Война кончается не сразу

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за октябрь 2023:

 

На чтение потребуется 3 часа 10 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

13.

 

 

Острогожск встречал неприветливо. Окраина города была усыпана пепелищами лачуг. Здесь копошились местные жители у своих землянок и сохранившихся погребов. Равнодушными и уставшими взглядами они провожали машину.

На широкой, некогда праздничной улице лежал серый снег и чернел ребристый лёд. Дома без крыш и окон, сплошь побитые осколками, грустно ссутулились и напоминали беззубых немощных стариков. Богатейший купеческий город превратился в горстку пепла, обильно политую человеческими слезами и кровью.

В начале июля 42 года, когда местные жители только начинали свои утренние хлопоты, в небе появились немецкие самолёты. Несколько часов они коршунами кружили вокруг, сбрасывая бомбы на небольшой городок. В добротных купеческих особняках повылетали стёкла. Простые дома, покрытые соломой и камышом, загорелись. Начался сильный пожар и паника. Всюду лежали окровавленные и обезображенные тела людей. На берегу Тихой Сосны погибло множество детей, отправившихся купаться летним тёплым утром, где на открытой местности они стали лёгкой мишенью для фашистов.

Жители ринулись бежать из города. Но в чистом поле их поливали свинцом немецкие убийцы. Оставалась только одна возможность спастись – укрываться в подвалах. Старики сгорали заживо, дети отравлялись угарным газом. Всюду царил хаос и ужас.

Через четырнадцать часов атаки на мирный город наступила оглушительная тишина. Вслед за ней на улицы Острогожска вошли немецкие войска. Они зачищали дорогу, расстреливая раненых. Чудом спасшихся людей многотысячного города выстроили на площади. Покалеченные, грязные, перепуганные, они предстали перед своим врагом, который нёс смерть и разрушения.

Жителям было приказано потушить пожары в центре города. Немцы расположились в сохранившихся домах, местным пришлось ютиться на окраинах, где к этому моменту всё выгорело.

Более двухсот дней немецкие части квартировали в Острогожске, чиня свои зверские порядки.

После освобождения города сил у оставшихся жителей на восстановление не оставалось. В отличие от Воронежа сюда не пригоняли технику для расчистки улиц и домов. Люди это делали сами, поэтому и здания и их обитатели имели угрюмый и печальный вид.

Райку с Катериной отвезли в здание, где расположилась почта. Это был очень красивый двухэтажный дом с фризами на крыльях, арочными окнами и просторным балконом в центре. Пристройки справа и слева казались сильно обшарпанными и напоминали изъеденные солнцем сугробы.

На первом этаже строения кроме почты находилась аптека и продуктовый магазин. Выше жили сотрудники почты и местного госпиталя.

Райку с тёткой провели по чёрному входу со двора. Лестница, изначально предусмотренная для прислуги, сохранила свою надёжность. Особняк строил известный белый купец Стукун. Наверху они увидели широкий коридор с большими окнами с каждого конца и многочисленными дверями. Всего шестнадцать семей проживало в доме.

Их встретила женщина, немного старше Катерины, невысокая, совершенно высохшая, и даже какая-то угловатая, как вяз, с необыкновенно живыми глазами для её флегматичного лица.

– Здравствуйте. Как доехали? – Не дожидаясь ответа, она обратилась к водителю: – Несите сюда вещи, пожалуйста.

Все вошли в небольшую комнату, отчего помещение стало ещё теснее. Мужчина смутился и, поставив чемоданы в первое попавшееся место, попрощался с женщинами.

Убранство жилья было весьма скромным. У окна стоял обеденный стол, рассчитанный на четыре персоны. Рядом расположился буфет, принесённый сюда неизвестно откуда. Вдоль другой стены, прижавшись друг к другу, имелись две совершенно простые металлические кровати. Напротив них несуразно смотрелся большой шифоньер и необыкновенно красивый камин.

Он был сердцем этого маленького пространства. Выложен прекрасно сохранившимися зелёными изразцами, камин изысканно блестел от пола до самого потолка и приятно потрескивал от чудесного огня внутри.

– Живём небогато, но всё необходимое есть. И самое главное, конечно, печь. Без неё холодно и неуютно.

Райка с любопытством разглядывала камин, устройство которого ей было неизвестно. Катерина растерянно искала место, где ей можно пристроиться.

– Вы располагайтесь, – приглашала хозяйка, – меня Мария зовут. А вас? – Гостьи представились. – Здесь мы с дочерью будем спать, – она указала на кровать ближе к столу, – а тут – вы. В тесноте, да не в обиде.

Райке досталось место напротив очага. Чемоданы проглотила темнота под кроватью. Верхняя одежда была убрана в шкаф. Все расселись у стола. Хозяйка угощала обедом. На подоконнике ожил примус, и вскоре по комнате распространился дразнящий аромат кислых щей.

Открылась дверь, и на пороге появилась девочка лет десяти-одиннадцати.

– Это моя дочь Лида.

У неё в руках был свежий хлеб. Райка слышала, как он вкусно хрустит под пальцами девочки. Она даже представила горячий вкус сладкого мякиша во рту.

Лида помогала в пекарне. Она бегала туда два раза в день: к семи утра и двенадцати дня, когда пекари доставали горячие буханки на больших противнях из печи. Маленькая помощница раскладывала душистые кирпичики на деревянные поддоны, которые уносили в булочную рядом. Там Лида перекладывала хлеб на полки.

За эту работу ей полагалось две булки хлеба в день. Утреннюю зарплату она относила на рынок и меняла на крупы и овощи. А дневную часть несла к обеду домой.

Мария работала на почте. До войны она жила на окраине города и занималась своим хозяйством. Муж у неё погиб от несчастного случая в колхозе. Женщина одна воспитывала двоих своих ребят.

Однажды утром она обнаружила возле своего дома полсотни голодных и грязных детей. Они лежали на траве под забором. Некоторые были истощены настолько, что не могли даже идти. Женщина, плача, запустила их во двор. Она накормила их тем, что было, отмыла и одела. Надо было принимать решение, что с ними делать дальше.

Оказалось, что в местном детдоме не успели эвакуировать триста воспитанников. Когда взрослые разбежались, малыши около двух недель скитались по городу и его окрестностям в поисках еды. Везде дежурили немецкие патрули. Ребят отлавливали и отправляли в здание школы номер шесть. Там фашисты вели допросы. Детей вместе со взрослыми уводили по Советскому переулку к слободе Новая Сотня. Это было место ежедневных массовых расстрелов. Палачи не утруждали себя захоронениями, сбрасывая тела в овраг.

Ребята, привыкшие жить без родителей, быстро усвоили новые правила. Днём они прятались в развалинах разбитых домов, а ночью рыскали по местным помойкам, подчищали немецкие запасы.

Тяжелее всего было с водой. Оккупанты, боясь отравления, запретили жителям пользоваться колодцами. Обратиться за помощью тоже было опасно. Немцы в городе сразу же сформировали сеть осведомителей, которые сдавали на быстрый суд беспризорников, семьи фронтовиков, коммунистов и евреев.

Мария прятала детей в доме. Никого не интересовала жизнь бедной женщины, поэтому беглецы спокойно жили у неё. Они крепли и поправлялись. Еды вскоре стало не хватать. Однажды случилось несчастье. Маленькая девочка украла банку тушёнки у немецких солдат, живших в нескольких домах от Марии. Малышку поймали и пытались выхватить еду из её рук. Солдаты кричали на неё, а она, не понимая их, только хлопала своими маленькими глазками. Тогда один из них ударил девочку прикладом в висок. Ребёнок упал и начал страшно извиваться в судорогах. Солдаты ошарашено смотрели то на девочку на земле, то на здоровенного мужика, ударившего её. Тогда он застрелил ребёнка, выругавшись на немецком, и выхватил банку из её ослабших ручек.

Ребята, бывшие с ней, не видели расправы. Они бежали, как зайцы, врассыпную, задними дворами и огородами, в спасительный дом Марии. Когда вечером вместо девочки на пороге нарисовался немецкий патруль, стало ясно, что случилась беда. Мария спрятала детдомовских в подполье и погребе. Но это было бесполезно. Глаза разъярённых солдат полезли на лоб, когда они обнаружили такое количество детей. Они приказали Марии привести всех завтра утром на Новую Сотню для допроса и суда. Женщина понимала, что отдаёт их на казнь.

Всю ночь она не могла сомкнуть глаз, а под утро к ней явился полицай Красота. Мария испугалась, видя его.

– Скажешь, что я приходил и увёл их на слободу.

– А куда же ты их?

– В лесу ждут партизаны. Посадим детей на обоз и повезём через деревни.

Женщина недоверчиво смотрела на полицая, но выбора у неё не было: или он заберёт их сейчас, или через несколько часов их вести на смерть самой.

– А можно и мне с вами? – попросилась она.

– Нет. Это будет подозрительно. Надо выиграть время. Они придут к тебе. Направишь их на ложный след.

Мария дрожала от страха. Она понимала, что и ей достанется от немцев. Но больше она боялась за своих ребятишек.

– Тогда и моих забери, – попросила она.

Женщина не спала, а всё ходила по опустевшему дому и причитала, когда к ней ворвались солдаты. Они перевернули весь дом, а потом увели её в школу. Красота всё правильно рассчитал. Пока Марию допрашивали, проверяли её слова, дети уже были очень далеко от Острогожска. Затем женщину отправили в Дулаг, а через несколько дней – на «Берлинку».

Её вели вместе с другими крепкими молодыми бабами, когда один из местных охранников вдруг отвёл её в сторону и шепнул: «Беги».

Она посмотрела на него выплаканными почти прозрачными глазами, не понимая, что от неё хотят. Увидела вереницу людей, медленно шагавших вдоль железных путей, и лес за широким лугом.

Она бежала столько, сколько могла. Когда закончился лес, бескрайним морем заблестело пшеничное поле. Она шла быстрыми шагами, задыхаясь, сквозь колосья, не понимая, сколько идёт и куда. Хотелось пить. Но ещё больше хотелось жить.

На второй день почти без сознания её подобрали партизаны. Она бродила с ними несколько недель по лесам и деревням, привыкая к новой кочевой жизни. Лицо её стало похоже на выцветший цветок, сорванный в разгар лета и засушенный среди листов толстой книги.

Их отряд ночевал у маленькой деревни в несколько домов. Мария решила попроситься к хозяевам в баню. В домишке вдоль стола на лавках сидели дети. Среди них она заметила Лиду. Она не сразу узнала в ней детдомовскую девочку, замученную и исхудавшую. Сейчас на ней было большое платье и платок на голове, отчего она казалась крупнее и старше. Но Лида первая подбежала к Марии, и стала жаться к ней.

Так Мария узнала, что ребят разбирали по дороге деревенские жители. И где-то её дети живут тоже. Лида была слишком мала и напугана, чтоб запомнить, куда делись родные дочь и сын Марии.

Женщина забрала себе девочку. Объездив за четыре года все возможные места, она так и не нашла своих деток.

День догорал за окном сиреневым закатом. В стекло стучал сердитый мартовский ветер. А по комнате растекалось тепло от старого камина. Райка глядела на языки пламени, прыгающие над дровами. Лида спала бесшумным детским сном. Райка думала о будущей встрече с мамой. Когда-то она будет. Не сейчас, но она мечтала, что встретит хоть кого-то из маминых родственников или знакомых, узнает новый адрес и напишет ей письмо. Вот мама-то удивится! Раечка, её маленькая девочка, умеет писать.

Вдруг ей подумалось о Лиде, у которой не было родителей, а только тётя Маша заботилась о ней, как это делает Катерина для Райки. Неожиданно для себя она пришла к выводу, в сущности, они очень похожи с Лидой. Только у Райки где-то есть мама, а у Лиды – нет. Нет, у Лиды она тоже есть, но девочка её не знает и никогда не встретит. А вдруг она тоже никогда не встретит свою маму и сестру? Райка начала отгонять эти мысли от себя. Она точно знает, что однажды они встретятся и будут вместе. Она очень-очень верит в это.

Женщины тихо секретничали за столом. В комнате то становилось совсем темно, то неожиданно вспыхивал свет от распалившегося огня. Ночь медленно поглотила все Райкины мысли, оставив только надежды и мечты.

 

 

 

14.

 

 

– Ну, девчонки, мне надо почту разносить, – командовала Мария с утра.

Катерина колдовала над завтраком. Лида уже успела принести яиц, и они сказочно скворчали на сковороде.

Райка проснулась затемно, но всё же не успела застать новую подругу. Теперь она металась между окном и дверью, порываясь пойти Лиде навстречу.

Как только её крошечный силуэт появился на дороге, Райка полетела по лестнице вниз, радостно принимая вкусные дары от маленькой соседки.

До этого момента у Райки не было настоящих подруг. Она всегда бегала с мальчишками или наблюдала за девчатами постарше. Ровесницы не принимали бойкую и строптивую девочку в свой круг.

– Тётя Маша, а можно мы с вами? – просила Райка.

Женщина уже почти собралась, натягивая калоши на валенки.

– Ходить много придётся, – отвечала она. – Да и Лида с нами не идёт. Ей нужно в школу. А ты, Рая, хочешь учиться? – Она посмотрела на девочку своими жгучими глазами. Райка отвела взгляд в сторону.

– А чего я ещё там не умею?! – отмахнулась она. – И пишу, и читаю, и считаю. Мне на работу надо, чтоб денег заработать на билет к мамке.

– На работу?! – рассмеялась женщина. – Это можно. Для начала мне поможешь. Сейчас спустимся вниз, возьмём и тебе сумку. Будешь с городом знакомиться. Хочешь?

Девушка счастливая закивала головой. Катерину оставили на хозяйстве.

