Be at Leso

 

 

 

И Белый альбом раскрывает свои картонные крылья. Они слабые и маленькие по сравнению с черными крылами Чудовища. Но битва уже началась. И обратной дороги – вниз – нет.

Диск №1 с половинкой зеленого яблока на круглой этикетке ложится на вертушку. Адаптер плавно опускается на пластинку; вертясь под иглой, диск слегка поскрипывает, как парусник, выходящий из гавани погожим утром...

 

ДУХОМ ОКРЕПНЕМ В БОРЬБЕ –

 

где-то голосит репродуктор, но в следующее мгновение из глубоких глубин океана восстает и взмывает ввысь белокрылый корабль с наполненными ветром парусами, и там, пойманный в небесах, обрывая канаты, неудержимо несется вниз с нарастающим звуком пикирующего самолета прямо в наш двор, на клумбу – с выложенным из красных гиацинтов посланием:

 

BE AT LESO!

 

По трапу, сотканному из солнечных лучей, сбегают четверо парней, и воздух вздрагивает от густого всплеска электрогитар:

 

BACK IN THE U.S.S.R... –

 

поют гости с неба, и эхо, отраженное от стен пятиэтажек, опоясывающих двор, втрое-вчетверо усиливает победоносный клич их голосов. И дома-коробки оживают. Разбуженный муравейник приникает к окнам. В одном из окон я вижу седую старуху, как лик судьбы. И днем, и ночью она сидит у окна и выплаканными глазами смотрит на дорогу. Два года назад в горячей точке, был убит ее единственный сын. Но она до сих пор продолжает ждать его. Ох, как страшна одинокая старость!

 

BACK IN THE U.S.S.R... –

 

вращается диск, и в другом окне дома напротив я вижу белую маску другой беды – пацана лет десяти с лицом старичка. Широко раскрытыми глазами Великан (такое у него прозвище) изумленно смотрит в небо, откуда, как ему кажется, плывет музыка. Вот серебряной паутиной врывается в золотую ткань биг-бита соло-гитара, рокочут, то приближаясь, то удаляясь, как гром, барабаны... Но этому мальчишке же никогда не пробежаться босиком по теплой после летней грозы земле. Потому что у него нет ног. Таким он родился в нашем городе, отравленном выбросами «почтового» завода, производящего радиоактивное топливо.

 

ЛЮДИ, РАСПАХНИТЕ ОКНА И ОМОЙТЕ ГЛАЗА СЛЕЗАМИ РЕБЕНКА! –

 

взлетев на вселенскую колокольню, бьют в набат юные боги, и мелодию их песни начинает вести громогласный хорал тысячного монастырского хора – оттуда, откуда звучат мертвые и, значит, бессмертные голоса. И раздавленные гигантски выросшими голосами певцов, затмевающими полнеба, рассыпаются на мелкие осколки режимы и государства, концлагеря и застенки диктаторов, мятежи и революции, боль и одиночество, омуты горечи и иллюзии, «почтовые» заводы и шлакоблочные добровольные тюрьмы, похожие на зубы дракона, вся бренность мира рассыпается, как горох. И только любовь остается жить. Навсегда, навеки-вечные, воцарившись на небосклоне калейдоскопически уходящих столетий...

– Благие мечты, – кривится внутренний демон. – Да кому, блин, нужно?

– Мне нужно! – кричит другой ангел – безумный юноша в поношенном хитоне.

Но вместо миллиона улыбок прозревших людей, вдруг видит неандертальские оскалы. Какие-то небритые, похмельные типы грозят мне из окон кулаками!

– Да пошли вы к... – посылаю я отпрысков, взращенных Чудовищем, куда подальше и прибавляю децибелов.

– Yes! – радостно скалится демон-панк. – Узнаю наших. Пыхнем?

– Нет, – качает головой другой ангел, с болью понимая все свое бессилие что-либо изменить в этих очерствевших душах. – Хочу праздника.

И в надежде смотрит на балкон своей небесной подруги.

– Прибавь еще децибелов, Ромео, – советует демон-панк.

Но звук и без того уже такой, что дребезжат стекла моих книжных полок, а балкон Лены по-прежнему пуст. И я перевожу взгляд на небо.

Там, в вышине, плывет сытое золотистое облако, похожее на цеппелин, и вдруг я вижу УЛЫБКУ. Это улыбается безногий Великан, видно, сообразив, откуда льется музыка. С изумлением я впервые вижу, как он улыбается, и сразу, становится все ясно, и словно тонны груза сваливаются с моей души.

– Ничего, парень, – бормочу я. – Все будет как надо. Все будет так, как мы захотим...

И показываю в окно Белый альбом, держа его, как птицу, раскинувшую крылья. И мальчишка, взглянув ввысь, радостно кивает мне головой и машет своими тонкими руками, будто хочет взлететь. И только тут до меня доходит: для кого, сам того не зная, я все это затеял! И не беда, если у Великана не окажется стереосистемы (живут-то они с матерью бедновато), – я подарю ему свой проигрыватель. Белый альбом нужно слушать на отличной аппаратуре.

Совершенно счастливый от принятого решения, я на радость изнывающему демону закуриваю болгарскую сигарету.

– Не косяк, конечно, но хоть что-то, а то уже уши в трубочку свернулись, – ворчит ангел-панк, усаживаясь на свой мотоцикл.

– Кто про что, а вшивый все про баню, – миролюбиво откликается другой ангел.

И мои демоны отлетают (надолго ли?)

А я стою в своей комнате у окна, выходящего на восток, и курю, подставляя лицо слепящему свету солнца.

Рок и никотин растворяются в крови. И мало-помалу душа моя освобождается. Меня не гложет Чудовище, не урезает Поэт, не изводит тоской по морю Капитан. Я никто. Кроме как юнец, неспособный дышать никаким счастьем и никаким страданьем, кроме счастья и страданья любви.

Звучит Glass Onion, стеклянная луковка. Джон Леннон поет:

I told you about Strawberry Fields.
You know the place where nothing is real.

Я рассказывал тебе о земляничных полянах,
Ты знаешь это место, где нет ничего настоящего...

Да, я знаю это место, Джон. Где, если смотреть через стеклянную луковку, то можно увидеть синюю бухту и стоящий на якоре белый катер, а дальше, в глубине острова, сияющие купола Храма Смысла и Гармонии среди живописных скал. А если вглядеться еще лучше, то можно увидеть горную тропу, а на тропе вторую мою половину, – смущенную, очарованную, чуточку хмельную,– которой дозволено бродить везде и всюду в поисках друзей и проводников на дороге ввысь.