Кнут и Пряник

 

 

 

Квартира, где должен был проходить концерт, располагались в одном из старых домов в Староконюшенном переулке. Войдя во двор, Кнут и Пряник увидели толпу длинноволосых молодых людей и девчонок, переговаривающихся между собой на непонятном языке.

– А я ему и говорю, – толковал один из них, высокий парень в потертом джинсовом костюме, – «Кто не любит Боба, тот не любит меня. А кто не любит меня, тот будет найтать в парадняке»!..

Пряник прервал его вежливым вопросом:

– Простите, а где здесь концерт?

– Зыкина поет в ДК «Серп и молот», – усмехнулся джинсовый парень. – А у нас тут сэйшн!

Пряник, с трудом сдерживая волну гнева, уточнил:

– И где этот сэйшн?

– Во втором подъезде, на третьем этаже, только там уже пипл набился, вам туда ходить без мазы…

– Это я сам решу, поэл? – сжав зубы, ответил Пряник. – Пойдем, Кнут. Пипл, расступись!.. – И принялся расчищать перед собой дорогу, волевым движением локтей раздвигая толпящихся.

Молодежь перешептывалась между собой:

– Что за гопник?.. Ты его знаешь?

– На блюстителя не похож…

– Посторонись! – Повелевал Пряник, решительно протискиваясь сквозь толпу. Кнут, собрав все свои силы, старался не отставать, извиняясь при этом направо и налево.

Наконец, они оказались у входа в квартиру. Дверь была открыта. Навстречу Прянику выдвинулся крепкий бородатый мужик в кожаной куртке:

– Куда?

– Мы от Ли Чанга, – сурово ответил Пряник, сверкнув глазами.

– Помню. Он за вас забашлял. Проходите. Не фузить, не дринчать, не дымить.

– Что? – Не понял Кнут.

– Не шуметь, не пить, не курить, – перевел бородатый.

В большой комнате было полно народу. Все сидели на полу, кто-то примостился на подоконнике. Кнуту и Прянику с трудом удалось втиснуться в пространство, отвоевав для себя считанные квадратные сантиметры пола. Наконец, взору присутствующих явился нестриженый молодой человек с гитарой в руках. Толпа оживленно загудела. Ни слова не говоря, солист сел на стул и начал петь:

 

 

По Миссисипи плывут пироги,
В пирогах – хиппи, босые ноги,
А рядом с ними, ругаясь матом,
Плывет зеленый аллигатор…

Семь полицейских в зеленом «Джипе»
Арестовали веселых хиппи.
А вместе с ними за ругань матом
Был арестован аллигатор…

 

 

За этой композицией последовало еще несколько, из которых Кнут не понял ровным счетом ничего, кроме того, что «музыка «Битлз» нежнее и человечнее», а кто не согласен, тот – «гопник и пункер». Кто такие «гопники», Кнут не знал, а по сему шепотом спросил об этом Пряника.

– Козлы, наверное, – авторитетно ответил тот.

– Не фонить! – Зашикали на них, и друзья притихли.

На песне, посвященной «полному облому», в комнату вошел милиционер и, прервав пение, возвестил:

– Майор Поспелов. Всем оставаться на местах! Проверка документов! Выходить по одному!

– Это винт! – Воскликнул кто-то из присутствующих.

Пряник встал в полный рост и, подойдя к майору, дружелюбно сообщил:

– Мы слушаем песни, никому не мешаем…

– А с тобой, урод, я разберусь отдельно, – презрительно отреагировал майор, и напрасно…

Глаза Пряника налились кровью, легкие сами собой наполнились воздухом, рука взметнулась над головой, и уже в следующее мгновение тишину комнаты вдребезги разбил его воинственный крик «Севастополь!», после которого майор кубарем вылетел за порог квартиры. Толпа зрителей шепотом ахнула. Кто-то отчетливо произнес:

– Полный улет…

Пряника скрутили четверо дюжих сержантов; Кнут же не оказал сопротивления, убеждая стражей порядка, что он «закон не нарушать, потому что музыка – карашо», но все равно получил по кумполу.

– Сейчас будет тебе музыка, – ехидничал майор.

Их привезли в отделение, где посадили в клетку, которую Пряник назвал «обезьянником». Помимо друзей, здесь находилось еще пятеро любителей камерного искусства. Один из них пожал Прянику руку:

– А ты крутой мэн. Классно городового отбуцал. Шланг меня зовут.

– Сергей, – нехотя ответил Пряник. – А это Кнут. Мы в общаге вместе живем. Его не трогать: за него голову сломаю. Долго нам тут загорать?

– Это мощное попадалово, чувак, – объяснил Шланг. – Кисляк, короче. Здорово ты их разозлил. Но на первый раз, может, и отпустят.

– Что есть кисляк? – Ужаснулся Кнут, шестым чувством понимая, что ничего хорошего данное слово не сулит.

– Кисляк – это кранты, – объяснил Шланг.

Кнут даже не стал переспрашивать. Шланг, между тем, разговорился:

– Это еще не самый стремный флэт: бывает и полная лажа. Неделю назад одна герла вписала меня на квартирник. Поначалу все было кайфово: подринчали клоповник, пыхнули, – короче, полный расслабон. Да и музон обещали улетный. Не успели приземлиться, как налетели попугаи. Словом, атас и кипеш. Хорошо, что книг с собой не захватили. Городовые меня тогда за ботву оттаскали и весь верзошник отбуцкали. До сих пор антифэйс болит.

– Да, это был кикос фильдеперсовый, – согласился с ним один из заключенных, хмурый парень со шрамом на лбу.