Улица дыхнула весенней свежестью. Холод был уже не зимний, а какой-то влажный и пах по-особенному, нераскрытыми листьями и спящими ручьями.

Райке досталась такая же сумка, что и Марии. Писем было не очень много, но они были разбросаны по всему городу.

Когда женщина заметно устала, они присели отдохнуть.

– У меня ведь мамин адрес есть, – начала Райка, доставая старое письмо из кармана. Женщина внимательно прочитала надпись на конверте.

– Это неблизко. Но у меня есть сегодня письмо в этом районе. Сейчас здесь всё обойдём и направимся туда. – Было слышно, как она задыхается. – Я пневмонией тяжело переболела прошлой зимой. Жили в комнате без печки, грелись от буржуйки. Спасибо Матвею, помог с жильём. Теперь не могу уже так много ходить. Работаю только из-за комнаты. Уйду с почты – попросят переселиться. Да я и ничего особенного делать не умею, всю жизнь на хозяйстве была. А где оно теперь, моё хозяйство?

Райка слушала её и думала, чем она может ей помочь.

– А если дядю Матвея попросить вас в другое место устроить? – первое, что пришло ей в голову.

– Кого? – переспросила Мария. – Ах, Матвея! Он же тоже не всесильный. И над ним начальство есть. Да и навязываться не стоит. Рассчитывать надо, Раиса, только на себя.

Тусклое солнце выглянуло из-за низких облаков. Согревать у него не получалось, только зябко светить на безрадостном небе.

– А хотите, я работать буду! – воскликнула девушка.

– Ты-то будешь, а я чем займусь? – грустно ответила женщина.

– А вы письма будете принимать и сортировать. Вам же нужен человек ещё на почту! Та бабушка, что нам сегодня почту выдавала, совсем старенькая.

– Бабушка, может, и старенькая, но ей свой кусок хлеба тоже надо зарабатывать, – сказала она, вставая. – Пойдём, что ль. Что-нибудь придумаем, не сейчас, так попозже. Мысли-то они не всегда верные сразу приходят. На всё надо время.

Они зашли далеко от дома. Сворачивая с широких улиц на маленькие, почтальонши оказались в совсем узком проулке. Дома здесь были простые, бревенчатые, но крепкие. Перед фасадами спали зимним сном отгороженные палисадники. Резные ставни на окнах поникли, как прошлогодние листья.

Вдоль дороги убирала снег лопатой крупная баба. Она размашисто работала, грузно перенося своё тело. Было заметно, что она изрядно устала.

– Добрый день, – поздоровалась Мария. – Адрес подскажете? – обратилась она к женщине.

– А кого ищете? – поинтересовалась та.

Почтальонша показала конверт. Баба деловито закивала головой.

– Да тут он. Вот. – Указывала она на аккуратный, ухоженный дом. – Только эти там больше не живут. – Она тыкала пальцами в конверт.

– А кто живёт? – продолжала Мария.

– Петрушовы. Дом у них взорвался при бомбёжке. Они в погребе жили при немце-то. А тут ихние солдаты квартировались по всей улице, – она обвела рукой всё вокруг. Тута дома хорошие. У Петрушовых детишек много было, да вот почти никого не осталось. Старший с фронта пришёл. Так их в хороший дом поселили. Вот так.

Райка заметно потускнела. В ней ещё теплилась надежда на встречу с мамиными родственниками.

– Может, зайдёшь? – спросила Мария.

Девушка развела руками.

– А зачем? Посмотреть на пустой дом?!

У неё задрожали губы, отчего лицо стало, как у капризного ребёнка.

– Ну это ты зря! – ответила женщина с лопатой. – Дом не пустой. А вы кто Спицыным будете?

Внезапно огонёк зажёгся в Райкиных глазах.

– А вы их знаете?

– Я – нет. А вот если в управу обратиться, там, может, какую информацию дадут. – Она деловито поставила лопату перед собой. – А в доме иногда вещи остаются от прежних жильцов.

Девушка задумалась, что ей дадут эти вещи. Адреса там маминого нет.

– Нет, не пойду, – решила окончательно она.

Катерина их ждала с новостями. Приезжал Матвей. Возил её в госпиталь. Взяли работать санитаркой. Тётка вся светилась, мечтательно расставляя тарелки на стол.

– А какие у вас успехи? – спросила она у почтальонов.

Мария спешно разделась и начала помогать соседке с обедом. Райка угрюмо бросила сумку на кровать и рухнула рядом. Женщина всё поняла. Лида подсела к подружке и заглядывала ей в глаза, как брошенный щенок.

– Ну, не всё сразу, – начала Катерина успокаивать девочку, – иногда надо и терпение проявить, а иногда и упорство.

– Не буду я ничего делать! – буркнула Райка. – Всё это бесполезно, – она отвернула к стене своё разочарованное и разозлённое лицо.

– Мы нашли дом по адресу с конверта. Там мама Райкина жила. А теперь другие люди, так бывает. А где ваши родственники – неизвестно, – сказала Мария.

– Так, наверное, узнать можно, – обнадёживала Катерина.

– В управе, – подтвердила почтальонша, – да и у людей спросить нужно. Слово за слово, и найдутся.

– Не все находятся, – вспылила девочка и, бросив взгляд на Марию, прикусила язык.

Женщина не подала виду. Внутри неё давно выросла каменная клетка, в которой трепыхалось беспомощное сердце. И дня не проходило, чтобы она не вспоминала своих пропавших детей. Сколько раз она бежала на улицу к ребёнку, принимая его за своих Гришу или Соню. Сколько раз они снились ей, безмолвно растворяясь в тумане утреннего пробуждения. Ах, она бы всё отдала за встречу с ними! Но вестей от деток не было. И мать жила только надеждами, что где-то они вместе, и кто-то позаботится о них. В такие моменты она ещё крепче прижимала к себе Лидочку, понимая, что никого нет у девочки, кроме неё.

– А что же, в дом не заходили? – интересовалась Катерина.

– Я предлагала ей, – пожала плечами Мария, – отказалась.

– Рая, почему? Надо стучаться во все двери, когда просишь помощи. Заранее нельзя знать, где поддержат, а где откажут. Перебирать нельзя.

Райке стало стыдно. Она легла на кровать и заплакала.

Поели молча, втроём. Потом, когда Мария убирала посуду, девушка подошла к ней, обняла и тихо прошептала:

– Простите меня, тётя Маша. Я больше так не буду.

Женщина прижала к себе маленькую голову и беззвучно поцеловала в волосы.

– В своём горе мы всегда одиноки, – шёпотом сказала женщина.

– А в чужом?

– Чужого горя нет. Потому что чужое не чувствуешь.

– А если чувствуешь? – удивилась Рая.

– Значит, оно уже не чужое.

 

 

 

15.

 

 

Катерина осваивала ремесло санитарки, проводя все дни в госпитале. Райка с Марией разносили почту. Лида училась. Девочки проводили много времени вместе. Порой Райка подсказывала подруге, иногда случалось наоборот.

А на улицах бушевала весна. Растеклись сугробы лужами, побежали шумными ручьями вдоль дорог и домов. Набухли пахучие почки на тополях, каштанах и клёнах. Вылезли первые стрелки молодой травы. Вернулись неугомонные птицы, и не давали покоя девичьим сердцам тёплыми ночами.

Райка заскучала по дому. Однажды, сидя одна в комнате, она достала свою тетрадку и начала писать письмо.

«Здравствуйте, уважаемая Мария Васильевна. Вот и подошло наше путешествие к концу. Давно мы живём в родном городе моей мамы, а мне всё кажется, я и не начинала её поисков.

Всё вышло не так просто, как представлялось мне в самом начале.

Но живём мы хорошо. В комнате нас четверо. Хозяйку зовут Марией. Мы с ней вместе работаем на почте. Я узнаю город и его жителей. Многие из них здороваются и улыбаются мне при встрече. Лида, приёмная дочка тёти Маши, мне как сестра. Я стараюсь ей помогать, а она меня защищает, хоть и младше меня.

В доме мамы живут чужие люди. Боюсь разговаривать с ними. Боюсь, что они ничего не знают. Боюсь, что увижу у них мамины вещи, будто ей они больше не нужны и никогда не понадобятся.

Ходили мы с Катериной в управу. Мама с сестрой уехали ещё зимой, до немцев. Брат мамин ушёл на фронт. О его судьбе ничего не известно. Жену его с детьми немцы расстреляли как семью ополченца. Я вообще много раз столкнулась со смертью и болью. Поначалу мне было очень страшно, а теперь я словно отупела. Всюду погибшие люди, потерянные дети, разрушенные дома, а я только думаю, как из этого выйти, как жить дальше, даже на жалость сил нет, лишь горит всё внутри меня.

Выжила в маминой семье только бабушка. Но мне кажется, что она тронулась умом. Живёт она у каких-то людей, по всей видимости, у дальних родственников. Никуда со двора не ходит, а по большей части сидит на завалинке и смотрит на дорогу. Наверное, ждёт своих детей. А если услышит грохот от проезжающих машин, бежит в дом и лезет в подполье.

Катерина наша счастлива. Матвей часто навещает её. Если так дальше пойдёт, к лету поженятся. Только он в Острогожск переехать не сможет. Служба у него в Воронеже. Придётся тётке за ним.

А я из города никуда, пока не найду мамин новый адрес. И к вам у меня есть просьба, Мария Васильевна, если будут вести от моих – присылайте. Адрес я вам укажу.

С огромной благодарностью за всё. Раиса».

Мария, между тем, угасала. С каждым днём, она становилась всё более похожей на прозрачный осенний листок. И вот уже вскоре от неё остались только горящие как угли глаза.

Катерина настояла на осмотре врача. Доктор нашёл дыхательную недостаточность вследствие длительного истощения и тяжёлой пневмонии. Спасти женщину могли тёплый климат и морской воздух.

Было решено отправить Марию в Крым. Посодействовал и Матвей, как ни отказывалась от его помощи больная.

Райка с Катериной давно знали причину опеки мужчины над Марией. Во время оккупации женщина спасла не только детей. Она прятала двух раненных бойцов. С появлением малышей в доме она вывела красноармейцев в лес. Раненые спаслись, и они не забыли свою благодетельницу. Один из ребят оказался лучшим другом Матвея. Парень не дожил до победы совсем немного, но очень просил товарища позаботиться об этой женщине с большим сердцем.

Матвей сдержал слово. Мария уехала в Крым. Лиду она забрала с собой.

Райка осталась одна работать на почте. У неё хорошо получалось.

С родины Раисе пришло письмо от учительницы. Девочка ревниво читала его тайком от Катерины.

«Здравствуй, дорогая Раечка. Ты не представляешь себе, как я рада, что тебе удалось вырваться из круга деревенской жизни. Перед тобой открыты разные возможности. Работай, учись, дружи, люби. Это всё жизнь. И самое главное в ней это люди. Ты повстречаешь много разных людей на своём пути. Будь внимательна и всегда смотри широко открытыми глазами. Будут люди и хорошие и плохие. Но хороших, безусловно, будет больше. Береги их. Хорошие люди должны друг друга беречь. Никогда никого не обижай. Даже плохих. Плохие уже обижены жизнью. Пожалей их своим неосуждением. И оставь силы на добрые дела.

У нас всё по-прежнему. Учу ребят. В деревне родилось много деток. И это хорошо. Жизнь налаживается.

Про Виталия забудь. Думала, писать тебе или нет, но решила, что лучше знать и идти вперёд, нежели оглядываться в смутной надежде. Женился он месяц назад. Скоро станет отцом. Так что тебя, точно, ждёт другое будущее.

За Катерину рада. Каждая из нас мечтает о простом женском счастье, и строится оно на плече надёжного мужчины.

Ты ни за что не останавливайся. Это только кажется, что все двери закрыты. Стучись, и тебе откроют и помогут.

Будут новости – сразу сообщу.

Всегда с добрыми мыслями о тебе, Фурс Мария Васильевна».

Новости о Витальке, как ни странно, не огорчили Раю. Она и думала о нём совсем редко. А сейчас почувствовала только непривычную для неё неприязнь, будто наступила на край грязной лужи и чудом не испачкалась.

 

 

 

16.

 

 

Было в разгаре жаркое лето Черноземья. Небо уходило стеклянным куполом далеко ввысь. Стрижи чернели где-то в бездонной пустоте над утомлённой раскалённой землёй.

Тихая Сосна блестела, убегая в даль за горизонт. Мальчишки плескались у берега, шумно играя и резвясь. Райку разморило, и она прилегла в тени деревьев на высохшую траву. Сняв косынку, она постелила её под голову. Плеск воды, блеск волн и полдень, залитый солнцем, утомили её, окончательно усыпив.

– Почта! Эй, почта! – слышалось ей издали. – Да просыпайся ты!

Райка открыла глаза. Рядом с ней стоял мальчишка из её двора в белой майке поверх чёрных трусов и, откусывая неспелое яблоко, звал её.

– Тебя мамка везде ищет.

Райка подскочила. «Мама! Мамочка моя приехала!» Но тут же сквозь сон до неё дошло понимание, что он, скорее всего, имеет в виду Катерину.

– Моя мама?

– А то чья ж! Или у тебя их много?!

Он морщился от непереносимой кислятины зелёного плода. Но сок брызгал, обжигая язык, и освежал его.

«Да что б ты понимал, мелочь несчастная?!» – чуть не сорвалось у Райки, но она сдержалась и спросила.

– А где она?

– Дома сейчас, наверное. Меня увидала, говорит, увидишь Райку, скажи, что жду её.

– А что случилось-то?

Она быстро накинула лямку почтовой сумки и повязала платок на голову.

