не знал, что на него надеются не только дети. Мама с улыбкой говорила про него: нашёлся сторож над пропастью во ржи. Шутки этой я не понимал, да и никаких злаков около чаши не нашёл.

Как бы то ни было, но ему и в радость было ловить малышей, словно больше всего в жизни старик хотел подарить каждому ребёнку чудо.

Но как-то раз он не пришёл и пронёсся слух, что захворал, а может, и нет его вовсе. Что произошло, так и осталось тайной, но только больше он там не появлялся, и детей ловили только родители, и только своих.

В день, с которого всё началось, я не мог усидеть дома. За окном солнце светило ярче летнего, снег искрился, словно пена в ванной, а по радио сказали: завтра потепление до плюс одного, и всё растает. Этим сообщением диктор словно подмигнул, призывая идти на улицу и ловить момент.

Я отправился к ковшу, таща на привязи за собой ватрушку. Снег скрипел под ногами, на белоснежном покрове лежали тени от веток деревьев.

Ни одна из семи безопасных клешней меня не интересовала, я желал проката только по одинокой. Но старика-ловца всё не было, и с каждой минутой таяла надежда на хороший вечер.

А он был примечателен: в морозном небе вдали возникла дымка, в которой еле-еле различимо виднелись высотные здания. От одного из них, самого долговязого, расползался в обе стороны свет, как будто магическую энергию разлили по небу. И казалось, что там, над ковшом, в небе парят оленьи рога из света.

Взрослые потом говорили детям мудрёные слова, мол, это оптический эффект – с крыши небоскрёба бьёт прожектор и подсвечивает небо. И в морозный день в сумерках чудится всякая блажь. Но мы верили в то, во что нам хотелось верить.

Наконец мне наскучило ждать. Уйти в такой вечер домой, не покатавшись, когда в небе парит свет, я не мог.

Оставалось только перебороть себя и лезть на горку. Уже наверху я подумал, что делаю глупость: кто меня поймает, если я не успею остановиться? Да ещё и темно, и холодно, – поёжился я. Фонари перед спуском замигали и поблекли, ковш погрузился в темноту. И тогда я увидел на краю обрыва силуэт. Я крикнул ему, подпрыгнув от нетерпения. И мне показалось, что и он мне махнул в ответ и как всегда кивнул головой. Не сомневаясь больше ни секунды, я запрыгнул в ватрушку и понёсся вниз.

Я летел к пропасти, разогнавшись на льду, пока меня не подкинуло на снежном трамплине. Снег облепил лицом и попал в глаза, полностью лишив видимости. Ветер хлестал по щекам, а затем закрутил в вихре.

И уже в полете я увидел, что никого перед обрывом нет: ни старика, ни кого-либо ещё, а остановиться я уже не успеваю, и одному Богу известно, что я принял за силуэт, когда решил скатиться, да и стоит ли думать об этом, когда лечу в пропасть…