Кнут и Пряник

 

 

 

Миша Калинин родился в 1923 году. В тот год рождаемость особенно выросла, потому что закончилась гражданская война и страна начала подниматься из руин. Мужчины и женщины, соскучившись по мирной жизни, влюблялись друг в друга, и у них рождались дети. Потом младенцы начали умирать из-за голода: родители зачастую оказывались не способными прокормить собственных детей. Отцы ударялись в пьянство, матери, надорвавшись на работе, погибали. Кого-то сажали за нелояльность к выстраданной власти. В Советской России росли показатели беспризорщины. Но Миша Калинин всего этого не знал, потому что родился в Кремле. Его дедушка был одним из ближайших соратников Ленина, и маленький Миша рос вместе с детьми и внуками старых верных партийцев. Он играл на «щелбаны» с Васей Сталиным и дергал за косички Свету Аллилуеву; учился в Кремлевской школе и никогда не покидал территории Кремля. Ему не рассказывали о том, какая жизнь происходит за красной стеной. В местной школе Миша учился хорошо. Поначалу ему помогала бабушка, но потом бабушка куда-то исчезла. Позже Мише объяснили, что она оказалась врагом народа, и теперь о ней лучше не вспоминать. Однажды Мишу погладил по голове товарищ Сталин. Встретил посреди мрачного коридора и спросил:

– Мальчик, ты меня знаешь?

Мише было десять лет, и он не сразу понял, что щербатый дядя и портрет, что висит на стене над его кроватью – это одно и то же. Поэтому смущенно ответил:

– Вы похожи на моего любимого товарища Сталина.

Дядя улыбнулся и потрепал его по загривку:

– Молодэц. Ласковый волчонок двух маток загрыз. – И как-то недобро засмеялся…

В тридцать восьмом Мишиных родителей выселили из Кремля. Юный Михаил Иванович Калинин – полный тезка своего дедушки – очень этому обрадовался. В конце концов, теперь они жили в центре живой Москвы, не будучи отгороженными от мира высокими правительственными стенами. К тому же, для их семьи сохранили кремлевский паек.

Окончив школу, Миша поступил в институт на факультет востоковедения. Там он изучал китайский и японский языки. В институте он столкнулся с тем, что некоторых его сверстников забирали прямо из аудитории люди в погонах. Потом ему шепотом рассказывали о том, что арестованные в свободное от учебы время шпионили в интересах английской и японской разведок. И тут грянул сорок первый. Многие его сверстники ушли на фронт и не вернулись. Но Мишу на фронт не брали, потому что у него с детства высохла левая нога, отчего он стал пожизненным инвалидом. В семье на него всегда смотрели с некоторой жалостью: так смотрят на ущербных, лишенных полноценной жизненной перспективы.

А в двадцатилетнем возрасте Миша влюбился – горячо и тайно. Объектом его чувств была актриса. Дело в том, что реальные девушки не рассматривали его всерьез, и ни о каких чувствах, а уж тем более – связи – не могло быть и речи. Поэтому Миша Калинин часами любовался на фотографию своей избранницы, ходил на премьеры с участием любимой актрисы и однажды прислал ей букет цветов. Правда, ответа от нее не последовало. Потом выяснилось, что эту актрису очень полюбил Лаврений Павлович Берия, и призрачные надежды на взаимность отпали сами собой.

Одиночество, помноженное на обреченность, толкнуло Мишу на нетрадиционные взгляды. Он все чаще ловил себя на мысли, что, в принципе, можно обойтись и без женщин, и без семьи как таковой. Так в его жизни появился Гена – манерный, вертлявый паренек, способный ответить подобием взаимности на гибнущую нежность. Спустя еще какое-то время были Петр и Ларик, Савик и Никита, но последний оказался «стукачом», и Мишиному папе доложили, что его сын занимается мужеложством, которое сурово карается уголовной статьей. Разговор получился крайне неприятным, и Миша сделал вывод, что «в семье не без урода», и урод как раз – он. Дедушка к тому времени уже умер, и высочайшей поддержки ждать было не от кого. Да и какой могла быть поддержка, если бабушка сидела в тюрьме?..