– Телеграмму какую-то получила, – вдогонку кричал мальчишка.

Райка бросилась домой. «Катерина от мамы получила известие», – промелькнуло у неё в голове. «Мама нашлась», – стучало в такт быстрому дыханию.

Через полчаса она, вся мокрая и раскрасневшаяся, вбежала в комнату. Катерина сидела у стола, подперев руками опущенное вниз лицо.

– Где она? – звонко закричала девочка с порога.

Посреди стола лежал белый лист. Женщина молча передала его Раисе. Та схватила и несколько раз бегло провела глазами по тексту, не понимая его смысла. Наконец раза с третьего она начала соображать, что там написано.

«Большова в реанимации. Лида в детском доме».

Опешившая Райка сначала не могла вспомнить, кто такая Большова, и какое она имеет отношение ко всему происходящему. Потом она догадалась, что это Мария. Затем она никак не могла взять в толк, причём тут Лида и тётя Маша, и где сообщение от её мамы. Потом настигло большое разочарование, что телеграмма не имеет никакого отношения к Райке. И она даже отстранилась. Когда же она успокоилась, вдруг девочка начала осознавать всю чудовищность ситуации. Марии было так плохо, что она попала в реанимацию, и что с ней было, совершенно непонятно. А у Лиды нет других опекунов, и её отправили снова в детский дом. Напуганными глазами она вопросительно посмотрела на Катерину. Она с отупевшим видом уставилась на стол.

– Тёть Кать, что делать? Что произошло? – жалобно прошептала девочка.

Женщина, ещё не выходя из оцепенения, качала головой

– Не знаю. Надо ехать. Но куда и к кому? Где искать Лиду? И как помочь Маше?

Она теребила пальцами скатерть, щуря глаза от полыхающего вечернего солнца.

– А дяде Матвею звонила?

– Звонила, – вздохнула Катерина, – нет его пока. Занят. – Она снова подпёрла лицо руками, растирая виски. – Остаётся самое тяжёлое – ждать.

Потянулись мучительные дни бездействия. В голове строились планы по спасению и догадки о произошедшем, но решиться ни на что Катерина не могла. Она не знала, куда ехать. Всё это душило и угнетало. Катерина ежедневно звонила Матвею. Райка без конца перечитывала телеграмму в поисках ответов на вопросы. Солнце раскалённым шаром повисло над городом, в котором, казалось, застыла жизнь.

Наконец на пятые сутки объявился Матвей. Он пришёл в госпиталь. Катерина сбивчиво и сумбурно ему что-то объясняла, в основном, изливая свои доводы.

Матвей снова исчез. Началось новое ожидание. Время превратилось в бесконечность.

Через две недели пришла другая телеграмма. Уже от Матвея из Крыма.

«Машу скоро выпишут. Лиду ищем».

Задурманился август. Закурилась река утренними туманами. Покрылась крупной росой трава. Захмелели сады, когда появился Матвей. Лицо его было по-обычному спокойное, но взгляд сверкал молниями. Во всех движениях чувствовалась усталость.

Катерина окружила его расспросами. Он по-мужски торопливо обедал крупными кусками, рассказывая свою историю.

Поехать сразу самому в Крым не удалось. Пришлось найти врача, который занимался Машей. От него он узнал, что у женщины случился инфаркт и открылась язва желудка. Её увезли в госпиталь, где с ней работали сразу две бригады. Хирурги ушивали перфорированный желудок, останавливали кровотечение. А кардиологи стабилизировали работу сердца.

Операция прошла успешно, но состояние Марии долгое время оставалось нестабильным. Около двух недель она провела в реанимации.

Когда несчастье произошло с женщиной, они с Лидой жили в пансионате. Девочка вместе с врачами приехала в госпиталь. Всю ночь она провела в коридоре, ожидая маму. Только под утро её заметил один из хирургов. Он и выяснил, что у девочки больше никого нет, отправил её в детский дом и послал телеграмму Катерине.

Через неделю воспитанники приюта уезжали в Ярославскую область. В лагерь прибывала новая партия детей, погреться на черноморском солнышке. Лида сопротивлялась, утверждая, что её здесь ждёт мама. Но ребёнка никто не слушал. Дети часто рассказывают про своих несуществующих родителей.

Когда Матвей добрался до места, Марию переводили в терапию, а Лидочку он уже не застал. Мужчина отправил запрос в Ярославский детский дом, но ответа ещё не было.

Маше говорить про Лиду не стали, врачи запретили пациентку расстраивать.

– Через две недели Мария вернётся домой. Надо постараться к этому времени привезти Лиду, – закончил Матвей.

Странное свойство времени. Оно то наш лучший друг, то злейший враг. Порой нам кажется, что оно работает на нас, а иногда – против. Но это всё величайшая иллюзия. Время не принадлежит никому. Оно всегда само по себе. Ещё недавно оно еле ползло, а теперь полетело стрелой. Дни до приезда Марии таяли, а новостей от Матвея не было.

Всё случившееся потом Райка вспоминала, как события, произошедшие не с нею. Это было будто помимо её воли, и повлиять на них не было никакой возможности.

Первым появился Матвей. Он был страшно уставший, бледный и, самое главное, без девочки. По одному внешнему виду Райка и Катерина поняли, что произошло нечто непоправимое.

На столе гостя ждал ужин, но он не прикоснулся к еде. Монотонным вкрадчивым голосом он рассказал им о поисках девочки. В детском лагере в Крыму она представилась не фамилией Марии, а своей привычной. Об этом Матвей догадался не сразу, поэтому искал Лиду совсем не там. Большовой Л. оказалась пятилетняя Лиза, которая совсем не помнила своих родителей. Девочка сначала растерялась, увидев Матвея. А потом вдруг кинулась ему на шею. Тогда смутился мужчина. Тяжело было покидать приют после такой горячей встречи.

Но тогда он понял, что у Лиды другая фамилия. Спросить можно было только у Марии, но её нельзя тревожить. Он отправил запрос на поиск девочки подходящего возраста с именем Лидия. Без фамилии это было сложнее и дольше, но всё же получилось. Отыскались два ребёнка.

В детдом, куда он направился в первую очередь, не пускали. Учреждение закрыли на карантин по дизентирии. В другом он встретился с одиннадцатилетней Лидой, вывезенной из блокадного Ленинграда. Тогда он бросился обратно в закрытый приют. Но вместо встречи с ребёнком его ждал тяжёлый разговор с заведующей. Дизентирия подкосила ослабленные детские организмы. Воспитанники болели тяжело. Несколько деток погибли от заболевания. Среди них оказалась Лида.

Чтобы убедиться, что это именно та Лида, которую он ищет, Матвей попросил увидеть тело. Ребятишек хоронили сразу. Его проводили на местное кладбище, где чернели пять свежих холмиков. На одном из них на табличке просто значилось Пустошь Лидия Матвеевна.

– У вас сохранились её вещи или, может, есть фотография? – спросил Матвей.

– Вещей нет. Хоронили в чём была, и потом тут нет ничего личного. А сфотографировать не успели. Она же к нам совсем недавно поступила, когда детдом отдыхал в Крыму.

Ни Райка, ни Катерина ни в чём не обвиняли Матвея, но всё равно он ощущал свою причастность к произошедшему. Может быть, не надо было Лиду отправлять с больной Марией в Крым. Может быть, надо было самому сразу поехать на поиски девочки, догадаться, что у неё другое имя. Сколько этих случайностей привели к тому, что ребёнок остался брошен и погиб, как и другие никому не нужные дети.

На следующий день должна приехать Мария. Как объявить ей о смерти ребёнка, никто ещё не придумал. Поезда отменили ещё с утра. Под Россошью снова велись ремонтные работы. Эта задержка ничего не меняла. Неизбежно события стремились в одну точку большого несчастья и горя. Составы пошли через сутки. На каком поезде приедет Мария, теперь никто не знал. Но ни на следующий день, ни через день женщина не объявилась. Поезда приходили и уходили. Люди выспались из вагонов на перрон, другие набивались толпами внутрь. Райка ходила к каждому поезду, подолгу ожидая у выхода с платформы в город знакомый силуэт. Марии не было.

На третий день Катерина написала заявление о пропаже. Райка смутно чувствовала беду. Взрослые готовились к плохим новостям. Но результатов всё не было. Матвей получал ежедневно сводки из Россоши. Нигде следов Марии не находили.

Отцвело лето, как тяжёлая макушка подсолнуха опустилась вниз, грузная и спелая, ещё радуя глаз ярко-жёлтыми лепестками, но уже предвкушая скорый конец, согнувшимся стеблем провисая к земле.

В школу потянулись ученики с астрами и гладиолусами. Райка грустно провожала их глазами. Она ждала этого времени, чтобы вместе с Лидой прийти на линейку и поглазеть на ребят и учителей. Но Лиды больше нет. Не бьётся её маленькое сердечко, не побегут её тоненькие ножки к Райкиной кровати, чтобы потом цепко обнять руками её за плечи и дышать шумно и тепло на ухо.

Тоска всей тяжестью легла на Райку, придавив к земле. Еле плелась она с почтовой сумкой по улицам. Часто проходила мимо домов, где раньше жила её мама. Украдкой поглядывала на конёк и наличники, ставшими ей знакомыми. Заметила, что к осени хозяева освежили деревянное кружево.

Буйными зарослями цвёл палисадник впереди дома. Пышными шапками горели тёмно-красные георгины. Весело выглядывали из зелени разноцветные пушистые астры. Словно лилии в пруду, качались белоснежные гладиолусы. Россыпью звёзд блистали сентябринки.

Впервые заплаканной увидела Райка Катерину. Безжизненные руки прятали потухшие глаза на распухшем лице. Райка вдруг догадалась, что Мария не вернётся никогда.

Внезапно тело Райки словно уменьшилось и стало таким быстрым и ловким, что казалось, она проскочила в замочную скважину. Сначала она слетела с лестницы, потом быстро бежала со двора на улицу, будто пыталась скрыться от всех злых напастей и несчастий. Вскоре она устала, начала задыхаться. Металлический язык присох к нёбу. Девочка пошла быстрым шагом. Мимо проносились дома, люди, деревья. Она поворачивала то в одну, то в другую сторону. Наконец она сбилась с шага и остановилась, ничего не видя вокруг. Дрожащие листья на ветру туманили взор и слух. А потом мир будто оглох. И эта страшная мёртвая тишина заполнила всё вокруг.

Неожиданно Райка поняла, что пришла к дому своей матери.

 

 

 

17.

 

 

– Ты чего ревёшь-то? Обидел кто?

Райка подняла заплаканное лицо и увидела девушку лет пятнадцати с тугой чёрной косой, блестевшей змеёй на сером плаще.

– Что молчишь? – продолжала она, входя во двор, по-хозяйски закрывая калитку.

– Ты кто такая? – всё ещё в замешательстве, спросила Рая.

– Я Нина, а ты? И что ты здесь делаешь? – Девушка привычным движением перепрыгнула лужицу на дорожке и очутилась совсем рядом.

– Я маму ищу.

– Ты потерялась, что ли? Вроде немаленькая.

Теперь Райка разглядела её лучистые тёмные глаза под красивыми бровями.

– Да нет, это, скорее, мама потерялась. – У Райки задрожала губа. – Она жила в этом доме. А теперь её здесь нет.

– Теперь мы здесь живём. – Нина перестала улыбаться, сжала свои губки бутончиком и нахмурилась. Но её лицо оставалась даже теперь добродушным и открытым.

– Почему вы? – Райка знала ответ, но хотела узнать всё от этой девушки.

– Потому что нам этот дом дали. У нас и папка, и брат воевали.

– А ваш где дом? Неместные?

У Нины мигом поднялись бровки.

– Как это, неместные! У нас, знаешь, какой дом был?! Больше этого в три раза! Только наш дом немцы взорвали, и жить нам негде. – Она обвела глазами двор и брезгливо поморщила нос. – А этот всё равно пустовал. Хозяева ещё до оккупации убежали.

Райке стало обидно за маму, что о ней так говорят, будто она убежала.

– А вы почему остались? – сердито спросила она.

– А куда бежать? Наш дом ещё мой дед строил. Знаешь, кто мой дед был? Купец! – Райка недоверчиво посмотрела на неё. – В его доме теперь школу сделали.

– А что же вас не тронули? – подстёгивала её Райка.

– А то и не стали, что папка мой герой гражданской войны. Он и в первую мировую нас от немцев защищал, и сейчас. – Она прошла к крыльцу и позвала Раю. – Садись, чего стоять.

Райка присела рядышком. Солнышко припекало сквозь редеющую листву. Ветер играл с яркими цветами, разбрасывая резные тени по всему двору.

– Уж больно у тебя старый папка, как дед.

– Да уж немолодой. Они с мамкой давно поженились, ещё до первой войны. Мама-то у меня красавица была. Дед её баловал. За купца замуж выдать хотел. А она папу встретила. Он у деда батрачил. И влюбилась. А как не влюбиться. Я его фотографии видела молодым. Кудри чёрные, высокий, плечистый, глазищи прям огонь!

Райка засмеялась.

– У тебя батины глаза-то поди!

Нинка тоже повеселела.

– Ага, точно. Папкины. – Она одарила собеседницу тёплой волной своих глаз.

– И вот они влюбились, а что делать, не знают. Дед замуж дочь за батрака не отдаст. Папка её и украл. Сбежали они, значит. Только нашли их скоро. Дед наказать жениха хотел, а мама моя просит за него, мол, жить без него не буду. А отец своё гнёт, срам какой, сбежала девка из родительского дома с мужчиной. А матушка ему: не просто мужчина он мне, а муж. Тут выяснилось, что обвенчаться они успели. Дед злится, а делать нечего. – Райка смотрела на Нину. Сколько, видимо раз, эту историю пересказывали ей, что превратилась она из были в красивую сказку. – Хотел он их наследства лишить, но тут бабка вмешалась. Дом построил молодым, а зятя на службу отправил. Она-то и спасла нас от разорения. Деда с бабкой в Сибирь сослали на поселение. А родителей моих оставили, папка – герой войны. Вот так-то. Потому и сейчас дом этот нам дали.

