Рекламist

Обострение геморроя вконец рассопливило Шефа. Он встретил меня с грелкой в руках:

– Поймите меня правильно. Впечатление, что там полсотни зубов, и все болят.

– Понимаю…

– Нет, не понимаете, вы же не больны! – Он осторожно присел на грелку. – Скоро выборы в Госдуму. У вас креативное мышление. Один известный кандидат заказал снять его интервью. Поручаю вам написать вопросы. И как можно больше. Сделайте упор на выселение южан из Москвы.

– Он что, расист?

– Нет. – Шеф яростно заерзал на грелке. – Это креатив, такой предвыборный ход. Он должен понравиться избирателям.

– Южане – это негры, турки и евреи?

– Не делайте вид, что не понимаете. Речь о кавказцах. Чеченцы заполонили столицу.

– У них война. И они, кстати, россияне…

В этот момент мне показалось, Шеф пожалел, что вызвал меня к себе.

– Не разводите демагогию! – Он привстал. – Вы беретесь или нет? Сто пятьдесят долларов плюс полсотни за съемку.

– Хорошо, постараюсь.

Шеф смягчился:

– У вас телегеничное лицо, особенно когда вы не с похмелья. Зададите свои вопросы перед камерой, и все. Съемка через четыре часа, в Малаховке. Деньги получите у Гудмана.

Я спустился на первый этаж. Савка Гельфанд оторвался от компьютера и тут же вынес вердикт:

– Его не выберут. У него фамилия Распопкин. И неприятный запах… от души!

– Значит, – говорю, – есть шанс. И потом, не все ли равно? Он же платит…

– Проститутуируешь? – прищурился Савка.

– Лавирую меж рифов обстоятельств, – сформулировал я.

Гудман не был столь категоричен:

– Снимем рожу, и все дела. Главное – больше человеческих вопросов: семья, дети. Мы тут одного снимали на днях, так он стихи пишет, на балалайке играет. Частушки пел матерные. Вполне прилично.

Я с горем пополам набросал вопросы, принес Шефу. Тот сразу же сморкнулся:

– Что за самодеятельность? Музыка, стихи, дети… Где кавказцы?

– Оставил их для неожиданности, в целях живой реакции…

– Под вашу ответственность. Сергей Ильич – фигура серьезная. И попрошу без юмора.

Жизнь всерьез – всеобщая людская беда. Отсутствие иронии – явный признак бездарности. Политики же ущербны вдвойне в силу собственного пафоса. А вот присобачь каждому из них рожки – и проглянет в них что-то знакомо человеческое…

Мы поехали на Гудмановской машине. Левка все жаловался:

– Чертова обязаловка. Охота переться в такую даль на своем бензине…

– Ладно, – говорю, – Шеф оплатит.

– Жди, как же…

К шести вечера мы были на месте. У трехметрового бетонного забора нас встретил невысокого роста секьюрити. Внешне он напоминал плоский макет Сильвестра Сталлоне. Спросил:

– Вы к кому?

– К Сергею Ильичу.

– Ваши документы.

Пришлось показать. Сталлоне провел нас к четырехэтажному кирпичному особняку. Здание совмещало в себе стиль раннего барокко с поздним модерном. Вся эта прелесть была увенчана четырьмя башенками по углам. В них черными дырами зияли бойницы. Вероятно, владелец собирался отстреливаться до конца. Мы вошли в дом. Здесь все дышало постперестроечной эклектикой. Вкусовая неразборчивость граничила с откровенным мещанством: на стене висели акварели художника Сафронова, между ними располагалось коллекционное холодное оружие, а витраж между первым и вторым этажами был выполнен в духе Домского Собора, к тому же справа от него стоял большой плоский аквариум. На втором этаже по стенам были развешаны пугающие головы кабана, оленя и бурого медведя. Секьюрити ввел нас в холл на втором этаже. Здесь в центре возлежала шкура медведя, только белого. Ближе к окнам стоял тяжелый старинный письменный стол, над ним висел большой портрет президента Путина. С правой стороны стола стоял чернильный прибор, слева – тоже Путин, но уже в виде бюста, и рядом с ним – как бы невзначай повернутое к посетителям фото в стальной рамке: полноватый немолодой, но розовощекий человек рядом с тем же Путиным. Президент смотрел сурово, человек же улыбался во всю ширь лица, как счастливая жаба в ожидании замужества.

Не успели мы осмотреться, как до нас донесся энергичный голос:

– Нравится? Это мы в Питере. На похоронах Собчака… Я – Сергей Ильич. На фото справа.

– А слева Собчак? – Не удержался я. Гудман наступил мне на ногу. Сергей Ильич сделал вид, что не расслышал вопроса:

– Можем начинать. Есть полчаса.