Когда хоронили Сталина, Миша впервые уверовал в Бога. То есть, не совсем в Бога, а, скорее, в нечто высшее и справедливое. Эту справедливость мог олицетворять Будда или кто-нибудь еще. После XX съезда партии Михаил Иванович Калинин защитил диссертацию на тему «Влияние восточных религий на политическую ситуацию в Индокитае». В то время он жил со Стасиком – двадцатилетним брюнетом, страстно любящим джаз и опасающимся призыва в армию. В итоге Стасика изловили и посадили за тунеядство и уклонение от службы.

В семидесятые Михаил Иванович, до этого преподававший в МГИМО, оставил службу и переключился на незаметную жизнь, исповедуя философию повседневности. Он вязал свитера на заказ, изредка принимая гостей в доме на Волхонке. К нему ходили отщепенцы, диссиденты и фарцовщики, что, в общем-то, – одно и то же. Иногда в его огромной пятикомнатной квартире приживалось до нескольких девушек и юношей неопределенного рода занятий. Они бродили по дому, подобно сомнамбулам, – в то время как Михаил Иванович вязал свитера и гетры, – и переговаривались меж собой:

– Ты видел тетку Мяу?

– Видел. Вяжет свою х..ню…

Так они прозвали его за мягкость характера, голосовую интонацию и неумение отказать. Словом, все они были неблагодарными представителями избалованной богемы. Пару раз из квартиры исчезали вещи: набор столового серебра и антикварная ваза, но Михаил Иванович уже не мог отказаться от постоянного присутствия в его доме странной молодежи.

С Ли Чангом он познакомился в ЦДХ на выставке китайских художников. Пригласил к себе домой, напоил зеленым чаем и коктейлем «Чпок». Коктейль Чангу понравился, но сия симпатия не спасла его от желудочного расстройства. Тетка «Мяу» признал свою вину перед гостем и, исцелив, подарил ему звездно-полосатый вязаный шарф и такие же шерстяные носки.

Шестого ноября, как раз накануне праздника, Ли Чанг привел Кнута и Пряника в гости к Михаилу Ивановичу. Хозяин встретил их в просторной прихожей. С длинными седыми патлами до поясницы, опирающийся левой рукой на костыль, он напоминал ведьму и пирата одновременно. Представился:

– Тетка Мяу, будь они все прокляты.

– Кто? – Не понял Пряник.

– Большевики, – уточнил Мяу. – Идемте в зал, чтоб им всем пусто было.

– Но ведь ваш дед…

– А ну его в жопу! – Прервал его хозяин. – «Чпок» хотите?

– Сьпок не советую, – предупредил Ли Чанг.

– Как хотите, чтоб они все сгорели, – пожал плечами Мяу. – Куртки бросьте прямо здесь, у меня вешалки нету, чтоб они все попередохли.

Он провел гостей в просторную круглую комнату, усадил на большой кожаный диван, а сам взгромоздился в широкое кресло напротив. Кнут осмотрелся. По стенам были развешаны китайские гобелены, у полукруглого окна стояли старинные восточные вазы. Справа от них располагался черный комнатный рояль «Петрофф».

Пряник достал из портфеля бутылку водки:

– Порадуем печенку?

– Стаканы в буфете на кухне, – ответил Мяу. – Чанг, сгоняй, чтоб им провалиться.

– Фы диссидент? – Осторожно спросил Кнут.

– Да уж не поллитрработник, чтоб им всем лопнуть.

Кнут испуганно посмотрел на Пряника:

– Ты же говорить «Калинин дедушка – карашо?»

– Как видишь, не очень, – нахмурился Пряник.