Нина закончила рассказ и выжидающе смотрела на Райку. А та не стала восхищаться, чем немного подпортила эффект для Нины, а неожиданно спросила:

– И сейчас героем вернулся?

– Сейчас – не. Папа ещё в Карелии погиб. Скончался в госпитале от ран. Но вернулся братик мой. До Будапешта дошёл.

Раиса потускнела. Она была одна. А тут столько родственников – и дед, и бабка, хоть и купцы, и отец – герой всяких войн, и даже брат есть.

– А у меня нет брата, – поделилась девочка. – Только сестрёнка. Но я её видела до месяца. Она как раз перед войной родилась. – Рая скручивала и раскручивала кончик подола выцветшей юбки. Шерсть приятно грела пальцы. Нина заметила её движение, и тоже погладила своё платье. Оно выглядывало коричневым воланом из-под плаща и смотрелось просто замечательно. Нине перешила его старшая сестра из старых вещей. Но сделала это так тонко, что и догадаться было невозможно.

– А где теперь твоя сестра?

– Не знаю, они с мамой уехали в Острогожск, жили в этом доме. А где теперь – неизвестно.

– А ты с кем приехала сюда?

– С тёткой. Только она мне неродная. Но очень хороший человек, и дороже мне всех на свете.

Нинка понимающе закивала головой.

– Маленькая у тебя семья. У моих родителей детей было двадцать пять.

Райка даже подпрыгнула.

– Сколько! Сколько! Врёшь!

– Вот ещё! Зачем мне тебе врать? – обиделась Нина. – Только они умирали в раннем детстве. Вот и осталось нас семеро.

Рая, всё ещё ошеломлённая, продолжала:

– Восемнадцать раз хоронить собственных детей. – Она вспомнила Лиду. Каким страшным ударом было известие о её смерти. А ведь девочку она знала совсем недолго, но так привязалась и переживала эту утрату. А тут родные и маленькие детки!

– Ну что ж, мама говорит, Бог дал, Бог взял.

– Какие бессердечные слова! Может, это от того, что у твоей матери много детей?! – заключила Рая.

– Ну не скажи. – Нина поднялась, и стала как-то выше и внушительнее, чем показалась сразу Райке. – Мамка за каждого переживает. Нас ведь после войны всего трое осталось.

Рая тоже встала, но оставалась против Нины щупленькой и мелкой, словно разница между ними была не год, а лет десять.

– Все погибли?

– Кто ж точно знает. Немцы пришли и сестёр моих старших в Германию угнали, а их, посчитай, четверо было. Все невестушки, работящие, здоровые. Сколько бы деток они нарожали! А теперь и не знаем, где их искать. Остаётся только ждать да надеяться.

Нас только с младшим братом оставили. Маленькие мы для них.

Когда немцы налетели, мама с сёстрами в огороде была. Бомба прямо в дом и угодила. Матушка думала – всё, нету нас с Петей. А мы, проказники, из дома сбежали, пока старшим не до нас. А как самолёты увидали, в канаву спрятались.

Мамка по огороду бежит, плачет, кричит. Споткнулась, упала, лежит, в земле грязная стала. Мы с Петей к ней. А она на нас смотрит и ничего не видит и не слышит вокруг, вот как горе ослепило её! А ты говоришь, всё равно! Родное есть родное, хоть один, хоть много!

Сейчас у мамы радость. Сашенька её вернулся. Без глаза, но живой, родненький. Она днями и ночами вокруг него крутится. Хочешь, пойдём со мной? Я вас и познакомлю, и чаю попьём.

Райка застенчиво затрясла головой. Но Нина стала её упрашивать.

– Пойдём, пойдём, ты тут не чужая. Твоя мама жила здесь. Посмотришь, сердце обогреешь.

 

 

 

18.

 

 

Внутри дома стоял запах полыни и липы. Горькую траву стелили на пол для отпугивания блох. Липовый цвет сушился на печи. Его заваривали в чай, и душистый аромат пропитал собой всех обитателей жилища.

Посреди избы стояла огромная белая печь. Перед ней большую часть комнаты занимал стол с многочисленными стульями. На печи шумел котелок, по всей видимости, со спеющим борщом. Из большой комнаты можно было попасть в три спальни.

Вокруг стола суетилась высокая, довольно высушенная, осунувшаяся женщина. Волосы её были прибраны ярким платком. Всё остальное одеяние имело бесформенный и очень угрюмый вид.

Она увидала девочек у дверей и тут же позвала Нинку помогать. Раиса тоже не осталась в стороне.

Лицо у женщины было словно неживое, и только губы постоянно шевелились, и что-то повторяли, как позже потом Райка расслышала: «Богородица, спаси нас». Руки у хозяйки, совершенно чёрные и наработанные, даже не давали намёка на её купеческое происхождение. По всему виду это была старая, ещё крепкая крестьянка.

Когда последняя чашка стояла на столе, из-за занавески одной из комнат показался статный мужчина. Лицо его пересекал жуткий шрам. Глаз под шрамом был, но имел значительно уменьшенный размер, и тускло поблёскивал белой дымкой. Несмотря на это, мужчина производил впечатление смелого красавца, и тут же понравился Райке. Он заметил гостью и широко улыбнулся, освещая своё лицо белоснежными зубами, что делало его схожим с Ниной. На этом их родство заканчивалось.

На вид мужчине было лет тридцать пять. Он заметно хромал. Следом за ним из комнатушки показалась небольшая маленькая женщина с короткой стрижкой. За ней, держась за юбку, плелась и пряталась от всех девочка лет трёх-четырёх. Они сели рядом друг с другом. С другой стороны от Александра стул пустовал. Женщина побежала за котелком.

– Садитесь, мама, – скомандовал мужчина. – Шура, помоги, – обратился он к серенькой женщине.

Она, как по команде, подскочила и перегнала хозяйку, уверенно взяла горячую посудину в полотенце и поставила на стол.

– Ну, куда же ты? – закряхтела хозяйка, подставляя под котелок большой поднос.

Женщина виновато отошла. Александр позвал её к себе и, усадив рядом, погладил по плечу. Мать, видя такую ласку, ревниво поставила руки на пояс и сказала.

– Подавайте, девки, чашки, буду кормить всех.

Мужчина ласково смотрел на старенькую мать и позвал её тоже к себе.

– Садитесь, мама, – он выдвинул стул для неё. Смотри, сколько у тебя помощниц. Справятся.

Мать счастливая села рядом и не отводила глаз от любимого сыночка. Шура стала разливать борщ, начиная с тарелки Александра, затем мамы, и всех по порядку, оставляя на последнюю очередь свою с дочерью порции.

В конце раздачи появился мальчик лет десяти. У него были необыкновенные золотисто-белые кудри и голубые глаза. Женщина просияла, увидав его.

– Последыш мой. В кого такой уродился, не знаю. Все чернявые у нас, а этот как солнышко.

Мальчик сел тоже возле матери. Можно было начинать. Ели молча, медленно, поглядывая друг на друга. Борщ оказался хорош, хоть и без мяса. И чем меньше оставалось красной гущи в тарелке, тем веселее становилось за столом. Наконец, Шура встала собирать посуду. Нина бросилась помогать ей, расставлять кружки под чай. Александр откинулся на спинку стула и, с довольным видом разглядывая Шурочку, гладил руку матери, а потом заговорил.

– Ну, Нинка, знакомь с гостьей.

Все и без того с любопытством поглядывали на Райку, но никто не решался первым заговорить с ней.

– Это Рая. Её мама раньше жила в этом доме, – представила девушку Нина.

Александр пересел к открытому окну и закурил.

– Вот как. Здесь Спицыны жили до войны. Говорят, никто не выжил. Старуху-то родственники приютили. Всех потеряла.

Хозяйка взволнованно повела плечами и погладила свои кисти.

– Моя мама успела уехать отсюда с сестрой на Урал, – вставила Рая.

Мужчина задумчиво посмотрел в окно. В небе пролетели утки. Он проводил их взглядом.

– Парася, значит, мама твоя. Знаю такую. – Утки скрылись за макушками деревьев. Он погасил папиросу и выбросил в печь. – А ты почему не с ней?

– Мама уехала с сестрой в июне сорок первого, меня с папкиными родственниками оставила в Большом. Да так никто и не вернулся. Я надеялась найти здесь кого-нибудь, кто знает, где искать моих.

Он дослушал её. Девочка подбежала к мужчине и села на колени. В руках у неё был пряник.

– А батя твой погиб?

Рая кивнула.

– Что ж, понятно, ты семью найти хочешь. Все мы тут растерялись во время этой проклятой войны. Девочку вот видишь. Люблю её, как дочь, хоть и не моя. Время пройдёт, всё сотрёт, воспоминания и боль, и оставит только любовь. Нет её ничего сильнее.

Жена моя погибла вместе с сыном, когда бомбили Острогожск в сорок втором. Я об этом узнал только под конец войны. Горько мне было и одиноко. Ранило меня в Венгрии. Видишь, какая медаль на пол-лица, – он усмехнулся, – думал, всё слепым останусь, а ничего, обошлось. Потом в Москве меня лечили. Глаз всё оперировали. Там я и Шурочку встретил. На себя в зеркало посмотрю, выть хочется, не человек, а воронка от взрыва. Семью потерял, лица нет, наполовину слепой. А она, – он кивнул в сторону серенькой женщины и тепло ей улыбнулся, – будто и не замечала этого. Читала мне письма, когда я с повязкой лежал. От матери – про то, как немцы дом разбомбили, как сестёр на работы забрали, как моя семья погибла. Я слушаю, и жить не хочется. Ничего не вижу, нога раздроблена, от прошлой жизни, как от взрывной волны, только клочки. А она мне потом говорит, давай тоже письмо напишешь. Ты надиктуешь, а я запишу. А я и не знаю, что писать. И тогда она сама написала про Будапешт, про Москву, про всех, кого видела вокруг. Написала и мне прочитала. Мы слушали её всей палатой. Лежу я, рыдаю. А она меня спрашивает, чего, мол, я плачу. Я ей: так и так, жить больше нет никаких сил. Не могу. Желания нет. А Шурочка мне отвечает, не можешь жить ради себя – живи ради других. И знаешь, что произошло. Я не знаю, как у других. А я вдруг понял, зачем я жил и буду жить дальше. И так мне захотелось открыть глаза, встать, и я такую силу в себе почувствовал, будто горы могу перевернуть. Это она, моя Шурочка, вернула меня к жизни.

Мне, когда второй глаз открыли, я разглядел свою спасительницу и понял, что никого краше за всю жизнь не видел.

А тут ещё и у неё доченька оказалась. Светочка. – Он прижал ребёнка к себе. – Ничего, мать, ничего, скоро ещё детки пойдут, не вымрет порода. Русский человек трудолюбив. Дай ему одно семечко, он поле вырастит.

И в вашей семье пока ты одна осталась. Но такие корни можешь пустить, никакая вражина не вырвет. На вас, бабоньки, теперь вся надежда. Мы своё дело сделали, землю отстояли.

Нина провожала Раю. Девочки долго говорили у палисадника и всё не могли расстаться.

– Красивые у вас цветы, – заметила Рая.

– Наверное, это ваши. Мы приехали, а они тут уже цвели. Даже странно как-то было, вокруг разруха, а они благоухают.

– И правда, так сладко пахнет, как розами, – удивилась Райка.

Девочки вошли внутрь цветника. Краски поражали своим многообразием. Вдруг Райка нашла куст розы, прикрытый листами георгина.

– Вот же она. – Рая понюхала нежный цветок, и ей вспомнился дом в деревне. – Мама любила розы. У нас столько их было, всех цветов, и распускались они с мая по сентябрь. Это, наверное, какой-то поздний сорт.

Нина тоже полюбовалась цветком.

– Не замечала её раньше. Ну и нос у тебя, учуяла же!

Они засмеялись.

– А я цветы на рынке продаю, – сказала Нина.

– Покупают?

– Сейчас хорошо берут. Сентябрь же. А так зеленью торгую и ягодами. Хочешь со мной? – предложила Нина.

– У меня почта, – ответила Рая.

– Ну и что? Утром со мной, а потом и на почту. Мне просто одной тяжело всё носить. Раньше Петя помогал. А сейчас Саша приехал, так он больше с братом, чем со мной. Давай вместе, а?

Райке понравилась эта мысль со всех сторон, и деньги не лишние, и Нинка с её семьёй – отличное знакомство.

 

 

 

19.

 

 

– Девочку с розами не видали? – сбиваясь с ног бежала Катерина между рядами. – Девочку с розами не видали? – повторяла она.

Женщина часто дышала, поворачивая головой по сторонам. Райки нигде не было, но она точно знала, что девушка где-то здесь. Вот уж второй год она ходит утром на рынок продавать цветы. Хорошие розы у неё растут. И где только она берёт эти саженцы. Всё новые и новые вырастают у неё. Вот уж места в палисаднике другим цветам нет. Большим розовым кустом рдеет её цветник, заглушая другие ароматы на всю округу.

Сначала они с Ниной продавали овощи, выращенные в теплице. Зимой носили банки с соленьями. Те тоже хорошо шли. Весной покупали зелень и ягоды. И чего только не росло вокруг дома: и малина, и клубника и смородина! А ближе к осени люди охотно разбирали цветы.

