Соколов Владимир. Статья «Жизненный путь философов, расписанный по годам».

...Всякая наука только тогда чего-нибудь стоит, когда она позволяет прогнозировать доступные проверке результаты. А наше время буквально лопается от сбывшихся предсказаний Маркса. Он предсказал неизбежность глобализации, хотя такого термина и не употреблял. Вот его резоны:

1) капиталистическое воспроизводство – это было, правда, показано уже во 2-м томе – может быть только расширяющимся. Значит, и рынки должны быть расширяющимися. А этому противопоказаны национальные границы;

2) прибыль и прибавочная стоимость – это одно и то же («прибыль есть инобытие прибавочной стоимости»). А прибавочная стоимость идёт от эксплуатации рабочей силы. И чем дешевле рабочая сила, тем выше прибыль. Сегодня рабочая сила намного дешевле в странах третьего мира, чем в развитых: поэтому капитал и ринулся туда, несмотря на права человека и всеобщую гуманизацию, выжимая ради дешёвых айфонов последние соки из негров, китайцев, индусов... Если рабочая сила подешевеет в ныне развитых странах, то капитал вернётся туда;

3) сам мобильный характер денег позволяет их мотать туда-сюда, где выгоднее приложение капитала и получение прибыли.

И эти же факторы делают неизбежной гибель капиталистического производства, основанного на свободной конкуренции и рыночных отношениях. Ибо как ни расширяй рынки, рано или поздно они расширятся до размеров всего мира, что уже и произошло. Как не ищи наиболее дешёвой рабочей силы, но единое экономическое пространство выравнивает условия существования работников в разных странах и тем самым ставит пределы мотанию производства туда-сюда-обратно – тебе и мне приятно.

Приближает грядущую гибель капитализма и научно-технический прогресс, и развитие высоких технологий, что также показал Карл Маркс. В самом деле, чем больше заменяется ручной труд машинным, чем производительнее становится труд отдельного человека, тем меньше требуется рабочей силы для обслуживания техники. А именно рабочая сила, точнее, безвозмездное потребление её в процессе производства, и является единственным источником прибавочной стоимости и прибыли.

Поэтому в наше время норма прибыли резко упала по сравнению с предшествующими двумя веками. Какое-то время падение нормы прибыли может компенсироваться её массой, но и этот источник не бесконечен. И когда производство будет в идеале полностью автоматизированным – что в общем-то и не совсем утопия – прибыли неоткуда будет взяться вообще. И капитализму придёт неизбежный кирдык.

Правда, вот с выводом Маркса насчёт его замены на более прогрессивный и человечный социализм можно и поспорить. По крайней мере, в наше время капитализм трансформируется скорее в нечто вроде неофеодализма и даже нового рабовладельческого способа производства, когда власть имущие обирают бедных не в рамках свободного рынка, а прямым силовым перераспределением жизненных благ в свою пользу.

Отсюда и расцветающие ныне, как поганки после дождя, внеэкономические рычаги распределения и сохранения богатства. Тут тебе и авторское право (в широком смысле слова, то есть, собственно говоря, авторское право, патенты, лицензирование), тут тебе и квотирование, введение пошлин, регулирование финансовых потоков, тут тебе и идея золотого миллиарда. А для особо непонятливых – экономические санкции, ковровые бомбардировки, строительство на пути захотевших попасть в золотой миллиард проволочных заграждений или выставление заградительных отрядов из ливийский головорезов или турецких башибузуков...

Соколов Владимир. Статья «Фигура переводчика».

...Сразу возьмём быка за рога: проблема точности перевода – это надуманная проблема. Точный перевод важен в профессиональной деятельности, чтобы не получилось, как с китайцами в прошлые века, да и в нынешнее время. Когда с ними подписывали договоры, они писали в своем тексте всё что хотели и что было весьма далеко от достигнутых договорённостей (китайского-то ни русские, ни европейцы не знали), а потом ссылались на эту ксиву как на документ. Проблема решается тем, что в любом языке существует набор штампов, и при развитой необходимости переводить служебные тексты к штампам одного языка подбирают соответствующие штампы другого. На этом же основано мастерство синхронного перевода: быстро присобачивать к общему месту одного языка общее место другого.

В творческой же деятельности само понятие точности абсурдно, ибо переведённый текст не с чем сравнивать в родном языке. И получается, что точность перевода нужно сравнивать с самим же переводом, что нелепо.