– Переведи, – растерянно попросил его Пряник.

– Слова не понимайт, – подтвердил Кнут.

– Да что тут переводить? – Рассмеялся Шланг. – Выпили коньяку, покурили и на сейшн пришли. А там – менты и никакой музыки. Повинтили и отп…дили. Теперь врубэйшен?

– Я в туалет хочу, – испуганно шепнул Кнут.

– Терпи, чувак, – ободряюще хлопнул его по плечу Шланг. – Здесь в Париж не позвонишь…

В этот момент пострадавший от Пряника майор распахнул дверь клетки:

– Прянишников, на выход…

Кнута с Пряником отпустили, поверив на слово, что они «больше не будут». Правда, пообещали сообщить о произошедшем в деканат. И не обманули, потому что через две недели Петров вызвал обоих на общее собрание.

За кафедрой, возглавляя своеобразный президиум, восседал профессор Костоедов, и торжественно хмурился; по левую руку от него навытяжку стоял комсорг. Аудиторию заполнили растерянные и притихшие студенты.

– Веди себя так, будто тебе монопенисуально, – посоветовал Кнуту Пряник.

– Как покуист? – Уточнил Кнут.

– Точно!

Процесс перевоспитания начал Петров:

– Товарищи! Мы собрались по случаю вопиющего происшествия. Студенты Бауэр и Прянишников… да вы встаньте, не стесняйтесь! – Кнут и Пряник нехотя поднялись со своих мест. – Так вот: эти, с позволения сказать «товарищи», оказали сопротивление сотрудникам милиции, после чего были правомерно доставлены в отделение, о чем было сообщено в деканат. В процессе дознания выяснилось, что вышеназванные граждане посетили несанкционированный, так сказать, концерт, называемый квартирником. Поясню, что на подобных квартирниках обычно происходит морально-физическое разложение несознательной части советской молодежи. Так называемые «хиппи» вовлекают наших людей в порочный круг пьянства и разврата, внушая им чуждые мысли и прогнившие западные ценности. И поскольку Бауэр и Прянишников – члены нашего дружного сообщества, мы обязаны не только объяснить им всю пагубность случайно выбранного ими пути, но и осудить данное деяние, равно как и услышать от них слова товарищеского раскаяния. Желающих прошу высказаться.

Слово взял профессор Костоедов. Он тяжело поднялся со стула, взгромоздился на трибуну и тихим голосом начал:

– Тяжело, товарищи. Тяжко и стыдно осознавать, как вражеская пропаганда пытается разложить изнутри наше сплоченное общество. Бездумное бренчание и красочная обертка западного образа жизни застит глаза и сбивает с верной дороги некоторых людей. Студент Прянишников, один из лучших представителей крестьянства, хороший парень, попал в цепкие лапы грязной пропагандистской машины. Его немецкий товарищ Кнут Бауэр, веря своему другу, послушно пошел вслед за ним. Они оступились, но наша обязанность – помочь им вернуться в общий строй…

Аудитория жидко зааплодировала. Петров поднял правую руку, останавливая воображаемую овацию:

– Тихо, товарищи. Послушаем студента Прянишникова.

Пряник пожал плечами:

– А что говорить?

– Как это «что»? – Пафосно удивился Петров. – Разве тебе не стыдно?

– А чего стыдиться? Флэт оказался стремный, прилетели попугаи, свинтили, Кнуту по тыкве настучали. А я должен был молчать?..

Студенты одобряюще зашумели.

– Спокойно, товарищи! – Призвал к порядку активист, и обратился к Кнуту: – А что нам скажет Бауэр?

– Пряник знать, что говорить, – спокойно ответил Кнут. – Мы лохануться, а собрание это – просто лаша!

– Лажа! – Поправил его кто-то с галерки.

– Значит, вы не раскаиваетесь? – Ужаснулся комсорг.

– Вот докопался, комсюжник, – зашептались в первых рядах.

– То, что майору по чану врезал – признаю, – ответственно заявил Пряник. – А насчет всего остального – полный безмазняк!

Костоедов понял, что еще пара реплик, и в отдельно взятой аудитории университета произойдет буржуазная революция, а по сему взял диспут в свои руки:

– Предлагаю вынести студентам Бауэру и Прянишникову общее порицание и выговор. Кто «за»? – И, не ожидая результата голосования, приговорил: – Единогласно. Все свободны!

Вечером Петров пришел каяться с «Портвейном».

– У меня просто должность собачья, – объяснил он.

– Фот ты и ссучился, – пригвоздил его Кнут.

– Точно, – подтвердил Пряник, но от вина не отказался. – Противно с тобой пить, да уж ладно: ты – слабый человек.

– Как труслифая папа, – добавил Кнут.

– Поймите же: меня заставили! – Слезно признался комсомолец. – Партия, правительство и весь аппарат. Пьянство, триппер и мордобой в определенных пределах допустимы, но антисоветчина карается по закону. Это вы понимаете? Меня же дрючат как комсорга!..

Ли Чанг тоже пришел выразить свою солидарность. Сообщил, что через пару дней в квартире тетки Мяу также состоится нечто подобное.

– Я больше не ходить на стремный флэт, – вздрогнул Кнут.

– Предупреждаю! – Петров поднял к потолку указательный палец. – Если что, я умываю руки.

– Ты душу сперва умой, – посоветовал Пряник.

…С того дня в лексиконе Кнута появились «системные хиповые» словечки, и даже Пряник не всегда его понимал, строго требуя:

– А теперь то же самое, но по-русски…

Кнут терпеливо переводил, объясняя значение каждого слова. Возможно, в нем погибал великий лингвист…