В августе традиционно играли свадьбы. А какая свадьба без нарядных букетов. В первую весну Райка разделила единственный розовый куст на несколько. Они, как ни странно, принялись. И осенью девушка решилась продать цветы на рынке. Бутоны получились пышные, пахучие! А уж какие нежные! Несколько дней не решалась она срезать их. А всё равно увянут, подумала она, и отрезала длинные стройные стебли.

Девочку с розами сразу приметили торгаши.

– Ах, какие цветы! Высший сорт! – восклицали одни.

– Сама растила или где купила? – спрашивали другие.

– Надо же, еды не хватает, а тут такие цветы! – удивлялись третьи.

Розы купили у Райки быстро. Забрал какой-то офицер, ушёл довольный, цокая хрустящими сапогами.

– А ещё у тебя есть? – спросил сухой старичок у Райки после ухода единственного покупателя.

– Нет, это всё, – расстроено ответила продавщица. – Был только один куст.

– Это мало, – продолжил дед, – давай я тебе ещё пару кусточков дам. У меня старушка любила их. Да нет моей бабушки, некому ухаживать. А я смотрю, у тебя руки что надо, не жалко отдать.

Райка удивилась и обрадовалась одновременно.

– Да что вы! А давайте я у вас их куплю. – Она показала деньги.

Старик засмеялся, закрыл её ладошку.

– Это тебе за твой труд. А цветы я тебе так отдам за твоё золотое сердце. Порадовала ты меня сегодня. Да и не только меня.

Так у Раи появились ещё три кустика роз. Один из них был совсем чахлый. Пришлось его сначала в горшок посадить и подержать на подоконнике. Всю зиму он норовил засохнуть, но девочка не дала ему сделать этого. Очень хотелось снова старика обрадовать. Весной она высадила куст в палисадник. И разросся он так, что в сентябре пришлось его делить на четыре части. А уж как цвёл! Будто благодарил за терпение ко всем своим капризам.

Два других новых Раиных питомца были более простыми в уходе, цветы дарили более скромные.

Летом, когда, вся уставленная букетами и горшками, девочка стояла на рынке, старичок водил к ней всех местных любителей цветов, как на выставку. Розы раскупили быстро. И нашлись новые саженцы и отростки. Людям было интересно, насколько их непростые цветы полюбят заботу маленькой трудолюбивой продавщицы.

– Девочку с розами не видели?

– Так вот же она.

Катерина разглядела Райку среди благоухающих кустов.

– Вот ты где! – Тётка облокотилась о стол, чтобы отдышаться.

Рая выглянула из-за цветов на неё.

– Случилось что? На почту вызывают? – спросила девочка. – Я скоро. Мне чуть-чуть осталось.

Женщина замотала головой, поправляя съехавшую косынку.

– Да нет, тебе письмо пришло.

Рая удивилась, к чему такая спешка.

– От Марии Васильевны? От тётки? Что-то дома стряслось?

Катерина продолжала качать головой, вглядываясь в лицо своей повзрослевшей дочери.

– От мамы, – наконец ответила она.

Райка от неожиданности уронила стебель, который хотела воткнуть в банку с водой к остальному букету.

– Где оно?

Сердце девочки заколотилось незнакомым ей волнительным стуком. Смущение и неожиданная радость захлестнули её. Она готова была бежать за этим письмом куда угодно.

– Погоди, – остановила её женщина. Письмо привёз солдат. Он у нас во дворе ждёт. Оно не тебе, а родственникам, которых уже нет. Почтой она его не отправляла. Он специально привёз письмо в Острогожск.

Райка даже забыла позвать Нину, чтобы та присмотрела за цветами. Торговки позвали подругу, когда увидели брошенный прилавок. А Райка уже бежала домой. Катерина отставала сзади.

– Не спеши так, я не успеваю за тобой! – кричала она вдогонку девочке.

Во дворе под липами стоял молодой мужчина в военной форме. Он странным образом показался Райке знакомым. Но она решила, что военные сейчас все кажутся знакомыми.

Письмо было адресовано Райкиной бабушке, которая ничего не понимала и жила где-то в другой реальности. Девочка иногда видела её, когда разносила почту. Странное дело, думалось тогда ей, единственный мне близкий человек не узнаёт меня и никогда не узнает о моём существовании.

Солдат письмо не хотел отдавать. Требовал документы.

– Я не для того через всю страну ехал с письмом, чтобы его на месте потерять, – сказал он.

Райке и голос его показался очень знакомым. Она внимательно пригляделась к его лицу, и что-то внутри неё снова заработало, как сжатая пружинка.

– Послушайте, я сама на почте работаю. Я его снесу ей и сама прочту, – говорила ему Раиса. – Она, может, меня и не поймёт, но я всё пойму из письма, – уговаривала она солдата. – Здесь на конверте имя моей мамы. Я очень давно ищу её. – Она неожиданно для себя прослезилась.

– Это бардак какой-то! По адресу живут другие люди. Выжившая из ума бабка! И ещё вы тут, потерянная дочь, местный почтальон! Да по мне вы хоть папа римский! – выступал солдат.

И тут Райка вспомнила его. Он, конечно, возмужал за это время, да и больше не хромал, но оставался таким же упрямым и вспыльчивым. В этом симпатичном молодом мужчине она узнала раненного молодого бойца, чей разговор случайно подслушала на тамбовском вокзале.

– Как ваша нога? – вдруг спросила она. – Смотрю, вы больше не хромаете. Наверное, всё-таки Святитель Лука вам помог.

Напускную злость мужчины как рукой сняло. Он снова превратился в раненого мальчишку в смешной шинели.

– А вы откуда про ногу знаете? – удивлённо спросил он.

Глазки у Райки заискрились звёздочками. Слёзы сами собой просохли, и она бросилась ему на шею.

– Это же мне вас Бог послал! Так не бывает! Не должно быть! А случилось!

Он окончательно растерялся и смутился. Райка отошла от него.

– Мы случайно с вами встретились на вокзале в Тамбове почти три года назад. Вы тогда ногу лечили. Я рядом оказалась и услышала ваш разговор. Там ещё девушка была, красивая такая. Ваша подруга? – совсем осмелела Рая.

– Нет. Не моя, – сконфузился солдат. – А я вас не помню.

– Да я тогда маленькая была, совсем девчонка. А рядом с вами такая красотка! Где уж меня запомнить!

Райка засмеялась и замахала руками.

Солдат опустил голову, покраснел, но потом добавил:

– Я бы запомнил.

У Райки зарумянились щеки. Веснушки на её смешном носике давно растворились, а волосы зацвели золотой пшеницей и легли в тяжёлую косу на ровных круглых плечах. Она давно перестала носить бесформенные юбки и стёганные безрукавки. И Нина научила её шить платья по фигуре. Райка и не заметила, что сама расцвела, как её розы.

– Ну ладно, – сказал парень, – видимо, это судьба нас свела. Отдам я вам письмо. Но дайте мне обещание, что донесёте до адресата.

– Ну конечно, ну конечно! – закричала девушка и хотела снова броситься солдату на шею, но почему-то остановилась и не сделала этого.

 

 

 

20.

 

 

Райка раньше видела эту старушку много раз. Она подолгу сидела у дома в любое время года в неизменном тулупе и тёмной шали на голове. Девушка с трудом могла поверить в то, что она приходится ей родной бабкой. Иногда она приносила почту в этот дом. Ей навстречу выходила молодая женщина с тёмным лицом или худенькая полупрозрачная девочка с тонкими белыми косичками, вся усыпанная конопушками. Хозяева по обыкновению смотрели мимо маленькой почтальонки, не видя её. Старушка, наоборот, всегда замечала её приход, начиная ёрзать, поворачиваясь навстречу девочке всем телом.

Кто знает, что двигало безумной женщиной в эти моменты, и насколько вообще безумна она была. Может, она ждала вестей о своих детях и внуках, видя человека с почтовой сумкой. Может быть, она просто радовалась всем подряд, принимая их за тени прошлого. А возможно, она чувствовала родство с этой внимательной девушкой, терпеливо дожидающейся у калитки. Райка могла просто воткнуть письмо или газету между досок забора, но не делала этого, имея каждый раз возможность изучить и бедную женщину, и дом, приютивший её.

Родственниками, взявшими старушку на попечение, была семья жены сына, не вернувшегося с фронта. Когда немцы пригнали на площадь жён и детей ополченцев, старушка шла за ними следом. Немецкий офицер что-то прокричал сбитым в кучу бабам и их ребятне. Никто не понял из сказанного ни слова. Толкового полицая, который смог бы перевести его речь, не нашлось. Потом ревущую и плачущую толпу повели по Советскому переулку, сбивая в узкую колонну, как это делает пастух, выводя коров из села на пастбище. Женщины понемногу догадывались, что ничем хорошим эта прогулка не закончится, но никто не мог поверить, что безоружных матерей и малолетних детей расстреляют только за то, что их мужья и отцы защищают родину.

Когда на Новой Слободе они остановились у края оврага, стало ясно, что дальше дороги нет и это конец их пути. Орущего офицера на Слободе не оказалось. Солдаты выстроились напротив беззащитной человеческой массы с напуганными лицами. Никто не знает, какие мысли были в головах у немецких палачей. Были ли среди них те, что не хотели стрелять. Могли ли они разглядеть страх в глазах пригнанных сюда на казнь людей, или же наоборот чувствовали их уверенность в победе и превосходство над врагом. Невелико достижение – стрелять по безоружным, но это происходит, значит, страх испытывают те, что устраивают такие казни. Страх перед неизбежным наказанием, перед силой и любовью этих людей, перед всем русским, чем пропитана эта земля и этот воздух вокруг. Надо селить ужас, который будет опьянять и страдающих и карателей, чтобы не чувствовать жуткого лязганья страха, звучащего в головах каждого, пришедшего сюда убивать и грабить.

Старуха шла за толпой. Её теснили и не подпускали близко. Но она видела, как упали под первыми очередями женщины, прикрывая собой детей. Как другие матери, видя детские страдания и слыша усиливающийся плач, начали выставлять своих кровинок вперёд, чтобы их мучения оборвались раньше. Что за боль матери знать, что на её руках сейчас умрёт дитя, но ещё большая боль понимать, что оно умрёт после неё тут же, но ещё болезненнее и видя окровавленную маму. Кто знает, может, именно в этот момент старуха сошла с ума. Обезумевшую женщину сначала пробовали отогнать от тел, но потом бросили это дело.

Следом за немцами пригнали полицаев. Тех, кто по-немецки говорили ничем не лучше остальных горожан. Но команды исполняли хорошо. Они сбрасывали расстрелянных людей в овраг.

– Шла бы ты отсюда, мать! – кричали они ей. Но она злее лютого зверя рычала на них, вырывая своих мёртвых внуков у палачей. Несколько дней её видели с детьми в руках. А потом нашли у кладбища, сидящей между двух могилок. Кто смог уговорить отдать ей малышей и похоронил их, не известно. Старушка молчала, вращая тусклыми глазами по сторонам, никого не узнавая. Родня погибшей невестки и приютила её. Старушка долго ничего не ела, а всё сидела и смотрела в окно. Наконец младшая хозяйская дочка догадалась выводить её во двор. Там женщина глядела на дорогу. Птицы подлетали к ней очень близко, не боясь совсем. Не пугали её ни дожди, ни морозы. Не уберёшь её – так и останется сидеть. Никого она не узнавала, даже к девочке, выводившей её ежедневно на лавочку, относилась равнодушно. А Райку узнавала.

– Здравствуйте, – начала Раиса, – у меня письмо для Зинаиды Степановны. Девочка посмотрела растерянно на почтальонку.

Она протянула руку за конвертом, но девушка ей не отдавала.

– Позови мне маму свою, – попросила её Райка.

Вскоре показалась мать. Женщина вытерла руку о фартук и подставила её козырьком ко лбу.

– Здрасте. Ну чего там у вас?

Райка всё ещё стояла за калиткой с конвертом в руках.

– Можно, я войду? – попросила она.

Хозяйка изучала её, молча потирая руки, все мозолистые и красные от работы и холодной воды.

– Ну, войди.

Раиса вошла во двор. Старуха на завалинке радостно оживилась, пытаясь пойти ей навстречу.

– О, мать как разошлась сегодня, – заметила женщина.

– Ей письмо пришло, – сказала девочка.

– Да, письмо для Зинаиды Степановны от Просковьи Кузьминичны, – прочитала Райка.

На лице женщины пробежала тень догадки.

– От дочки, что ли? Ну, так давай его, я прочту. Бабка-то и читать не умеет. Да и, поди, не поймёт ничего. Из-за чего весь сыр-бор?!

– Дело в том, – начала объяснять Раиса, – что Просковья Кузьминична это моя мама. – У хозяйки удивлённо поднялись брови, а девочка задёргала мать за руку. Старушка наконец сползла со своего сидения и чуть не завалилась. Она направилась к Райке, улыбаясь и что-то бормоча.

– И я бы хотела, – продолжала девушка, – прочитать его сама, если вы не против.

Она ещё не обращала внимания на бабушку, но та уже приблизилась к Рае и почти обошла её кругом, ласково глядя слезящимися глазами.

– Я-то и смотрю, кого-то ты мне напоминаешь. Я Парасю давно не видела, плохо помню. А братец-то её, покойничек, мой зятёк, ну прям одна кровь. – Баба даже прикрыла ладонью рот. – И бабка-то, смотри, тебя признала. – Она кивнула на старушку, которая от радости и плакала, и смеялась. – Ты, наверное, на мать похожа, вот она и радуется.

– Мать, – крикнула она бабушке почти в ухо, – ты, поди, и не догадываешься, кто это?

Старушка в ответ посмотрела на неё и счастливая закивала головой.