Этот тип грубиянов-лизоблюдов мне знаком с детства. С одной стороны, внутри них заключен стальной стержень, создающий обманчивое впечатление мужественной несгибаемости, но с другой – жажда власти и наживы заставляет так вертеться, что стержень превращается в мягкую пружину. Потому такие люди прыгучи и подвижны, словно зайцы, и в то же время тяжеловесны, как носороги. Таким мини-носорогом с выпученными от страха заячьими глазами и предстал перед нами Сергей Ильич. Красный пиджак бандитского фасона вызывающе контрастировал с набриалиненными седеющими волосенками.

Гудман быстро раздвинул штатив, установил на него камеру, включил две галогенные лампы; я поставил на стол микрофон. Пока Левка возился со световым балансом, подставляя к объективу белый лист бумаги, я за столом инструктировал кандидата:

– Интервью, на мой взгляд, должно быть человечным и доходчивым…

– …а потому – жестким, – резюмировал Сергей Ильич.

– Вам виднее, – соглашался я.

Гудман дал отмашку:

– Поехали! Пишем…

– Моя биография полна взлетов и падений, – начал Сергей Ильич, – и сопряжена с событиями в нашей многострадальной России…

– Стоп, – сказал я. – Нельзя ли побольше искренности?

– Что значит «искренности»? – оскорбился кандидат, и вытянул толстую шею. – Электорат ценит силу и напор. Продолжим…

Он восхищался Сталиным, хвалил Брежнева, проклинал Горбачева и Ельцина. Потом заявил:

– Я – политик Путинского призыва, и моя задача – служить на благо русского народа.

Вспоминать про тунгусов и прочих степных друзей было бесполезно, а про татар – просто опасно, поэтому я сразу перешел к вопросам:

– Что, на ваш взгляд, больше всего волнует избирателей?

– Отсутствие порядка в стране, – отчеканил Сергей Ильич. – И я обещаю навести порядок на улицах Москвы. Я очищу рынки от засилья инородцев…

– Как же вы это сделаете?

– У меня связи с казачеством. Два-три рейда по рынкам, и их не будет.

– Рынков?

– Кавказцев, – раздраженно уточнил Сергей Ильич. – Они заполонили мой город, развратили девушек, подкупили чиновников. Я положу этому конец! – Его лицо почти сливалось с цветом пиджака.

Я поспешил разрядить обстановку:

– Вы наверняка любите литературу?..

– Да, я люблю Пушкина.

– А что именно?

– Всего люблю. Все читал, и все нравится. Я, между прочим, тоже стихи пишу. О России…

– Интересно. Почитайте, пожалуйста.

Сергей Ильич откинулся на спинку кресла, закатил глаза, и томно-мечтательным голосом продекламировал:

Мне стало не по себе. Сергей Ильич продолжил:

– Люблю петь под гитару. Но сегодня не получится. Сломалась…

– Прекрасно, – выдохнул я, – а есть ли у вас хобби?

Кандидат горделиво приподнял голову:

– Я азартный охотник. Обожаю стрелять. У меня трое детей.

– В смысле?

– Радуются, когда папа приносит убитого зайчика или мертвую уточку. Недавно на медведя ходил. Впятером. Будили долго…

«Бедный мишка, – думаю, – и кому он мешал? Спал себе в берлоге, а тут этот упырь с ружьем…» Сергей Ильич красноречиво посмотрел на часы, блеснув их золотым браслетом. Открыл секрет:

– Это «Ролекс». Подарок друга из администрации.

– Может, еще пару минут? – не выдержал Гудман. – Маловато получается.

– Смонтируете, – отмахнулся Сергей Ильич. – Вы же теперь все можете с вашей техникой.

Гудман выключил камеру. Я зачехлил микрофон. Сергей Ильич вздохнул так тяжело, словно был обескровлен. Глаза его вспыхнули и погасли, как две перегоревших лампочки. Я ради вежливости спросил:

– Устали?

– Работа не сахар, – мучительно признался он, – тяжелая кампания, трудный народ, приходится много париться.

– На встречах с избирателями?

– В сауне, – уточнил Сергей Ильич. – Банного права еще никто не отменял. Вот и сейчас извините, мне пора. Должен приехать префект…

Всю дорогу в Москву Гудман меня казнил:

– Там только ты и твои дурацкие реплики! Даже если смонтируем, ему не понравится. Что я теперь Шефу скажу? «Вагинально изминьетил» – надо же такое придумать! Интересно, это как?

– Я не порнограф.

– И зачем ты вообще пристал к нему с этими стихами?

– Во-первых, это ты посоветовал, а во-вторых, стихи его, а не мои, и ему нравятся.

– Думаешь?

– Стал бы он их читать…

Почему мы выбираем негодяев? Почему не оставляем себе права на естественное, а не капризное «не хочу»? У каждого из нас одна жизнь, другая же – еще неизвестно, какая, да и будет ли вообще?..

…А Распопкина не выбрали: вместо него в Думе заседает какой-то генерал ФСБ…