Во-первых, потому что разные языки используют для выражения похожих мыслей совершенно разные средства. Поэтому при переводе некоторых слов нужно употреблять не те, что стоят в переводимом тексте, а другие:

Эта шляпка тебе идёт. Она совсем новая. – Dieser Hut steht dir gut. Er ist ganz neu.

Дословно: «этот шляпка стоит тебе хорошо. Он совсем новый». По-русски если предмет одежды к лицу, то он «идёт», по-немецки же «стоит». Кроме того, шляпа в русском языке женского рода, а в немецком – мужского. Поэтому «он» нужно заменять на «она», а прилагательные мужского рода – на прилагательные женского.

Ещё более это правило применимо к конструкциям.

La ville où elle avait vécu, et la ville où ils étaient, ils examinèrent tous. – Они обсудили город, в котором они жили когда-то, и город, в котором они жили теперь.

По сравнению с французским текстом, в русском переводе есть слова, которых нет во французском. Французский текст состоит только из существительных, местоимений и глаголов, в русском же появились ещё и наречия. Дословный перевод был бы: «город, в котором они жили, и город, в котором они жили», – одно и то же повторялось бы два раза, так что можно было бы подумать, что либо речь идёт об одном и том же городе, либо что они живут в разных городах одновременно. «Когда-то» и «теперь» позволяют разнести эти два состояния во времени: сначала они жили в одном городе, потом в другом. Для французского языка эти наречия излишни: французы решают проблему употреблением разных времён, просто прошедшего времени, и прошедшего в прошедшем. Это последнее время уже само по себе показывает, что относимое к нему действие произошло раньше, чем действие, относимое к просто прошедшему. Вводить наречия приходится потому, что в русском такого времени нет. Такой перевод называется описательным. Без него обойтись никак невозможно, но не очень умными переводчиками такой способ перевода считается некорректным, и желательно, если полностью избежать его невозможно, то, по крайней мере, применять как можно реже.

Но, во-вторых, к описательным конструкциям не стоит бояться прибегать, потому что язык буквально переполнен метафорами. Причём по большей части метафорами обыденными, так въевшимися в плоть языка, что уже и метафорами-то они не ощущаются. «Его жжёт пламя любви», «они пришли к договорённостям», «мы не знали, с какого конца начать», «в этом деле ещё куча белых пятен». Мне кажется, люди, и переводчики, поглощённые поисками адекватности, в том числе, слишком мало задумывались, как они переводят. А если бы задумались, они бы обратили внимание, что они при переводе вот такие обыденные метафоры чужого языка заменяют метафорами своего...

Соколов Владимир. Комментарий «К «Тезисам о Фейербахе»».

Марксистско-ленинская философия в наше время почти умерла. Причина этого кроется в том, что она никогда и не рождалась. То, что понималось под марксистко-ленинской философией, было набором разрозненных цитат из Маркса, «Анти-Дюринга» Энгельса, «Материализма и эмпириокритицизма». Всё это плохо склеено и хорошо переплетено в учебники под заглавием «Марксистско-ленинская философия для…» (вузов, системы политпросвещения, курсов повышения квалификации работников кулинарных заведений и т. д.).

Сам Карл Маркс, начиная свой творческий путь как правоверный философ-гегельянец, ещё в юности уличил своего учителя и вдохновителя в шулерстве и навсегда покончил с философией, считая саму эту отрасль сплошной болтологией и надуванием щёк.

Чтобы понять, в каком шулерстве уличил Маркс Гегеля, нужно кратко объяснить философские предпосылки последнего. Гегель полагал, что в основе всего и даже более того, это самое «всё» есть абсолютная идея, которая из полного ничто развивается до своего совершенства. Конечно, гегелевское «ничто» это не дырка от бублика, а так называемое бытие, лишённое определений. Могу сказать, что мысль очень глубокая и своевременная, но в таких кратких заметках, как наши, не место объяснять то, над объяснением чего сам Гегель пыхтел несколько страниц. Можно только заметить, что это «ничто» он сравнивал с буддистской нирваной.