– Она думает, что ты Проскофья, её дочь, – сказала женщина Райке. – Ладно уж, проходи, чай не чужая, прочитай своё письмо.

Они все вошли во двор за дом. Там раскинулись старые яблони. Деревья ещё не набрали цвет, и их полупрозрачные тела светились на весеннем солнышке. Женщина пригласила Райку в простенькую деревянную беседку. В ней был стол, заваленный бельём для стирки. На лавках стояли тазы с постиранными и замоченными вещами. Они сели на свободные места. Райка положила сумку перед собой на стол и начала распечатывать долгожданное письмо.

– А что ж ты раньше не приходила? – спросила её женщина. – Давно в городе?

Девушка отложила конверт. В руках остался только тетрадный лист, исписанный незнакомым подчерком.

– Третий год здесь живу. Я иногда приношу сюда почту. Но всё не решалась заходить. А тут письмо, вот и пришла.

Женщина понимающе покачала головой. Она сидела напротив Райки. Рядом с ней устроилась на краю лавочки старушка. Она не сводила глаз с девушки и всё кивала головой, будто соглашалась со всем, сказанным ею.

– Здравствуй, моя дорогая мама, – начала читать Раиса, когда поняла, что это подчерк её матери, и даже немного расстроилась. Голос её дрогнул, и старушка болезненно отозвалась на это, будто мать на ушибленную коленку её чада. – Это письмо далеко не первое, что я тебе пишу. Не знаю, дошли ли предыдущие, я отправляла их почтой, но ни разу не получила ответа. Сейчас шлю с курьером. Солдат в подчинении моего мужа с наших родных мест, обещал довезти тебе лично в руки.

Райка остановилась. Затем молча прочитала снова. «Солдат в подчинении моего мужа».

– Поэтому пишу тебе ещё раз. Полиночка, Царствие небесное, умерла ещё в сорок четвёртом от тифа, будучи беременной. Она вышла замуж за того офицера, Романа Романовича, что увёз нас ещё в начале войны на Урал.

Рая посмотрела на старушку. Та безмятежно слушала письмо, и на лице её было счастье. Потом взглянула на хозяйку. У женщины в глазах стояли слёзы, у её дочери покраснел нос. У Райки в голове снова прозвучало: «моего мужа». Она вздохнула и продолжила читать.

– Он же нас потом свёл с Николаем. Я поначалу дичилась его, всё-таки немолодой и вдовый. Себя не могла почувствовать никак без мужа. Сначала были заботы об Анне и Полине. Но Аннушка растёт, уже пойдёт во второй класс. Надо где-то осесть и строить новую жизнь. Мы с Николаем едем на Дальний Восток в Амурскую область. Он будет продолжать служить.

Вся печаль моя сейчас о судьбе моей Раечки. На мои письма к родственникам Саши ответа нет. Как она там сейчас? Какая стала? Живу, будто с дырой в груди. Смотрю на Анюту и вспоминаю Раю. Она ведь меньше её была, когда я в последний раз видела свою девочку.

Жизнь наладится, мама, я в этом уверена. Дадут моему мужу отпуск, поедем на родину, найдём и тебя и Раю. Нет ничего дороже родных и близких людей.

Целую и крепко обнимаю, твоя дочь Просковья.

Все молчали. Райка пробегала глазами по письму снова и снова. Старуха что-то пыталась сказать, но у неё выходило только шипение, как у котёнка. Она даже дотронулась несколько раз до Раиного плеча, но потом резко отдёргивала руку и продолжала подобострастно смотреть.

– Вот такая непростая штука жизнь, – произнесла женщина.

Рая тупо уставилась в строчки, выучив их уже почти наизусть, она пыталась увидеть сквозь них свою маму и спросить у неё: «почему?».

Сколько вопросов сейчас возникло у неё к матери! А задать их было некому.

– Можно, я заберу письмо себе? – Она посмотрела на женщину.

– Возьми, – ответила она, дёрнув плечами, – мне-то оно зачем. Да и старушка наша читать его не будет. А тебе оно дорого.

– Дорого, – повторила Рая, убирая аккуратно бумагу в конверт.

– Алёнка, проводи, – попросила девочку мать.

Старушка плелась за Райкой, радостно шепча что-то понятное только ей самой. Когда девушка вышла за двор, старая женщина вдруг опечалилась и даже как-то уменьшилась. Она посмотрела на Райку неожиданно понимающим взглядом, так, что девушке даже показалась, что старушка всё это время притворялась выжившей из ума. Райка ушла, а бабушка ещё долго стояла у забора и смотрела на опустевшую улицу, пока Алёнка не отвела её на завалинку. Весь оставшийся день она была молчалива и не откликалась даже на проехавшие мимо них две машины.

 

 

 

21.

 

 

– Ну а что ты хотела? – говорила Нина. – Она молодая баба. Ей муж нужен.

Райка сердито смотрела мимо кустов сирени на убегающую вдаль дорогу. Прошло несколько дней после полученного письма, и девушка немного отошла и успокоилась. Одна лишь мысль её не оставляла и более других терзала. Мысль о том, что её мама снова вышла замуж. Когда Райка родилась, матери не было и девятнадцати, сейчас ей уже тридцать четыре. Жизнь прожита, зачем ещё один муж и какой-то непонятный Дальний Восток?! Лучше бы она вернулась домой и была рядом с Райкой.

– Дальний Восток это интересно, – словно прочитав мысли подруги, мечтательно сказала Нина. – Там тайга, реки огромные, природа совсем другая, БАМ будут строить.

– Что строить? – переспросила Рая.

– БАМ, – повторила подруга, – Байкало-Амурскую магистраль. Дорогу железную. Вдоль Байкала и Амура. Ты знаешь, что это?

Рая знала и Байкал, и Амур, но её это не приводило в такой трепет, как Нинку. Подруга и раньше говорила ей, что надо ехать на БАМ.

– Что нам тут ловить? Женихов нет. Все более-менее приличные туда уехали. Лес валят, строят города. Ты за алкаша замуж собралась? Или вообще не пойдёшь? – часто повторяла она подруге.

Райка пока не знала, что она вообще собиралась делать. Работать на почте у неё получалось хорошо. Деньги платили неплохие. Катерина трудилась в госпитале. Матвей помогал им. Тут ещё и с цветами дело пошло. Про семью Раиса ещё не задумывалась. Зимой ей исполнилось пятнадцать. Нинке было семнадцать. Мать её гнала замуж. Брат не торопил, понимал, нет большого выбора у девушки. Но Нинка сама не собиралась вечно сидеть в девках дома да на шее у родственников. Учиться было идти некуда, работа везде одинаковая. Надо было строить какие-то планы на жизнь. Она решила ехать на стройку века.

– Ну а ты – тут будешь куковать? Почту свою разносить? Почтальоны везде сгодятся. И розы свои там выращивай. – уговаривала Нинка. – Там, говорят, такая природа богатая. Ёлки выше нашей колокольни. И растут часто-часто, как забор. Представляешь? А ещё, говорят, виноград прям эту ель и оплетает. Представляешь? Виноград и ель? А ещё там не горы, а сопки. И весной они становятся сиреневые от растения какого-то их местного. Просто все покрываются ими. Как зацвели сопки, так, значит, весна пришла. И зимой снег у них пушистый– пушистый, и лежит, на солнце искрится. А вокруг холодно! Сорок градусов. Сорок градусов зимой, и сорок летом. Не место, а сказка какая-то! Поехали. И маму свою, глядишь, встретишь. Ты уже не маленькая. Самой скоро замуж. Вот и будете в гости друг к другу ходить. Радоваться должна, что мама семьёй обзавелась. Значит, хорошая женщина, раз немолодая, да с ребёнком, а её берут. Тут молоденьких сколько, всё без женихов! – Она грустно развела руками по сторонам. – Поехали? Вместе веселей будет!

Райка до письма никак не соглашалась на Нинкину авантюру. Всё думала, что мама вернётся в родной город или приедет в деревню за ней. А теперь и не знала, что отвечать. Ждать было больше нечего. Но ехать на поиски матери ей не хотелось. Вот ещё, она замуж вышла, а Райка бегать за ней будет!

– Да и Катерине твоей мешать не будешь, – продолжала рассуждать Нина. – Ей тоже замуж хочется. Думаешь, не хочется? Я видела её Матвея. Такой жених! – Она многозначительно округлила глаза. – Такие на дороге не валяются. Или, думаешь, он долго её ждать ещё будет? Быстро приберут!

Райка немного обиделась.

– А я что? Хотят – пусть женятся, – пробубнила она.

– Ага! А жить будут порознь? Тётя Катя тебя не бросит тут одну. А он человек несвободный. Вот переведут его из Воронежа куда подальше, и всё, поминай как звали. Жена за мужем, как нитка за иголкой.

Райка сердито смотрела на подругу, но понимала, что, конечно, она права. Катерине давно пора за Матвея пойти. Нехорошо она платит за заботу приёмной маме.

Вечером она ждала Катерину с работы. Тётя заметно постарела за это время, но оставалась по-прежнему весёлой, и красота её продолжала цвести богатой грустной радостью, как Райкины поздние зимние розы.

– Ой, это ты? – удивилась Катерина встрече с Райкой у госпиталя. – Ты что-то хотела?

Девушка забрала у неё сумку.

– Нет. Просто соскучилась. – Она заглянула тётке в лицо. Женщина была уставшая, но вмиг весь её облик преобразился, и она засветилась.

– Давно ты так не говорила мне. – Она внимательно посмотрела на Раю, всё ещё ожидая объяснений.

– Тётя Катя, а почему вы с дядей Матвеем не поженитесь? – спросила Рая.

Катерина весело засмеялась, потом махнула на Райку рукой, и вдруг погрустнела, и сделалась очень серьёзною.

– Да куда уж нам?!

– Дядя Матвей не хочет? – не успокаивалась Рая.

Катерина улыбнулась своею светлой и скромной улыбкой.

– Матвей давно предлагает. Я всё думаю.

– Да что тут думать? Соглашайся! Такие мужчины на дороге не валяются, – повторила она слова подруги.

Катерина снова весело рассмеялась, как озорная школьница.

– Это кто тебя такому научил? – Она нежно провела по волосам девушки. – Какая ты у меня взрослая совсем стала. И красивая. На мать свою очень похожа.

Девушка смутилась и прижалась лицом к родной тёткиной руке. Почему из глаз потекли горячие слёзы?

– Ну ты чего? Раечка? Что всё-таки случилось? – принялась её утешать женщина, прижимая к себе девушку. Рая была ростом уже с Катерину, но в объятьях женщины снова стала маленькой девочкой. Хотелось рыдать, но Рая выбралась из рук Катерины.

– Тёть Катя, выходи за Матвея. Ты столько для меня сделала. Я хочу, чтоб ты была счастлива.

После этих слов у Раи внутри всё успокоилось, и она поняла, что сейчас всё сделала правильно.

– А как же ты, Рая?

– А что я? Я уже взрослая. Через полгода мне шестнадцать будет.

Девушка действительно неожиданно вытянулась и как-то даже волшебным образом повзрослела. Катерина гордо взяла под руку девушку и повела домой.

– Ну, это только через полгода!

– Время быстро пролетит! – горячо заявила Райка.

– И что ты будешь делать? – спросила её тётка.

– Мы с Нинкой решили: поедем БАМ строить!

– Что?! – удивилась женщина.

– БАМ. Байкало…

– Да знаю я, – перебила её Катерина. – Это Нина тебя на стройку ехать подбивает? Что ты там делать будешь в тайге? Там холодно, люди чужие. И вообще…

Рая остановилась и стала напротив Катерины. Она глядела на неё в упор, и от этого взгляда женщина сама замолчала.

– А здесь люди нечужие. У меня родных-то здесь – ты да бабка, выжившая из ума! А там, между прочим, моя мама с сестрой! – Она указала куда-то вдаль рукой.

Катерина посмотрела вслед руке, но ничего не увидела в темноте и перевела взгляд на Раю.

– Простила маму? – спросила она у девушки.

Рая замолчала. Снова взяла под руку тётку и повела дальше.

– Не знаю, время покажет. Хочу приехать к ней и показать, какая я большая стала, пишу, читаю, работаю. Сама на Дальний Восток приехала. Какие у меня розы получаются. Чтобы она удивилась и…

Райка запнулась, слова застряли у неё в горле.

– И? – переспросила Катерина, поглядев на свою Раечку. – Гордилась тобой?

– Нет, – отрезала девушка. – Я хочу, чтобы ты гордилась мной! Ты столько со мной прошла и для меня сделала. Ты мне как мама!

– Но я не твоя мама, – закончила Катерина.

– Но она оставила меня, а ты… а ты…

– Рая, ты не знаешь, что чувствовала твоя мама, когда оставляла тебя у родственников! Не знаешь, как переживала, когда уезжала на Урал! И как ей теперь живётся с мыслями о тебе!

– Может, она обо мне и не вспоминает! – прокричала девушка.

– Вспоминает, вспоминает, моя хорошая, – погладила по руке её женщина, – и любит, и очень хочет встретиться с тобой. И я, конечно, буду гордиться тобой вместе с твоей мамой.

Девушка обескураженно стояла напротив женщины, готовая и заплакать, и закричать, и убежать, и броситься Катерине на грудь.

– Знаешь, тётя Катя, я выйду замуж и рожу своих детей. Она увидит меня, и узнает, и очень удивится. И пожалеет, что не была рядом со мной все эти годы!

Женщина качала головой и вздыхала.

– Ах, Раечка, Раечка! Прости свою маму. У тебя нет роднее неё человека!

Девушка дулась и злилась. Она ничего не отвечала. А Катерина обняла её за плечи.