– Мягко сказано, – уточнил Мяу. – Мой дедушка – трус и преступник, чтоб ему ни дна, ни покрышки…

Ли Чанг вернулся с четырьмя гранеными стаканами. Хозяин улыбнулся:

– Наливайте, милостивый государь.

Пряник, не привыкший к подобным речевым оборотам, выполнил просьбу незамедлительно. Спросил:

– А как же партия и правительство, а что же с перестройкой?

– После перестройки будет перестрелка, потом – пересадка, – авторитетно заявил Мяу. – Какие демократические инструменты нам ни дай – все равно соберем «совок». Кстати, СССР скоро не будет.

– Как? – Оторопел Пряник.

– Очень просто. Не будет – и все. И запомните, молодые люди: в очень скором времени вам придется закупать вермишель, соль и сахар.

Пряник даже привстал:

– Вы просто гигант поражений и мастер капитуляций!

– Неправда, – возразил Мяу. – Я – огрызок совести, оцепеневший раб системы. Поймите: беда не приходит одна. Она вваливается толпами.

– Кто виноват? – Вспомнил классику Пряник.

– Вэр? – Поддакнул Кнут.

– Целлюлит мозга, – ответил хозяин, жестом предлагая наполнить стаканы. – Вам нравятся субботники?

– Дурдом, – ответил Пряник, зеленея от ненависти. Кнут тоже замотал головой.

– А им нравится, – заключил Мяу. – И их – большинство, а вы – отщепенцы! Между прочим, – он обратился к Кнуту, – мне доводилось беседовать с вашим батюшкой на конференции, посвященной вопросам марксизма. Лет пятнадцать назад. Вы очень на него похожи.

– Данке, – промямлил Кнут и возмутился: – Но какого куя?.. Что будет с ГДР?!..

– ГДР не будет, – констатировал Мяу. – Будет Германия, а потом – объединенная Европа. У СССР же нет ни внутренней, ни внешней политики, только ценовая. По сему расчленение нашей страны неизбежно, как, впрочем, и расширение Китая. Поверьте мне, как китаисту…

Ли Чанг, все это время стоявший за спиной тетки Мяу, выдвинулся вперед:

– Правильно, мыслисель писася Тастаески! Талой софок!

– Подхалим! – Возмутился Пряник.

– Сам ти – софокл! – оговорился Кнут. – Я любить русский, я знать настоящей цена жизни!

– Ценность жизни в дороговизне ритуальных услуг, – возразил Мяу, – и в закупке сыпучих продуктов…

– Пойдем отсюда, – плюнул Пряник. – Это – гнездо разврата.

– Не намекай, что Мяу – комик, – нахмурился Ли Чанг.

– Тоже мне, Чаплин. Не смешно!

– Я в смысле – комосек! – Уточнил Ли Чанг.

– То-то он себе коленки гладит, – прищурился Пряник. – Советские статьи еще никто не отменял!..

…Мяу остановил Кнута на пороге и, протягивая старую видеокассету, спросил:

– Вы любите «Пинк Флойд»?

– Не пристафайт, – поморщился Кнут. – Ну, любить, и что?

– Здесь музыкальный фильм, – пояснил Мяу. – Просто посмотри и послушай. Дас ист зэр гут.

Кнут, пожав плечами, взял кассету и, не прощаясь, покинул странную квартиру.

Хлопнула обшарпанная входная дверь…

Всю дорогу Пряник возмущался:

– Партия все ему дала! А он – гомик, и против советского строя! «В лесу раздавался топор дровосека, гонял дровосек топором гомосека»… Слушай, камрад, а что это он тебе подарил?

– Может, порно? – улыбнулся тот.

– Это бы еще ладно, под пиво сойдет. А вдруг – контру?

– Посмотрим, – улыбнулся Кнут.

– Проверим, – сжал кулаки Пряник, и добавил: – будь они прокляты…