Духовное развитие человеческого индивида, даже такой его разновидности, как тупые редакционные тётки, повторяет собой развитие абсолютной идеи. Практически это значит следующее. Можно сесть в комнате, погасить для удобства свет, закрыть глаза, вглядеться в то самое «ничто» внутри себя и таким образом можно из самого себя или из «ничто», которое внутри каждого из нас, добыть всё человеческое знание, историю, географию, технические навыки, законы физики и химии и даже философии.

Сам Гегель в своей «Энциклопедии философских наук» проделал такой путь (а в «Науке логики» объяснил его этапы), то есть из «ничто» вывел всё человеческое знание, которое есть, было когда-либо или будет.

Так вот Карл Маркс показал, что всё это таким путём приобретённое Гегелем знание он добыл на самом деле не из себя, а из учебников конкретных наук, причём самых плохоньких, популярных и устаревших к тому времени...

Соколов Владимир. Документальная повесть «Записки провинциального редактора. 2008 год с переходом на 2009».

...Для кого пишет писатель? Для себя или для читателя? Ответ вроде бы ясен: для себя любимого. Когда видишь любителей фэнтези, или детективов, или дамских романов, писательская слава на такой ниве как-то не вдохновляет.

Но зачем тогда работать над своими писульками? Зачем пытаться, говоря банально, доводить их до совершенства или, выражаясь проще, стараться привести в более или менее пристойный вид?

Здесь, мне кажется, и лежит писательский парадокс. Если писатель пишет путано и невнятно, то он не будет понятен читателю. Но если он не может объяснить своих мыслей или ясно выразить свои чувства читателю, он и сам в них будет путаться. Чтобы разобраться самому или с собой, нужно писать для другого, а чтобы писать для другого, нужно разобраться сначала самому. Вот почему от читателя и воротит, и без читателя невозможно.

Но только читатель этот не реальный и не воображаемый, а такая помесь того и другого. То есть ты пишешь, как бы что-то объясняя другому, обязательно знакомому тебе человеку. Но этот знакомый человек – это его маска, это не тот человек из плоти, крови и фуражки, каким ты его видишь и знаешь, а как бы тот, каким он должен быть, чтобы быть твоим интересантом.

Поэтому лучшие диалоги и лучшие письма писатель пишет такому адресату, который терпеливо читает их и скорее поддакивает ему, чем всерьёз участвует в диалоге. Честерфильд – сыну, Чехов – Авиловой, Флобер – всеобщей писательской давалке Луизе Колле, – вот примеры шедевров эпистолярного искусства, когда писателя вдохновлял далёкий и, в общем-то, скорее обозначенный, чем известный ему адресат.

И каким разочарованием для Блока обернулось, когда актриса, вдохновлявшая его на создание «Снежной маски», вдруг однажды взбунтовалась и заявила на своё право иметь собственную жизнь, а не выдуманную поэтом...

Соколов Владимир. Повесть «Дневник провинциального писателя 1980 года».

...Мы, писатели, любим поспорить ни о чём. Есть такие вечные темы, мнения по которым разделились ровно поровну, и никакого сдвига в ту или иную сторону не наблюдается уже веками. И тем не менее споры продолжаются и продолжаются. Одна из таких тем – должен ли быть писатель в гуще народной жизни боевой, текущей или жить в уединении, где-нибудь в деревне, где слышнее голос лирный, живее творческие сны.

Женя Скворешнев яростно убеждён во втором. Хотя по своему образу жизни телевизионного журналиста и отпетого бабника дня не может прожить без коловращения. И вместе с тем позиция его более чем искренняя. Он работает ещё и литконсультантом в «Молодёжке Алтая», а времени у него на неё нет. Поэтому литстудия, ведение которой при молодёжке также входит в круг его обязанностей, почивает в полусогбенном состоянии: соберутся раз в три недели вместо еженедельного, и то хорошо.

И вместе с тем я как-то к Жене отношусь с бо́льшим пониманием, чем к Ване Кудинову (уж извините меня за фамильярность в собственном дневнике). Тот готовится к каждой литстудии, даже конспект составляет. А толку? За лет 10, что он ею руководит, ни одного писателя литстудия краю не подарила, ни одного не то что романа или повести, но рассказа или краткой зарисовки из-под Кудинова не вышло. А Скворешнев чуть ли не каждую неделю даёт хоть одно стихотворение студийца, а то и подборку в газете.

Поэтому все поэты, кто более или менее регулярно посещает студию, хоть по разу, а многие и по многу раз, отметились в печати. Да и «Молодёжка» им довольна: к красным датам – это понятно, но и ко всякому неожиданному требованию они всегда готовы: нужно стихотворение, прославляющее подвиги нашего народа в древнерусские времена – в этом годы 600-летие Куликовской битвы готовятся отпраздновать с невиданным размахом – Женя бах им тут же стихотворение по теме на стол, нужны ли стихи ко Дню военно-морского флота, и опять Женя не подкачает...

Что же касается темы, должен ли писатель жить на форуме или смотрителем на маяке, то я давно вывел для себя истину: и там, и там. Если ты не будешь общаться с себе подобными – то писатель, анахорет хотя и по своей сути, быстро исчерпает свой внутренний потенциал. Это только кажется по молодости и глупости, что ты переполнен идеями и образами. Но когда первый выплеск прошёл, ты вдруг оказываешься в дефиците сюжетов, образов, тем, деталей. Говоришь с людьми – набираешь материал, так сказать, – а они не очень-то настроены говорить с тобой, особенно на интересующие тебя темы.

– Ну как завод, НИИ? – часто спрашиваю я Валерия, Наумыча.

– Да всё как-то так, брат, – отскакивается от них, как от стенки горох. Если я и пишу о заводе, НИИ, то от своих близких знакомых, которые там живут, я не получил ни грамма, всё больше из собственного опыта, случайно подслушанных разговоров, газетных вырезок.

А если не запрёшься, не обмозгуешь всего, что накопил, не дистанцируешься от материала, тоже хрен что выйдет. Вот я пишу дневник, и все живые события, которые каждый день бьют тебя ключом по голове, как-то не ложатся в описательную обойму.

Так что писатель должен работать на манер кита: вынырнул на воздух, глотнул свежего ветра и в глубины, просачивай его в кровь...

Соколов Владимир. Критическая статья «О "Войне и мире"».

...«Война и мир» – одно из тех великих произведений, которое можно читать и перечитывать всю жизнь и открывать всё новые и новые смыслы, находить всё новые и новые зацепки для приложения своего восхищения. Реальных бытовых деталей мало. Но этих деталей вполне хватает, чтобы дать исчерпывающую характеристику персонажам, скомпоновать по полной программе без недомолвок и отсылок к неизвестным обстоятельствам сцены, провести через гигантское произведение авторские идеи, обсосать и полностью развить их. Нет достаточного количества бытовых деталей, не отражены многие общественные отношения... Да, так. Но этого, похоже, и не надо. Кстати, «Пошехонская сторона» обилием этих деталей давно ушедшего быта как раз утяжеляет повествование и надоедает.

Вместе с тем нельзя сказать, что Толстой не отражает реальность, а, отталкиваясь от её фактов, создаёт свой новый, вымышленный мир, как сейчас модно представлять писательское творчество. Более подходящим мне кажется другое определение: в «Войне и мире» Толстой идеализирует действительность. Как это делали Пушкин, Тургенев, Бунин. Откуда и родились наши представления о той России, которую мы потеряли. Об идеализации всегда упоминают с привкусом отрицательности. Идеализация – это почти синоним приукрашивания. Лев Толстой ничего не приукрашивает и ничего не скрывает. Его идеализация, как и Пушкина, Тургенева, Бунина – это наоборот очищение повествования от второстепенного и наносного. Типа там:

 

Сотри случайные черты,

 

и ты увидишь мир таким, каков он есть на самом деле. Такая идеализация возможна лишь при ясности авторского взгляда и законченности отображаемого им мира. Другими словами, идеализированный мир – это ушедшая натура. Рискнём на прогноз: чем дальше будут удаляться от нас времена, описанные в «Войне и мире», тем мощнее и чище будет звучать этот роман, входя в раж русского эпоса, единственного и неповторимого. А уж если Россия крякнет, то его значение вообще взлетит до небес, как значение «Шах-Намэ» или гомеровских поэм. Подлинный эпос – это всегда эпос, уходящий корнями в бесконечные, доисторические времена. И что для такого эпоса достоверность деталей или исторической эпохи? Мешающие и отвлекающие от сути дела обстоятельства...

Соколов Владимир. Статья «О модусе времени в повествовательных жанрах. Динамическое описание.».

Людям, которые об этом не задумываются, кажется, что рассказ или стихотворение, а даже и пьеса или роман, просты и естественны и выпеваются как песня. Сами собой. Но песня сама собой не поётся, а уж даже рассказ или стихотворение сами собой не пишутся. И ничего простого и естественного в них нет. Все литературные жанры насквозь сложны, искусственны и до самой крышки напичканы литературными условностями. Очень немногие задумываются над тем, что литературные жанры возникли не с бухты и не с барахты, а имеют за собой длительный исторический ресурс. Этот исторический ресурс имеет не только справочно-познавательный характер, но определяет саму природу и структуру литературного произведения.

Овладеть искусством создания произведения – нелёгкая наука, которой необходимо овладеть. И если рассказ или стишок там можно состряпать... нет-нет, не по наитию, по наитию даже эпиграммы не сочинишь... по образцу и подобию имеющихся образцов жанра, то уже повесть или одноактная пьеса без серьёзной аналитической работы не получатся.

Мы не собираемся читать лекции о механизме функционирования жанров. Проиллюстрируем нашу мысль лишь одним компонентом, но очень важным для повествовательных жанров: временем. Каждый, даже самый неискушённый читатель скажет: вот этот рассказ де затянут, а этот наоборот скороговорен. А вот Пушкин или Вальтер Скотт – вот они-то писали в самый раз и не растянуто и не скоропалительно. Естественно. Ага, естественно. Держи карман шире со своей естественностью. Хотел бы знать, куда ты её приляпаешь. По крайней мере, совершенно очевидно, что повествовательное время – это совсем не то, что реальное время. Пушкин и Вальтер Скотт кажутся естественными не потому, что время действия их произведений совпадает с реальным временем протекания описываемых ими событий. А совсем наоборот...

Соколов Владимир. Статья «Второе необходимое качество переводчика».

...И не надо думать, что если раньше писатели были строго ограничены в выборе средств, то есть говорили специальным поэтическим языком, то теперь им вышла вольная и можно выражаться во всю ивановскую, как душа запросит. Но, во-первых, редакторские тётки им этого не позволят. А во-вторых... а во-вторых, фиг вам, если вы думаете, что это так просто – отряхнуть классические путы со своих ног.

В своё время много в окололитературных кругах спорили о Шукшине, и те самые редактрисы и недоделанные критики, которые его сегодня превозносят до небес, упрекали тогда писателя, что от его рассказов портянками пахнет. Я всегда в подобных разговорах грудью и словом бросался на защиту Шукшина, хотя и не люблю этого писателя: но уж больно абсурдные обвинения сыпались в его адрес. Я что-то мямлил о праве писателя на индивидуальную манеру выражения. Но когда совсем недавно открыл Шукшина именно с целью набраться у него портяночного духа, с удивлением обнаружил, что писал-то Василий Макарович хорошим русским литературным языком, языком Пушкина, Чехова и Бунина, и загибонов у него было гораздо меньше, чем у Гоголя или Салтыкова-Щедрина. Просто эти «фитиля вставил», «залил шары», «сука невостребованная» и др. так ловко и в видных местах вставлены у него по тексту, что создаётся полное впечатление неокультуренности писателя, будто бы таскал язык прямо с базара и из пивнушек.

Ещё с большим удивлением я обнаружил, что и крутой Высоцкий наяривает самым пошлым пушкинским пятистопным ямбом, не только не брезгуя, но прямо опираясь на эпитеты и словесные формулы великого поэта, опять же очень ловко в видных местах разнообразя их приблатнённым жаргоном. Так пишут и все, кто пишет. То есть литературный язык даже в наши нелитературные времена никуда не делся, а продолжает своё правление в царстве Парнаса, и его требованиям – умные сознательно, а дураки неволей – безусловно подчиняются в своих писульках...

Соколов Владимир. Статья «Выработка стиля писателем».

«Стиль – это человек», – рявкнул как-то Бюффон на заседании Французской академии наук. И никто лучше не сказал. Проблема только в том, а что же такое человек. В применении к литературе человек, то бишь стиль – это способ его словесного выражения. Вопрос о том, как зарождается и созревает индивидуальный стиль писателя, принадлежит к труднейшим в сфере психологии творчества. Несомненно, писатель уже носит в себе определённое предрасположение, обусловливающее в дальнейшем выработку собственного стиля. Потому что у каждого человека есть свои особенности в способе выражения, построения фраз, их расстановке. Это обстоятельство используют романисты и драматурги, они индивидуализируют язык персонажей.

Тем не менее, есть общие принципы организации художественной речи. Мы бы разделили стиль на две главные составляющие: стиль вообще и индивидуальный стиль. В писательском труде эти составляющие неразделимы. Ну в самом деле: невозможно же отдельно работать над общим стилем, отдельно над индивидуальным – писатель пишет и пишет, стараясь как можно яснее донести свою мысль. А вот вырабатываются каждый из этих стилей отдельно.

Индивидуальный стиль рождается и вырабатывается в ходе создания конкретных произведений и совершенствуется, видоизменяется, варьируется от произведения к произведению. Это не значит, что отдельные элементы стиля – метафоры, сравнения, композиционные приёмы, речевые обороты не изучаются писателем сами по себе, не заготавливаются впрок, чтобы применить их при случае в том или ином произведении. Они составляют арсенал его художественных средств, откуда он черпает в своей непосредственной работе. Об этом арсенале мы поговорим позднее в главе «Сферы писательской деятельности»...

Соколов Владимир. Статья «О советской переводческой школе».

Изучающий советскую историю, как и историю любой неевропейской страны, должен быть готов к одной особенности, возникающей при лобовом столкновении с источниками. Источники буквально ломятся от информации о многих вещах, явлениях, институтах, которые, вопреки более чем громким воплям артефактов, на самом деле не существовали. Совещания молодых писателей, литературные студии, общества книголюбов и краеведов – вот примеры этих фантомных явлений, взятые только из мира советской литературы, хотя свидетельских показаний и документов об их деятельности хватило бы не на одно собрание сочинений. В другой своей статье автор подробно объяснял механизм их мифического бытия, современному же мне отечественному читателю для справки укажу на нынешние общественные организации, разного рода независимые экспертные сообщества, которые вроде бы и есть, но следов их деятельности отыскать невозможно. Хотя и адреса и отчёты – всё имеется в более чем обильном количестве.

Но если не было того, что утверждалось существующим, то, очевидно, и существовало реально и что-то такое, чего официально не было.

1. К таким вполне осязаемым вещам относился семинар переводчиков с иностранных языков при Литературном институте. Ни в каких официальных проспектах и документах или перечнях курсов института он не числился, а вместе с тем регулярно собирался в институтских аудиториях. На доске объявлений вывешивалось расписание его занятий, почему-то составленное от руки, когда даже задрипанную курсовую работу во время моей учёбы уже требовали сдавать отпечатанной на машинке.

Вели семинар ведущие советские переводчики, то есть те, кто занимал все хлебные места в этой сфере в наших журналах и издательствах. Посещали его по большей части какие-то пришлые люди, не студенты нашего Литинститута, в основном нерусской национальности, как деликатно выразилась одна из наших студенток, как раз относившаяся к этой национальности. То что семинар существовал в реальности, кроме моей памяти подтверждают интервью нынешних переводчиков, многие из которых как раз с гордостью заносят его в свой curriculum vitae.

Попасть туда было не просто трудно, а невозможно. Никаких объявлений о наборе, или там конкурсе, никто никогда не видел. В ректорате, как рассказывал один из наших студентов, как раз занимавшийся переводами и мечтавший влезть в эту профессию официально, ему сказали, что семинар не институтский, а при институте, поэтому слушатели договариваются о приёме с преподавателями сами. Преподаватели же, которые были все приходящими (впрочем, для литинститутских, даже легальных структур, ничего необычного в этом не было), отвечали на вопрос «как можно к вам записаться?» двояко. Либо «на этот году запись уже закончилась», либо, как нетрудно догадаться, «она ещё не начиналась». Что же касается условий приёма, то «ну вот когда будет запись, приходите, мы и посмотрим».

Ситуация тому, кто имеет даже небольшой, а большой тем более, опыт работы с российскими издательствами и журналами, если он, конечно, не принадлежит к определённой тусовске в силу родственных или служебных связей, до боли знакомая. Выросшая из этого и ему подобных семинаров советская переводческая школа принадлежит также к разряду фантомных явлений, которые то ли нигде не числились, но на самом деле существовали, то ли, судя по частым упоминаниям в нынешней критике, существовали и даже имели замечательных представителей. Какое из этих двух предположений ближе к истине, мы и попытаемся разобрать...