– Если хочешь, мы поедем вместе на Дальний твой Восток.

Рая отрицательно помотала головой.

– Мы с Нинкой поедем. Через полгода. Уже решено. Как мне шестнадцать исполнится, сразу на поезд и вперёд. – Она развернулась к тёте. – А ты, пока Матвей не передумал, выходи за него. Я буду за вас очень рада.

 

 

 

22.

 

 

В середине октября, когда листвы на деревьях остаётся совсем уже мало, а рябина ещё от незрелости твёрдая, но уже кроваво-красная, отмечали Нине день рождения.

Во дворе за палисадником поставили большой стол. На расшитой скатерти пестрели праздничные блюда, пустые стаканы и тарелки вразнобой. Собрались все: и Нинкины братья с матерью, тут же бегала подросшая Светланка и её округлившаяся на шестом месяце мама, и счастливая Катерина с Матвеем, в новом кителе и золотым кольцом на безымянном пальце. Алёнка привела перепуганную старушку Зинаиду Степановну. Та ворчала по дороге, сердито озираясь по сторонам. Но, завидев Райку, подсела возле неё и успокоилась.

Обед был в том самом разгаре, когда ещё перепробованы не все кушанья, но утолён первый голод. У калитки показалась согнутая полупрозрачная фигура.

Приглядевшись, гости разобрали в ней женщину лет тридцати, сильно исхудавшую и уставшую. Она стояла у забора и не решалась войти. Навстречу незнакомке пошёл Александр. Он хромая приблизился к женщине и что-то спросил у неё. Та отвечала ему, но никто не слышал их разговора. Вдруг мужчина резким движением открыл калитку и, словно снова молодой и здоровый, подхватил нежданную гостью на руки. Он кружился с ней по двору и кричал от радости. Женщина казалась очень-очень лёгкой, почти невесомой. Лица её невозможно было разглядеть, но понятно всем было одно, что она так же счастлива, как и Саша.

Когда же наконец они, успокоились и остановились, крепко прижавшись друг к другу, гости заметили, как спина мужчины содрогается от безмолвного тяжёлого рыдания. Хозяйка дома встала тоже со своего места и направилась к ним. Сначала шаги её были нерешительными. Но чем ближе она подходила, тем увереннее и быстрее становились её движения. И вот она уже бежала к незнакомке, с раскрытым ртом, застывшем в беззвучном крике.

Нина с Колей переглянулись и удивлённо поднялись со стульев. Мокрое лицо Саши повернулось к ним, и он позвал ребят к себе.

– Идите, идите, сюда. Ваша сестра Люба вернулась.

Дети поспешили к ним. Саша и мама расступились, перед младшими стояла женщина, совершенно им незнакомая. У неё были седые волосы, рассыпанные по плечам крупными кудрями, как у Нины. Большие каре-зелёные глаза светились от счастья. На худом теле висели какие-то изношенные тряпки непонятного цвета. Она, ничего не говоря, обняла Нину и Колю, прижав костлявыми руками их к себе. Они чувствовали, как бьётся её сердце под многими слоями одежды, как трясётся от усталости и возбуждения её измученное тело. Они не узнали её, и встретилась бы она им на улице, прошли мимо неё. Но счастливые лица матери и старшего брата говорили им о значимости момента, и дети интуитивно прочувствовали всю боль и радость произошедшего.

Любу усадили между Сашей и матерью. Женщина не отрывала глаз от дочери, поминутно вытирая красные глаза. Она всё время что-то шептала и бормотала, проводя руками вдоль тела и лица женщины. Райке она напомнила её обезумевшую бабушку. Она оглянулась. Старушка и сейчас смотрела на девушку. Заметив её взгляд, безумная радостно улыбнулась, оживилось всё её лицо и во взгляде застыло спокойствие и счастье. Безмятежное и безграничное счастье, как штиль на воде.

Хозяйка дома тоже вдруг преобразилась. У старенькой засохшей женщины неожиданно появились осанка и огоньки в глазах, словно клетка раньше была пустая, а теперь в ней поселилась птица.

Нина убежала в дом и вернулась оттуда с большим белым платком, покрытым алыми розами. Она накинула его на плечи сестре. Это был подарок от матери на день рождения. То немногое, что осталось от прежней жизни. Люба была тоже из прежней жизни. И она возвращала всех туда, где ещё не было войны, бомбёжки, ранения Саши, маминых отчаянных слёз по ночам и страха. Беспросветного страха за будущее.

Их увели однажды утром. После взрыва дом сгорел. Кое-что удалось спасти, но жить в полуразрушенном здании не было возможности. Они ютились в летней кухне и бане. Колю с Ниной мать укладывала на старой тахте. Сама ложилась рядом на матрац, брошенный на пол. Девушки устроились на полках в предбаннике и моечной.

К ним пришёл их старый учитель истории. На прекрасном немецком он объяснял солдатам, кого нужно забирать. Мать начала рыдать. Мужчина не обращал на это внимания. Когда её детей уже вывели со двора, она бросилась с кулаками на полицая, нанося удары по спине. Он резко развернулся и, схватив женщину за руки, оттолкнул её.

– Пожалей своих детей. У тебя их ещё двое. – Он измерил её холодным взглядом. – Это твоя плата за то, что муж и сын на фронте. Легко отделались. – Он криво усмехнулся. – Всех бы на слободу.

Плачущие дети кинулись прижимать к себе несчастную маму. Полицай презрительно ухмыльнулся и ушёл.

Он шагал, догоняя конвой с многочисленными молодыми крепкими девушками, вспоминая, как много лет назад он был свидетелем подобной сцены. Но тогда красные выводили из родного дома со связанными руками его отца и старшего брата. А он сидел в подполье под креслом матери, которая заливалась слезами и криками. Ночью она вывела его из деревни, отдала ему последние деньги и простилась с ним. Больше он никогда не видел ни её, ни других своих родных.

Он остервенело воевал против Советов сначала в Белгородской губернии, потом под Киевом. На стороне белых, в союзе с немцами, а теперь – с фашистами. Он заключил бы сделку хоть с самим чёртом, лишь бы рассчитаться за свои обиды и боль. Но ни то, ни другое не утихало в нём, будто там внутри была не просто пустота, а бездна. И сколько в неё ни бросай, нет ей насыщения, и нет ему успокоения.

Девушек собрали на площади. Немецкий офицер что-то равнодушно сказал на своём языке. Несколько местных мужчин, перебежавших на сторону захватчиков, разошлись вдоль большой толпы запуганных людей. Офицеры начали теснить девушек в разные стороны. Их делили на две большие группы. Сёстры держались вместе, но потоки растянули их. В последний момент Люба схватила за руку Верочку. Они кричали своим сёстрам, но солдаты подталкивали их в другую сторону.

Крича и ругаясь, девушек удалось собрать кое-как в колонну. Их повели на окраину города. На улицах они ловили редкие взгляды горожан, переполненные ужаса и сочувствия. Когда дома закончились, вдоль дороги выстроилась военная техника. Девчонки шли между рядов танков и пулемётов. Липкие взгляды сопровождали беззащитных девушек. За их спинами то и дело взрывался молодецкий хохот. Сопровождение тянулось до кирпичного завода.

Двор был пуст. Только немногочисленные солдаты с собаками встречали их. Девушек загнали на склад. Завод не работал с начала войны, и помещение было почти пустым. Большие двери закрылись за ними. Оцепенение сменилось растерянностью. Никто не знал, что делать, и что их ожидает. До утра пленниц никто не беспокоил. Спали на полу, сбившись в кучки.

На следующий день два мужика, очевидно, предателя, объяснили им, что ежедневно все будут работать. Так начались их мучения на строительстве дороги, которую впоследствии нарекут «Берлинкой».

Спустя недолгое время Люба и Вера узнали, что их сестёр вместе с другими девушками увезли в Сталинградском направлении. Больше об их судьбе ничего не известно.

Уже через месяц от девушек осталось меньше половины. Цеха и другие помещения быстро заполнялись советскими военнопленными. Все работали на износ. Умирали десятками ежедневно. Кормили мало и плохо, то ли муку, то ещё какую-то крупу заливали кипятком, наподобие как поросятам заваривают комбикорм. Есть хотелось постоянно. Иногда давали гнилую конину. Она воняла невозможно, но научились есть и её. Офицеры смеялись над русскими, приговаривая, что «это лучшая еда для советских собак».

Как выжили сёстры в этих условиях, объяснить никакими законами логики нельзя, просто так должно было случиться, и это случилось.

Однажды Люба, возвращаясь со своим строем в лагерь, заметила странную группу людей. Они собрались, тесно прижавшись друг к другу, и что-то быстро делали. Вдруг раздались выстрелы. Люди не побежали, и тогда их расстреляли. Почти все они упали тут же на землю, за исключением двух совершенно измученных человек, которые хромая расползлись в стороны. Тогда стало возможным разглядеть, чем занимались эти люди, спрятавшись ото всех в овраге. Убитые лежали в разных позах на трупе, уже начавшем разлагаться. Немцы застрелили убежавших. На их лицах и руках была кровь.

Люба с омерзением вздрогнула и вспомнила, как в детстве отец пристрелил их собаку, которая много лет охраняла дом, только за то, что она покусала дочь. «Собаку, попробовавшую человеческой крови, надо убивать».

В тот день у Веры не было совсем сил никуда идти. Но все знали, если не идёшь работать, тебя расстреляют. Люба была самой старшей из сестёр, а Вера – самой младшей из тех, что забрали. Голова кружилась от голода, но девушка засунула комок баланды под язык и стала медленно рассасывать его. Всё остальное она отдала младшей.

– А как же ты? – пролепетала девочка.

Но Люба молчала. Она не проронила ни слова, пока шла на работу, боясь даже пошевелить языком. Комок присох к нёбу. Медленно он размылся слюной, и весь день она хранила память о его вкусе.

На обратном пути что-то случилось впереди. Кого-то снова били. Там столпился народ. Голова у Любы кружилась. Неожиданно Верочка споткнулась, сестра придержала её. Девчонка еле плелась. Пришлось тащить её в лагерь. Вечером Вера ела плохо. Её знобило и тошнило. Люба отдала ей весь свой ужин, но девочка не притронулась к нему. Каша так и застыла, покрывшись растрескавшейся коркой.

Девушка сидела на полу у стены и держала на коленях младшую. Жизнь безвозвратно уходила из тела ребёнка.

– Спой мне, – еле слышно прошептала Верочка.

Люба не сразу поняла, о чём её просит сестра. Потом тихо затянула старую казацкую песню.

 

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою.

Стану сказывать я сказки,

Песенку спою;

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю.

 

На старом складе всюду лежали женщины. От тех девочек, что пригнали в августе, остались только две сестры. Новых собирали из соседних деревень. Были здесь и пленные медсёстры. Одни узницы прислушивались к нежному пению Любы, другие тихо шевелили губами, повторяя слова, третьи боязливо смотрели на дверь. Луна печально вливалась сквозь единственное окно над входом. Её свет рассеивался полукругом, и казался очагом, вокруг которого собрались глупые маленькие мошки, заблудившиеся далеко от дома в темноте.

 

По камням струится Терек,

Плещет мутный вал;

Злой чечен ползёт на берег,

Точит свой кинжал;

Но отец твой старый воин,

Закалён в бою;

Спи, малютка, будь спокоен,

Баюшки-баю.

 

На улице послышался шорох. На девушку зашикали. В руках у неё горела влажная голова сестры. Ровное дыхание ещё утверждало жизнь, но руки бессильно свисали к полу. Она что-то простонала. И Люба, крепко прижав её к себе, продолжала чуть громче, мелодичнее вытягивая ноты.

 

Сам узнаешь, будет время,

Бранное житьё;

Смело вденешь ногу в стремя

И возьмёшь ружьё.

Я седельце боевое

Шёлком разошью…

Спи, дитя моё родное,

Баюшки-баю.

Богатырь ты будешь с виду

И казак душой.

Провожать тебя я выйду –

Ты махнёшь рукой…

Сколько горьких слёз украдкой

Я в ту ночь пролью!

Спи, мой ангел, тихо, сладко,

Баюшки-баю.^[1]

 

Не успела Люба закончить последнее слово, как дверь открылась. На пороге чернела фигура офицера. Женщины притихли. Люба прислушалась к Верочкиному дыханию. Его не было. Она прижала сестричку к себе. Сердечко не стучало. Слёзы катались крупными каплями по лицу, заливая мёртвые глаза ребёнка.

– Кто здесь пел? – прохрипел бас надсмотрщика.

Ответом была тишина. Даже Любин плач не имел звуков.

– Я ещё раз спрашиваю, – он осветил тела уставших женщин. – Если не ответите, пойдём все на построение, – угрожал он, обводя помещение фонарём.

Луч скользнул по сёстрам.

– А, это ты, – он направился к девушкам. – Встать, когда с вами разговаривает офицер, – полицай дёрнул Веру за руку, но Люба крепко вцепилась в сестру. Он дёргал её, как тряпичную куклу, а девушка только хрипела и шипела на него. Тогда он замахнулся, чтобы ударить, но офицер остановил его.

– Не надо, – медленно почти по слогам сказал он.

Мужчина опустился на корточки и посмотрел Любе в лицо.

– Это ты пела, девочка? – спросил он.

Люба кивнула, не отпуская сестру. Офицер посмотрел на ребёнка, безжизненно свисающего на руках девушки. Потом оглянулся на надзирателя.

– Доктора. – Повернулся к Любе и сказал: – Пойдём. Это твоя сестра? Надо показать её врачу.

Люба поднялась на трясущихся ногах. Она ела последний раз сутки назад, если это можно было назвать едой. Вера показалась ей страшно тяжёлой. От голода, потрясений, волнения у неё закружилась голова, и она потеряла сознание.

