...Марина знала, что все хорошо будет еще две недели. Две с половиной. И надо было сделать все свои дела. Она с упорством ослицы навела в доме порядок, несколько раз ловя себя на мысли, что перед похоронами необходимо заменить обои в коридоре… Помыть окна в зале и на кухне. Да, и шторы еще надо постирать. А то как-то несвеже выглядят. Что ж, пожалуй, сегодня она знала, что люди, приговоренные к смертной казни и расстрелянные сразу, просто счастливцы, по сравнению с теми, кому уготована долгая отсрочка. Ведь ожидание смерти гораздо страшнее ее самой.
«Байки-побайки, матери – китайки, Отцу – сапоги, няньке ленточки!…»
Писклявая, какая-то невероятно противная колыбельная, под которую много лет назад засыпала сама Маринка, удивительным образом действовала на малышку. Стоило только Марине замурлыкать себе под нос этот незамысловатый мотивчик, как дочка сразу же начинала зевать, в ее глазках появлялась сладкая дрема-поволока… Губки оттопыривались, ручки расслаблялись, как будто кто-то незаметно нажимал заветную кнопочку, выключив этот неугомонный организм. Ну вот и все. Последний поцелуй. Марина припала губами к маленькой ручке, и вдруг резкая боль резанула ее… Больше она не смогла разогнуться. Машина скорой помощи неслась по сумеречным улицам города, собирая все кочки и колдобины. Боль была такой, что иногда сознание уходило, и Марина снова видела тех малышей. Они кружились в хороводе, делали это грациозно и легко. «Они летают!» – подумала в восторге Марина, и тут сознание на какое-то время вернулось к ней. Рядом стоял нахмуренный доктор с какой-то бумагой, которую надо было подписать… Она, как всегда в минуты смятения, схватила ручку в левую руку и разом подмахнула документ. И снова ушла, уверенная, что навсегда...