 

 

 

23.

 

 

Когда она пришла в себя, то не сразу поняла, где находится. Вокруг было тихо, не пахло плесенью и немытыми телами. Она лежала на чистой постели, укрытая совершенно удивительно мягким одеялом. Рядом на тумбочке стояла керамическая кружка с тёплым чаем и печеньем. Не раздумывая, она засунула печенье в рот целиком, и оно растворялось у неё, как ей показалось, несколько часов. Она так и уснула.

В следующий раз, когда она открыла глаза, на тумбе стоял новый чай и ещё одно печенье. Она потянулась за лакомством, но краем глаз заметила движение в комнате. Люба приподнялась. За столом в центре комнаты сидел немецкий офицер и внимательно наблюдал за ней. Девушка одёрнула руку и залезла поглубже под одеяло.

Мужчина приблизился к ней и остановился. Люба не открывала глаз.

– Не надо бояться, – сказал он голосом, – у тебя хороший голос, и ты петь прекрасную песню. Я немного говорить по-русски. И не всё понять, но это песня, это песня воинов и героев.

Он немного отошёл. Люба открыла глаза. Офицер ей улыбнулся.

– Я не обижу тебя. Ты будешь жить здесь. Когда захочешь, ты можешь петь, а я буду слушать тебя.

Люба смотрела на него широкими глазами. Это был немолодой, хорошо сложенный, несколько щуплый мужчина с тёмными глазами и посеребрёнными волосами. У него был мягкий и очень спокойный голос. И как они умудряются лаять таким голосом, подумала Люба. Она посмотрела по сторонам и вспомнила про Веру.

Офицер догадался, кого ищет девушка.

– Твоя сестра. Она, к сожалению, умерла. Совсем ещё ребёнок. Мне жаль.

Он направился к столу. А Люба хотела закричать ему вслед: а было ли ему жаль, когда они приказали отправить на тяжёлые работы молодых ещё неокрепших девчонок, из которых остались только они с сестрой? Или, может быть, ему было жаль, когда они бомбили Острогожск летним утром? Или, может быть, он раскаивается в том, что участвует в этой войне, уничтожая мирное население чужой страны? В какой момент ему стало жаль?

Любу затошнило. Она наклонилась, и её вырвало на пол. Испуганно и виновато девушка посмотрела на мужчину. Он брезгливо отвернулся и что-то крикнул. Появилась женщина. Она принялась убирать за Любой.

– Тебе сегодня не стоит больше есть. Это может быть пока вредно для тебя, – сказал офицер, – пей чай.

Он ушёл. Люба больше не смогла уснуть. Она не понимала, зачем она нужна этому странному человеку. Она пыталась осознать смерть сестры и своё нынешнее положение. Но у неё это плохо выходило.

Через какое-то время девушка окончательно окрепла. Она свободно перемещалась по комнате, но выходить за её пределы боялась. Любу не было необходимости охранять. Для немцев она оставалась русской дикаркой. Для своих она стала предательницей, которая ест, как комнатная собачка, с рук врага. Кем она была для себя, Люба ещё не определилась.

Офицер больше не просил её петь. Но сидя часами одна в комнате, она то плакала, то начинала мурлыкать какую-нибудь мелодию.

Наступила зима. Снегом завалило двор. Его чистили пленные солдаты. Люба украдкой наблюдала за ними из окна.

 

Стану я тоской томиться,

Безутешно ждать;

Стану целый день молиться

По ночам гадать;

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю…

Спи ж, пока забот не знаешь,

Баюшки-баю.

Дам тебе я на дорогу

Образок святой:

Ты его, моляся Богу,

Ставь перед собой;

Да готовясь в бой опасный,

Помни мать свою…

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

 

Перед глазами Любы стояло лицо Веры. Не то, когда она умирала, а то счастливое и розовое, когда она была совсем малышкой. Любе было девять, когда родилась Верочка. Остальные сёстры были ещё совсем крошками, чтобы понимать важность рождения ребёнка. У мамы часто умирали маленькие дети. Но Верочка оказалась из крепких.

Бабушка, мама отца, часто пела им эту песню. Люба выучила её и убаюкивала Веру, а потом и других младших именно этой колыбельной. Сколько тепла и любви было в этом пении. У неё забрали дом, маму, сестёр, свободу, но осталась-то эта песня, как самое дорогое и очень сокровенное.

– Всё-таки, птичка оказалась певчей, – услышала она за своей спиной.

Мужчина зашёл тихо и незаметно, пока девушка пела. Он, как охотник, боялся спугнуть свою добычу.

– Очень красивая песня. Хотел бы я, чтобы меня благословляли именем Бога, отправляя на войну.

Первый испуг Любы прошёл, и она с ненавистью смотрела на своего покровителя. Он прочёл этот взгляд.

– Понимаю. Ты ненавидишь нас. Вы все ненавидите нас. Мы причинили вам много страданий. Но, как тебе это объяснить, так жить, как вы, нельзя! У вас такая земля, природа, столько богатств, а вы живёте, у вас есть слово такое… убого. Вот. Я правильно сказал?

– Всё правильно, – ответила Люба, – но только слово «убого» обозначает «у Бога».

У офицера расширились глаза от восхищения.

– Потрясающий язык! Он просто великолепен! За что вам, такой нации дикарей и бездельников, такой необыкновенный язык?!

Люба сердито смотрела на него. Она бы многое могла ему ответить. Но был ли в этом смысл? Смысл её свободы заключался не в том, что она могла свободно говорить, что хотела, а в том, что могла позволить себе не говорить, когда этого не желала. Этот офицер сейчас явно стремился к разговору, и единственное, что могла противопоставить его удовольствиям девушка, это было её молчание.

Он ещё долго рассуждал, восхищался и ждал, когда Люба вступит с ним в диалог. Но этого не происходило. Разочарованно он наконец ушёл.

В январе начались бои под Острогожском. Высший командный состав отступал первым. Каждый брал только самое ценное. Один офицер вёз иконы, завёрнутые во множество тряпок. Другой – мешочек золотых простеньких украшений, украденных у местных жителей. Третий всюду за собой таскал свою смешную кудрявую псину, которую непременно облаивали местные овчарки. Любу тоже забирали. Она не представляла ценности ни для кого, но была, скорее всего, очень экзотичным сувениром.

Её покровитель увёз девушку в Германию. У него был недолгий отпуск. Он поместил Любу в своей квартире, где жили его сестра и мать. Женщины с недоумением смотрели на выходку мужчины, но перечить не стали.

Он предупредил их, что диковинная девушка поёт. Сестра играла офицеру на фортепиано и что-то вытягивала своим писклявым голосом. Он морщился и со смехом поглядывал в сторону Любы.

Перед самым своим отъездом он привёл в дом подростка, мальчика лет двенадцати.

– Это чтобы тебе не было скучно, – сказал он, – оставляя ей, как питомцу, игрушку, чтобы зверушка в отсутствии хозяина не загрустила и не издохла.

Мальчик оказался наполовину русским и наполовину белорусом. Говорил смешно, путая ударения в словах. Их поместили в отдельную комнату. Мать офицера не разрешала им выходить. Ели они там же, правда, кормили их хорошо. Единственным развлечением стало долгое сидение на подоконнике.

– Почему он привёз тебя? – спрашивал мальчик.

– Говорит, что ему нравится, как я пою.

– Тогда спой мне.

И она пела для него всё, что помнила и знала.

Офицерская сестра презрительно фырчала и садилась снова и снова за фортепиано. Это была нескончаемая дуэль двух культур.

Когда русские вошли в город, Люба с мальчиком сбежали из этого дома. Они долго скитались по развалинам, пока велись перестрелки с обеих сторон.

– Знаете, – сказала в конце Люба, – наши дошли пешком до Берлина за пять лет, а я семь лет шла пешком из Берлина домой. Сначала в городе была полная неразбериха. Потом долго отлавливали шпионов и предателей. Мы избегали встреч и с немцами, и с русскими. Всюду шли караваны людей. Одни двигались на восток, другие на запад, словно наступило великое переселение народов.

На какое-то время я задержалась в Польше. Я болела. Лежала в госпитале. Потом там же работала медсестрой. Только через три года я смогла добраться до Белоруссии. Там я вздохнула свободно. Но вскоре вместе с другими беглыми и пленными меня взяли наши. Проверить мою личность было невозможно. Доказать достоверность моей истории я не могла. Меня спас удивительный случай. Очевидно кто-то из бывших узников лагеря, где мы были с сестрой, выжил. Он узнал меня. Тогда я, совершенно свободная и на родной земле, направилась домой.

Денег у меня не было не то что на билет, даже на еду. Я попрошайничала, подрабатывала грузчиком и дворником, побиралась, как могла. Наконец я оказалась в поезде, следовавшем на Воронеж, где со мной случилась ещё одна история, о которой я не могу не рассказать.

И Люба рассказала, как она стала свидетельницей убийства. Недалеко от неё сидели мальчишки, очевидно, беспризорники и попрошайки, как она. Она услышала их разговор.

– Ты уверен, что это он? – шептал один.

– Уверен, дальше некуда, – отвечал второй. Я видел своими глазами.

– Видел что? – испуганно пискнул третий.

– Как он убил нашу маму Машу, – пробурчал второй.

– У тебя нет мамы. Ты детдомовский, – снова пищал голосок.

– Ты просто её не помнишь, мелочь. Она и тебя спасла от немцев, когда мы подыхали с голодухи. Накормила и приютила. А потом увела от казни, – настаивал первый.

– Да, да, – послышался ещё один срывающийся голос, – и своих деток отдала. Это наша мама.

– Ну ладно вам. Я всё понял, – пищал мальчик.

– Как бы его выманить?

– Хитёр он.

– Не таких обводили, – ответил заводила.

Они пошуршали, потом двое, наверное, постарше, пошли к выходу. Люба заметила, как один из них достал из кармана кошелёк и передал второму купюру, другую при этом выронив. Он сделал вид, что не заметил этого, убрал остальные деньги обратно в карман и пошёл в тамбур. А первый вернулся обратно к ребятам. Всю эту сцену они разыграли для пожилого мужчины, делавшего вид, что он спит.

Люба тоже заметила старика. Кого-то он ей напоминал, но она никак не могла припомнить, кого. На нём было довольно заношенный костюм, хорошие ботинки, и даже шляпа, спущенная на лицо. Из-под головного убора выглядывала седая борода. Тело у незнакомца было жилистое и осанистое, чувствовалась офицерская выправка, но в глаза бросались очень мягкие, совершенно нежные кисти рук. Люба посмотрела на свои, покрытые мозолями и ранами, чёрные от работы и солнца, с загрубевшей, как резина, кожей.

Когда ребята разошлись, мужчина поднял купюру и убрал себе в карман. И снова опустил шляпу на глаза. Вскоре пару мальчишек пронеслись в одну сторону, потом один из них вернулся. Появился тот, что ушёл в тамбур. С таким перемещением ребят Люба запуталась, где и сколько их было. Мальчик писклявым голосом начал подвывать, что украли деньги, стоя перед мужчиной в костюме. Пассажиры стали просыпаться и поглядывать на возмутителя спокойствия. Заговорили про милицию.

Мужчина в шляпе открыл глаза и попросил не мешать ему спать. Писклявый мальчик спросил и у него, не видал ли он денег на полу. Старику стало неловко. А после слов о милиции у него совсем сон прошёл.

– Это чёрт знает что такое, – выругался он и собрался покинуть вагон.

Он взял свой портфель и скрылся в тамбуре. Следом за ним пошёл пискун. А потом и ещё два мальчишки. Обратно не появился никто.

Через минут пятнадцать или чуть больше раздался женский вопль. Кто-то из мужчин-пассажиров ушёл посмотреть в тамбур, что произошло. Из дверей вылетела бледная девушка с криками «Убили!».

Зеваки рвались в тамбур. Появилась милиция. Всех разгоняли, но просили не покидать вагон. Потом вели допрос. Все стали свидетелями. Кода дошла очередь до Любы, её отвели в тамбур. Там на полу лежал старик с большим кровавым пятном на костюме. Его портфель валялся тут же, рядом с ним – шляпа. Теперь хорошо можно было разглядеть его лицо. Он постарел, поседел, немного пополнел и отрастил бороду, но Люба его всё равно узнала. Она никогда не забывала лица полицая, отправившего на смерть её и сестёр из родительского дома. Нелепо разбросав ноги по сторонам, открыв рот, на неё смотрел пустыми глазами старый учитель истории.

Матвей сделался серым, услышав этот эпизод. Катерина и Райка побледнели. А Люба объявила, что это конец её приключениям, и она очень счастлива оказаться дома.

Её мама трепетно поправляла бахромку платка на дочери, тяжело вздыхая, не смея произнести ни слова, будто боялась спугнуть своё долгожданное счастье.

Райка оглянулась на старушку. Зинаида Степановна не сводила глаз с девушки. Её взгляд излучал столько тепла и любви, что можно было утонуть, выплыть и утонуть ещё раз. Рая притянула к себе старушку и прижала к груди. Она, конечно, ничего не понимала и не помнила, и все события для неё смешались и не имели значения, но она была счастлива и могла обогреть своим счастьем всех обездоленных в этом мире. А предназначалось это тепло только одной Райке, которая не принимала и отталкивала её. Так если безумные способны на такую слепую и горячую любовь, почему бы разумным и всё понимающим не почувствовать хотя бы половину этого? Рая поцеловала бабушку в сухие волосы и закрыв глаза представила где-то далеко свою маму, и простила её, мысленно отправляя ей огромное человеческое счастье.

 

 

 

 

 

 

Конец

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: