следующая тема »

[Ицхак Скородинский]

Втискивая в ноосферу. Павел Гулеватый. Харьков.

Впервые, я пишу свою заметку о поэте, стихи которого не смог найти в Интернете. Единственное, что я нашёл – статью о том, что он выпустил новую книгу стихов на бумаге. А потом, Павел переслал мне кое-какие свои стихи, и можно было начинать втискивать его послания в ноосферу.
Почему втискивать? А очень просто, поэзия, выразившая свой народ, а в этом случае – это народ Слобожанщины, пограничной области между Россией и Украиной, так вот, такая поэзия не помещается в рамки никакой статьи. А тем более – заметки о творчестве. Здесь я умолкаю, а Вы наслаждайтесь неповторимостью образов.
 






За ожиной
ладони протискивал,
пил с криниц молодую звезду.
Обходную дорогу отыскивал...
Натыкаясь на борозду,
наблюдал, как на травы влажные,
на высокие пики осок, опускался
огромный
оранжевый,
к долу клонящийся висок.


Лягушка, словно мошку, словит
звезду и выродит звездят
в глубинах родины прозорой,
где злыдни розами звездят.
Но ты-то знаешь, там для белых,
белейших мазанок родни, -
с дороги кизяки сгребает
столиц должница в наши дни.
Ты знаешь, из чего восходит
туман над маревом ботвы, -
чумной братвы своей угодник,
хулитель выходок блатных.
Свой дивный пригород,
в котором давно не те и быт не тот.
Степь распанахана забором...
И под забором не цветёт;
и всё ж - общению открыта
душа. И обретает смысл
всё, что завесою овито
из тайн кромешных, но не спит.
Под хор
родни моей хохлацкой и безразличье детворы
согласья,
загнанный под лацкан,
зверёк
впрягается в хоры,
и сносит томною печалью,
меха души расколыхав,
к такому давнему причалу,
что ты и слыхом не слыхал.
Привет тебе, юдоль мирская,
где, сонмы звёзд сгребая в зёв,
росой по травам расплескалась
теплынь оврагов и бугров.
Привет!
Заманчивая трезвость - сыпучей млечности просвет!
Не бойся, ревностная! Грейся,
сыпь в неотторженный послед!
....И держит яблоко в подоле вся в звёздах -
яблоня в ответ.
И содрогается раздолье: позарься!
Смилуйся, мой свет.


БЫВАЕТ ТАК. Проснёшься на рассвете,
раздвинешь шторы: за окном туман.
Пожухлый лист, помедлив в пируэте,
бессильно ткнётся в перекрестье рам.
Ни чуткости, ни кротости особенной,
но от себя едва ли утаишь
от здешнего
такую обособленность...
Глаза закроешь - у реки стоишь.
Спокойна гладь. Ничем не озабочена.
Крошится в воду жёлтая слюда...
Холодный дождь ударит по обочинам,
и задрожит зелёная вода...


Не хочется выходить из метро
к ревущим машинам и чёрному снегу.
Как быстро прогресс нас вгоняет в нутро
земли,
расщеперив утробную негу.
У входа в гранитное лоно любви
стекаемся,
не выходя из потока,
и тщетно стремимся остаться людьми,
где всё подготовлено как для потопа.


Слепи меня. Слези глаза ветрами.
Захлёстывай солёною водой.
Лупи под дых - не опущусь до брани,
пока хожу в не сгубленных
Тобой.
Ты не потворство.
И не для нытья!
Пока нам слитость гордая по силам,
мы лишь сильнее будем от битья
в Твоей
остепеняющей крестильне.


Я знаю, что уже не сохранить
Ни цвета слов, ни соловьиной браги,
Как ни дрожала б в строчках
смысла нить,
Чураясь водворенья на бумаге.
Надолго ли удержится теперь
Томлений остановленных цветенье?
Заждавшийся такого утоленья,
Прости, и у любви не без потерь.
У жалости не первый ученик,
Но столько здесь пригублено соцветий,
Что рано или поздно - быть при лете
За всякое задетое - в ответе;
Пред теми, кто и мешкать не привык,
Божиться, что не ближе напрямик.


Какою мукой отплатить?
Какою болью откупиться?
Дорожной пылью золотой
над изголовием клубиться!
До нескончанья ноги мыть
водой, настоянной на звёздах.
Коснуться вишней налитой
прогорклых губ от соли слёзной!
Обнять ветрами.
....И дождём
узнать горячечность желаний
тех, чью любовь не бережём,
и встречами - боимся ранить.
Нас меньше, чтоб, слетев дроздом,
чужою мукой упиваться,
хмельного избегать злорадства,
смяв одиночества резон...
А выйдет голосу пожить,
на вздох откликнуться... на запах.
И в хорах звучного блажить,
у зычного притихнув в лапах.


Я не хочу безветренности этой,
Пустых аллей и трезвости во всём,
Поры, когда
придирчивы к ответу,
А ты ещё не знаешь, что почём.
Стучатся в окна птицы.
Что вам, чивы?!
Я отвечать и слушать не хочу.
Я проведу свой день неторопливый,
Где сердце радо каждому лучу.
Не жалко головы своей...
И жарко
от этой мысли вздорной.
Потому,
Что пахнет детством дедова цигарка
В холодном и прокуренном дому.


Заквасив жбан капусты и четвертину браги,
Мой дед любил на зорьке обкашивать овраги.
Подпив, стучать в ворота соседа-дезертира,
Крича: "Ты жив, сволота! Померяемся силой?"
А чтоб не погубили хозяйство или злоба,
Ещё любил дорогу до Травяного лога.
И часто на рассвете брал внука в Голубое
С заплатанною торбой, не скомканной судьбою.
Там шмат ржаного хлеба, цукерка для малого
И, словно звезды с неба, соль крупного помола.


И что примечательно, стихи эти написаны давно, а потом отлежались несколько десятков лет, и вдруг… .



НЕОБЯЗАТЕЛЬНОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
К "ЛИСТКУ ИЗ АЛЬБОМА" ВАГНЕРА

О, промышляющий трепетом жил,
лучше б, комахе кораблик сложил!

В зной на пилотки
пустил по возам
ноты что волю дарили слезам.

Церковь в осаде горбатых стволов,
Вагнер напутствует кату дворов.
Счастлив - кто в поле песней - в песок
с божьей коровкою - на волосок...

Смилуйся, Отче!
Где ж Твоя рать?

Сима,
ни в чём не повинна тетрадь.

....Тум-бала, 
Тум-бала,
тум балалай...
Слушайся, детка.
Сильных не лай.

Некуда взявшему скрипку лететь.
Незачем плакать,
рулями вертеть...
....Тум-ба на тумбу:
"ха-лам-ба-ла-лам"! 
....некуда,
....некогда,
....незачем нам.

Выпал заложенный Богом листок.
Короток здешнему
неба
сосок.

....высшая раса,
холуйская спесь,
не обойдётся петлёй в нашу честь.
Вложится
листика выпавший вальс
новой закладкою лучшего в нас.


Как души ни изранены судьбой,
но, если
сердце помнит о своём,
....ещё споёшь,
хоть с кем наперебой:
- Держи меня, мой шарик голубой!
Прикрой меня!
Я волею войны на острие атаки роковой,
не дай им оторваться от земли
и "взять на мушку" скопом - одного.
Была б душа, а тело нарастёт!
Но зубоскалит дура-амбразура.
Ещё рывок
и вздыбится в нём тот,
которого уже не образумить!


Где ты моя Атлантида?
Голубь амброзию нес.
Аж до последнего вскида...
Спутанных с перхотью звезд...

Так вот, голубушка Ксюша.
Чтоб не пенять - перенять,
Съездим на вечер к Илюше.
Гулю на слове поймать.

С весточкой от Гадира,
В освисте считанных лет
Взять от того еще пира,
Только и может поэт.

Только и сможет ... тревожа,


Мимо Пегасовых губ ...
Ровно на стольких и множа,
Чтоб залетал серцегуб.

Пора заканчивать, а то уже из заметки получается замять. И это только малая толика стихов в горсти. И если наш сегодняшний собеседник не выпустит хотя бы стайку своих стихи в Инет, придётся ещё много таких опусят писать мне.

[Ицхак Скородинский]

Виктория Добрынина Вечные темы – Харьков изд. Фолио

Это не статья и не эссе, и даже не мемуары, а какой-то цыплёнок жареный, цыпленок пареный…. И очень, очень хочет жить. Разговор пойдёт об исключительности читателя из процесса развития новейшей русской поэзии и замене его более сорока тысячами поэтов – пре-тендентов на литературную премию «Дебют». Сколько там поэтов, которые никогда и никуда не попадут? И о том, что лучшие образцы этой, самой развивающейся в мире ветки мировой культуры, почти недоступны для читающей публики. Из-за её, почти полного, отсутствия.
   Итак, мне посчастливилось, мне на блюдечке, уж не знаю с какой каёмочкой, привезли в мою пустыню новый сборник харьковского поэта Виктории Добрыниной. А Вам, мой читатель и он же писатель, нет. И я хочу познакомить Вас с тем, что меня поразило, когда я пережил всё, о чем там впечатано в бумагу.

Точильщик мне наточит нож,
И я тебя убью.
И кровь твоя прольётся в ночь
За эту жизнь мою.

И я ступлю на новый круг
Судилищ и плевков.
Всё это было, милый друг,
А ты вот был таков.

Всё это было и при вас,
Судья и господин.
О, правый суд, людская власть,
О, Бог, Отец и Сын.

Но только сын не виноват
Ни в чём, ни перед кем.
И потому – ни в рай, ни в ад –
Живи на волоске.

На этом тонком волоске
Сыновней правоты.
И заржавеет нож в тоске.
И уцелеешь ты.

   Вот такая книга под названием – Вечные темы – вышла, ма-а-а-леньим таким, микроскопическим тиражом в издательстве «ФОЛИО» г. Харьков.

Проходим школу натюрморта.
За окнами особняка
Неторопливым снегом стёрта
Следов бегущая строка.

Проходим школу кринок, складок,
Искусственных подсказок ламп.
А снег снаружи – сладок. Сладок
Тишайший шаг кошачьих лап.

Проходим азбуку металла.
Французской булочки, стекла,
Покуда снег не разметала
Зима, и мартом не стекла.

Покуда мним себя в ряду
На равных с Рембрандтом и Хальсом.
Покуда детское нахальство
Прозрачней красок на меду.

   Да! Она ещё и художник. Изрядный художник. Я всегда завидовал тем людям, которые смогли развиваться в направлении своего взгляда – это помогает точнее осуществлять образ  на шевелящейся  поэтической ткани.

…Холодно даже свече разгореться,
Будто и в ней наша грешная плоть.

   Это взгляд человека, который всю жизнь занимался тем, что при-щуривался, прежде чем положить мазок огня свечи на холст.

…Но как ёлка мерцала! Последнею сказкой,
Золочёной, щемящей, серебряной, хрупкой.
Ну же, манна небесная, снежная крупка!
Нежной Родины нежная до крови ласка.

   А вот, неожиданный перезвон с моей предыдущей вещью не в себе – об Анне Андреевне.

Волшебство требухи, дух опилок, доски
Посеревшей…
Разучился из мусора делать стихи
Постаревший…

Это обо мне…. А вот, о ком-то другом, о друге.

Чем мы связаны друг с другом?
Чепухою. Полукругом
От годичного кольца.
Содержанием лица,
Что так близко принималось
От начала до конца…

А это ещё о ком, неужто о себе?!!!

О, Господи, я даже не умру,
Как брошенная выживет собака.
Лишь буду просыпаться поутру,
Почти не отличая свет от мрака.

Перечитывать стихи из любимых книжек тяжко:
Память зрения умеет оживлять и делать больно.
Память детства, как щелчок, как безжалостный, с оттяжкой,
память слуха бередит. Хочется сказать: довольно!

Перечитывать стихи, натыкаясь на детали,
Мелочи, да их украли, погасили, как фонарь.
Ах, как слякоть в нём мерцала!
В общем, этого хватало,
Чтоб не превратиться в тварь.

…То плющ навивался на луч,
То иней сирени клубился.
И в щель тополёнок пробился,
Закрытый в сарае на ключ.

   Я уже писал о её мазке огня свечи на холст. Но для того, чтобы су-меть наложить такой мазок, и чтоб этот огонёк оказался живым, нужно было беззаветно отдать всю свою жизнь русской поэзии.

Будто манна небесная, снег выпадает,
Переносного смысла минуя тропинки,
Как бесплатный супец, раз народ голодает, -
Рот набить, вот набить бы ещё и корзинки.

Я покуда живу между теми и теми.
Кто и хлеба, и зрелищ, кто духа и тела.
Кто слоняется тенью, прислоняется к тени,
Кто и срама не имеет, кто крова, кто дела.

Между ними покуда, посерёдке, не рыща
На помойке, и снег не глотая, как манну.
Я ещё разбираю, где мусор, где пища,
Я уже понимаю, что этого мало.

Но уже не могу протянуть подаянья.
Но ещё не могу без стыда отвернуться.
До тюрьмы и сумы есть ещё расстоянье.
И снежок на карнизе, как манна на блюдце.

   Книжку эту я получил по случаю. И вот об этом моё творение. Поэтический взрыв в ноосфере не даёт возможности найти самое, са-мое…. Но с этого момента, все новые публикации и некоторые стихи из её книги – вот они, перед Вами. 

[Ицхак Скородинский]

                 Явление Анны Минаковой виртуальному народу.

   Меня всегда занимала идея – исследовать, как, по каким таким законам развивается интеллигент во втором поколении. А если это еще и поэт…. Во втором поколении.
Вообще, я должен Вам сказать, что после создания Виртуального храма Русской поэзии и возможности печататься, не оглядываясь ни на каких Сельцов, неповторимость каждого поэтического открытия, лично для меня, приобрела почти абсолютный характер. 
   Я буду свою заметку базировать на материале, выставленном на сервере Стихи. Ру. Там творчество Анны Станиславовны Минаковой дано в перспективе и, менее чем более, полно.
   «Как на яблочном боку изогнут блик,
           так изогнуты косые паруса»
   «На коленях моих отдыхает сама темнота»
   Ведь это нужно было увидеть и естественным образом передать, да так, что картинка получается живая, живая.
   Или – « Мы с тобой знакомы семь снов»
                   «Прощаемся до вчера», и великолепное окончание стихотворения  - «К ресницам цепляются вечера».
   И совершенно естественная игра звуков, как ручеек –
   «В Висле исчерчено веслами» То есть то, что для обыкновенного человека, стихи, для этой девочки – естественная речь. Очевидно, что она с ней жила всю свою жизнь.
   Это я цитировал то, что Анна писала когда-то. А вот ретроспектива от настоящего времени – вглубь.
   «Это нам, дуракам подают
   неумытых ботинок уют,
   платья легкие, птичьи манишки…
   …И поэтов юродивых книжки.
   Впечатление от её последних стихов такое, как будто летишь, летишь. Как во сне.
   «Я увидела облако. Ты этим облаком был…»
   « Я смотрела на облако, выглядела глаза…»
   «Но дай хоть грош, хоть полгроша
   за лишнее…»
   Или вот – открываешь стихотворение  - Февраль – достал! Чернеть и плакать!
   Думаешь – ну, очередной перепев гения. Но….
   «Март – чернее февраля…»
   И далее – «Лихой беды лохматый клапоть
                              и обомлевшая земля…»
   А в продолжение – « И небо – красное, воронье…»
   Конечно же, всё, что я выбираю – это на мой вкус. Я уверен, что каждый, кто захочет читать стихи Станиславовны, найдет там что-то свое.
   В заключение разбора – еще одна цитата из стихотворения – Темнота поползла.
   «Это души надкушенных яблок сиянием синим
   Возвращаются в небо по медленным струям дождя»
   Нет, еще – «И трепет светотени утихающий –
                               Мгновенный остановит блик на лбу»

   Вот так, молодые пролетают в поэтическом небе, а ты, глянув на их удивительный полет из-под ладошки, нагибаешься к земле и снова и снова пропалываешь свой поэтический огород. А вот Вам, мои дорогие и поэтическая загадочка на закуску….
   А знаете ли Вы, из сора чьего огорода вырастила наша несравненная Анна Андреевна Ахматова своё гениальное стихотворение? Какой такой поэт вырастил для нее эти самые сорняки?
   На этот вопрос, если никто не ответит, разгадка – в следующем моем разборе полетов по виртуальному поэтическому небу.
   А вот, кто вырастил, для нас для всех, такое чудо – Анну Минакову? Тут и гадать не надо. Это замечательный русский поэт, утес и ортодокс – Станислав Минаков. Это он её, сам и лично, выкормил. Манной кашей и колыбельными из классиков…. Покормит, а потом качает и поёт. То ли баритоном, то ли басом. Не помню…. Давно это было. В прошлом веке.

[Валерий Кузнецов]

Ицхак обмолвился по поводу поэтического творчества молодого автора Анны Минаковой :"... Вот так, молодые, пролетают в поэтическом мире небе..." Именно, что пролетают.  А чтобы долететь, требуется самая малость - время. Испытьание временем. В особенности - таланта. Так что, не советую раздавать авансы.   Да, и не благодарное это дело. Особенно сегодня, в наше далеко  литературное, и уж тем более, непоэтическое время. рвда, оно придет, но , поверьте, очень нескоро. И к этому нужно быть готовым. Особенно - сочиняющим поэзию.

[Ицхак Скородинский]

Добрый вечер. Это моя вина, дело в том, что эту заметку я написал и разместил в Инете давно. С тех пор много воды утекло. И я возвратился к творчеству Анны, а в преддверии этого решил показать ртроспективу. Итак...

Анна Минакова. В продолжение темы.


Заметку об Анне Минаковой я писал первой. С тех пор и мой способ раскрывать перед Вами, мой читатель трепетную поэтическую душу претерпел, так сказать. И ещё, я меньше стал болтать в этих своих опусах.
Да и Анна за эти годы, не вместившись в сетераторскую судьбу, стала и лауреатом и узнаваемым поэтом. И мне стало интересно, а что сейчас…

Интересно, когда человек как цветок
Не мигая глядит на зелёный восток —
В мельтешне ли, толпе ли, пустыне,
Словно в жилах его не кровища, а сок,
И внимательный свет в сердцевине.

Будто кто-то ему указал на звезду:
Из неровного облака вынул.
И теперь он цветёт в поднебесном саду
Меж тюльпанов, ромашек и примул.

А в густых золотых волосах волосах
Шебуршит, воскресает пшеница.
Интересно, что весь он — почти в небесах,
Стебелёчек и стрелка на Божьих часах,
Но ему — вместе с нами — висеть на весах
И к земле неподвижной клониться.

И, неспешные очи лилово разув,
Обмирая, вздыхая глубоко,
Он как будто готов сквозь росу и слезу
Посмотреть на неблизкого Бога.
И выходит во двор, где сияют кусты,
Полон солнца открытый его рот.
И ложится пыльца на власы и персты,
И рубашки отвёрнутый ворот.

И ещё. Поэты Слобожанщины, со столицей этого края, я имею ввиду мой родной город – Харьков, действительно говорят на особом, птичьем и поэтическом языке. Это определено пограничьем и обогащением от двух культур, российской и украинской.

СВЯТАЯ ВОДА

Я в сумерки втиснусь, где каждый — вещ,
И где оживает любая вещь,
С Тобой становясь — одним.
И вижу: источник
И крест над ним,
И выше — звезда над ним.

Но вечер-овчар превратился в ночь,
А ночь охладила дух.
И смотрит её неуёмный глаз
На тёмно-зелёный туман, на нас,
На заговорённый луг.
А луг — это глина Твоей щеки,
Щетина её — спорыш.
А мак да цикорий — цветки-щенки,
В которые Ты глядишь.

Мой ветер оправлен Твоей травой,
Весёлой травой Твоей.
Брожу словно телепень дрожжевой
С бескровной, бескровленной головой,
Твержу новоявленный облик Твой.
И снова — в колодце с водой живой,
Я словно в колодце с водой живой,
Ведома оранжевой и живой,
Живучей водой Твоей.

Ко мне потянулась рука реки,
И это — Твоя рука.
В ней рыбы летят
И в воду глядят,
И у них блестят бока.

Ты — дальняя длань и длинный поход,
А я — это камень, особый, тот,
Что нет, не утонет. Поток несёт
Меня — сквозь пылюку несметных вод.
Так синий цикория трёп — несёт
Твоя нескончаемая рука.
И лёгок полет моего цветка!

Опомнюсь: источник
И крест над ним,
И выше — летит звезда.
Опомнюсь — остыну,
И мир — постыл,
И он — зеленее льда.
К моим неумытым немым щекам
Прилеплена лютня льда.
И я б не оттаяла никогда,
Но тёплой святая была вода,
И сладкой была вода.

Мои заметки всегда были краткими. Но, как я писал ранее, Анна не вмещается. Вот ещё три, на мой взгляд, великолепных тому примера.

(МЕРКУЦИО)

Неизбежная шутка, безжизненная, — как йод
Обжигает губы обветренные. Пускай.
А сорока-воровка пуговицы клюёт
На сорочке моей синенькой, новенькой.
Но твоё свято-место — пусто. Я жду и жду,
И чернею. И стану чёрная — до зари.
И тупые остроты всегда у меня в ходу.
Освети мою душу пыльную, озари,
Я уже не могу без шуточки, без тычка.
В перепачканных пальцах лопается стекло.
Что ж, тепло тебе, девица-ласточка-весточка?
Что ж, тепло тебе, красная, горькая?
Не тепло.

Ты войдёшь — серьёзный, внимательный, тёплый, с тёп-
лыми крыльями, призрачный, не отворяя дверь.
И тебя не достанет ничтожный, напрасный стёб —
Зверь бессмысленный и беспощадный, ничейный зверь.
Ты один не подвластен вранью, воронью, трепне,
Мотыльки и цветки расцветают в твоём окне.
Не печёт, но печётся словечко твоё обо мне,
Оттого так спокойно, так непечально мне.

Ты войдёшь, серьёзный, молчащий — в себе, в снегу,
И меня не дразнит, меня не смешит уже
Твой во всём перехлёст — потому что я так не смогу:
Без издёвки совсем, без извёстки на душной душе.

     *     *     *

…И летело – рваное, ветреное, почти
что дымок. Не моя нирвана, не мой дымок.
Я увидела облако. Ты этим облаком был.
Или тело забыл, или всё на земле забыл.
Белый-белый, как водится, серенький с голубым,
проливной, как водица, такой у него был цвет,
а размер – мой любимый, анапест (почти с тебя).
Я смотрела на облако, выглядела глаза,
я смотрела на облако, я на тебя смотре...

     *     *     *

     Колыбельная
 
В голове моей плавают – словно бы в лодке, пироге –
Мысли грустные, да: у тебя (хоть пока и не видишь)
Ноги длинные выросли – к длинной-предолгой дороге.
Но пока я пою колыбельную – спишь, не уходишь.
 
От тебя уходила рыба с серебряными боками
И вода колебалась и виделась синей и странной,
От тебя и земля уплывала в стране чужестранной.
Да и нету страны твоей, родины, твёрдой-претвёрдой, как камень,
И родной, и одной, и единственно неотвратимой.
 
Так куда ты, зачем ты летишь, но скорей, но лети, мой
Тростниковый и хладный (как сон твой), почти недвижимый,
Недопитый (как чай твой), но спи, молодой, но лежи, мой
Неукрытый… И бабочка мысли со лба полетела,
В темноте засверкала, оставив уснувшее тело.
 
И вода вечерела реки, и чернела, чернея.
Я гляжу на дорогу твою, а она всё длиннее.
Я пою, но всё тише, всё тише, всё тише и тише.
Колыбельная кончилась песня. Проснись же. Иди же.

А вот, куда идти, это я могу подсказать. Набирайте в Журнальном Зале – Анна Минакова - и читайте. Рекомендую. 

[Ицхак Скородинский]

     Елабужский синдром.

  (фантасмагория на тему вечного)


   И меня тоже не приняли на работу посудомойкой. Мне бы повеситься, но где найдешь в израильской съемной квартире крючок или еще что-то, чтобы выдержало бы мой вес – сто кило с пузом. Тогда я сделал еще смешнее – сорвался с тормозов. Как и все русские люди, я закусываю водку облаками, а это очень опасно для здоровья окружающих меня людей. На следующее утро, как только меня выпустили из полиции, пришлось идти пешком к своей семейной врачихе. Ввиду полного отсутствия денег – в израильскую автобусную рулетку я давно уже не играю, а с врачихой у меня железный уговор – сорвался,
тут же к ней, да и потом…. Что ж, я понапрасну, что ли, три больничные кассы поменял, пока не нашел её. Представляете, она до сих пор одержима одной, единственной идеей-фикс – вылечить всех и навсегда.
    Отсидев огромную очередь, я все-таки предстал перед ней во всей своей красе. Врач, как обычно, измерила мне давление, а потом, порасспросив о том, о сём спросила.
    - Вы все еще пишете стихи?
Мы помолчали.
    - Прочтите что-нибудь, если можно. Что-нибудь такое …,  для анамнеза.
Я прочитал. Вот это.

            АВТОПОРТРЕТ

Раз пятьдесят повешен и расстрелян,
заколот, четвертован и распят,
лежу в гробу – рукою изувера
загримированный под труп…. Опять
зуб заболел, и нету, нету мочи
стерпеть вой главной героини вновь….
Ну, ладно, все путем –
работа есть, работай….
Дождался, слава богу.
 - ДУБЛЬ ПЯТЬ! МОТОР!!!
Сейчас взорвемся все,
потом обед и… с песнями,
что там у нас по плану –
пытки….
На костёр!
…Опять все сорвалось.
 - Ты мне неинтересна!!! –
визжит, как институтка режиссер…
Ну, что не поделили эти твари
и снова завелись – не зная почему?
А как волшебно было все у них вначале –
он дал ей роль….
Она дала ему….
 - ВСЕМ ПРИГОТОВИТЬСЯ!!!
Подпрыгнул гроб от взрыва.
И что теперь….
Какая тишина….
Крик чаек….
Мне б, сейчас глоточек пива….
О скалы трется сонная волна.
Ну, вот и всё,
все заорали разом.
 - СНЯТО!!!
Нет, нет, не пива – сигарету….
Кофейку!
Вот оно, чудо,
возле моря…,
на закате,
глаза открыть и –
ВОСКРЕСАЯ –
сесть в гробу….

Никто и не заметил….
Веселятся…..
Не понимают, черти,
что порой,
я тоже, если честно разобраться,
эпизодический…
но, все-таки
ГЕРОЙ.

    - Да! – сказала целительница.
    - Тяжелый случай…. Ну, ничего, ничего…. Будем лечить!  И тут же, просветлев.
    - Вам нужно к специалисту!
И…, направила меня к патологоанатому. После того, как эта святая женщина спасла жизнь  моему единственному внуку – я никогда не задавал ей лишних вопросов и попёрся на окраину города, как раз в то место, где в Израиле вскрывают трупы.
   Я шел туда и думал – как же  наша израильская жизнь все-таки отличается  от привычной, русской. В России как – стало скучно в голове, вытаскиваешь из стола револьвер и крутишь себе, задумавшись о чем-то, барабан сколько хочешь. Можешь даже приставить  его к своему собственному виску ради разнообразия…. А если ты к тому же, отморозок зафуфыренный – нажимаешь на курок!
   А у нас! Ты должен ехать на работу! На таком же вот автобусе, под номером семь. А вчера такой же вот  – взорвали. Ты прыгаешь в его нутро, как будто бы из самолета, но без парашюта, платишь за это удовольствие свои кровные и едешь…. Едешь! А потом приземляешься из него…. Живой!!! И рад, радешенек, как идиот последний….
Нет, лучше пешедралом, как я сейчас. Раз, два – раз, два….
   Патологоанатомом оказался глубокий ватик (старожил израильский) – судя по тому, как он заговорил со мной на приличном русском, но с ивритом пополам. Он приобнял меня за плечи и поволок, как Харон в недра своего заведения, рассказывая на ходу, что Дорочка уже позвонила и что меня нужно спасать, визит в миштару (полицию) – это не фунт изюма, но все будет – игъе беседер (останешься в живых). И хотя мой медицинский ангел предупредила меня, что вскрытия не будет, на душе стало муторно, а в животе тошно. Нот Аркадий, так он мне представился, завел меня в какой-то закуток, усадил в кресло, включил спокойненькую музычку, заварил что-то травяное вместо дежурного израильского кофе и воскурил все вокруг индийскими палочками.
    - Это -  чтоб вонизм наш отбить. – объяснил он мне.
   А потом с причитаниями и истово заговорил вдруг об особенностях поэтики раннего Иннокентия  Анненского. При этом, он, то кружил вокруг меня, как бы исполняя боевой танец созревшего орангутанга, то очень больно нажимал какие-то точки на руках и на лице. И я полетел, полетел…. Как из того автобуса.
   И тут, как из-за угла мешком, возле меня очутился труп. Я сразу узнал ее, это была моя Муза, закутанная в полосатенькую больничную простыню, которую она тут же сбросила на пол. В неоновом освещении загробного отделения ее фиолетовое лицо казалось совсем синюшным. И потом – этот разрез через весь живот до груди, зашитый суровыми нитками. Она наклонилась ко мне и прошепелявила на ухо.
    - Ну, что парнишшаа…. На брудершафт!
   У меня всё поплыло перед глазами, и я услышал свой собственный вой, но откуда-то издалека….
   Сознание ко мне вернулось вместе с запахом нашатыря.
    - Хамудик мой, (голубчик) это пить, быстренько, быстренько! – подсовывал мне чашку с настоем Петрович, и пока я судорожно хлебал его пойло, осторожно поинтересовался – как всё было.
   Я рассказал. Аркадий Петрович явно повеселел и торжественно заявил, что я бари
 (здоров), т.е. спасён. А дама – это так, побочный эффект, но очень, очень полезный.
    - И по этому поводу… - пел он мне – Нужно сделать лехаим!
   Тут же появились две русские граненые и коньячок, мы чокнулись, я поднес  рюмку ко рту и… реально ощутил возле уха, как выдох.
    - На брудершааафт!
   Рюмка полетела на пол.
    - Ничего, мазаль тов, мазаль тов!!!(на счастье, на счастье) – танцевал вокруг меня мой спасатель. И тут я понял, что в Израиле Кашпировские зачем-то работают патологоанатомами.
   Кем же тогда в нашей великой стране работают настоящие патологоанатомы - подумал я, но спросил о другом.
    - А если все-таки выпью?
    - Тогда нэшика (поцелуй), горько, и в постельку. Любовь, знаете ли, до гроба….
Шучу, шучу….
   И вот, меня уже выводят на свежий воздух, обнимают в последний раз и просят передать нежный Даш (приветик) дорогой Дороти.
   С тех пор всё пошло, как по маслу. Меня не приняли ещё в 326-ти местах на работу, а мне хоть бы хны. Я теперь абсолютный абстинент, даже курить бросил.
   Но, это что! Даже повеситься не возникает никакого желания, потому что я совершенно определённо знаю – она ждёт  меня там, зашитая суровыми нитками и совсем разложившаяся под тлетворным влиянием Ближнего Востока горячо и навеки любимая 
моя – Муза-алкоголичка.
    - Не дождёшься…. – шепчу я ей каждый вечер, засыпая. И сплю, как младенец….
И даже… не храплю!

[Ицхак Скородинский]

Михаил Скородинский     
Ицхак Скородинский

       ВНУК И ДЕД.


   Этот случай запомнился мне потому, что мой любимый внучек в этот день взрослел прямо на глазах. И был от этого этаким маленьким Несчастливцевым.
   И вот мы идем мимо его любимого русского конфетного магазина. И я, как всегда, говорю ему.
    - Так. Ну, и что самое вкусное на белом свете?
    - На черном, деда, – отвечает моё сокровище, проходя мимо сладостей.
    - На черном свете.

   *      *      *


   Нахожу в Интернете то, чем грезил в своем давным-давно забытом детстве, подборку фотографий планет и их спутников, вспыхиваю от счастья, что хоть в конце жизни смогу увидеть, как выглядит, например, ландшафт Европы. Зову внука, и задыхаясь от восторга, начинаю показывать.
    - Я сам, – заявляет он, и начинает клацать по снимкам, явно ищет что-то. Юпитер, Уран, моя любимая Европа…. Какой-то причудливо-огромный астероид…. Что-то пыльное, не поймешь.
   И, вдруг!
    - Дедушка, дедушка, смотри!
   Смотрю. Ничего особенного. Панорама Марса. Камни. Песок.
    - Ну, как ты не видишь! Там змеи живут. Следы видишь!
    - Да, - начинаю трезветь я. Каждому веку свои песни…. И свои сказки.
   

[Ицхак Скородинский]

В горячий песок

Этот старый хамсин-суховей,
из домов выдувает людей,
из бомжатников, нор и трущоб,
выдувает недужный пригрёб.

И под вопли и вскрики Сирен,
днём и ночью везут этот тлен…
Через весь, через Ближний Восток…
…А потом зарывают в песок.

Зарывают…

В горячий песок.

[Ицхак Скородинский]

Верлибер день

Заглохший,
обгоревший смех,
тень птаха - мой Верлибер день
тягучею смолой на пальцы дня
…налип
и длится, длится, длится…
А
…белибердень,
сочится
и сочится,
и сочится
из израильских дернин
и мышьяком в лицо
струится, завиваясь,
бензольно удушающая ярость…
И вот он, монстр мой поэтический,
наполовину…

Насколько глаз схватил пространства сердцевину.

[Ицхак Скородинский]

Бродскизмы по кудымкарски.

Почему по кудым, а не просто по карски. Дак, я там родился.
Но не пригодился.
А я этой заметкой, отвергая всяческие измы, хочу показать, что гениальный предшественник всех современных сетераторов вошёл в моё сознание навсегда.
Почему самые первые стихи гениев так завораживают нас?
Февраль, чернила, плакать у Пастернака…
И в двухтомнике Иосифа Александровича я нашёл такое…
Речь о первом стихотворении – Стансы.


Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад тёмносиний
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.

Не получилось. Не упал…

Но вот, окончание стиха. И это 1962 год.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
- словно девочки-сёстры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

После этого той же ночью я написал свои впечатления.

               Пережил рыжего…

Ну, и кем я стал, на век почти, пережив стриженого…

И почему,
даже с его высоты,
снова, как и он,
ни хрена не вижу я,
кроме
…голошкурости обезьяньей,
тупости и тщеты.
Ну, почему?!
Если я понимаю, ЧТО
СНОВА –
яйцеголОвы готовят нам
очередную Мировую Бойню –
только и могу, что –
ПРО ЭТО,
слов полову,
пережёвывать,
грудью своей волосатой упираясь в ихнее барное стойло…

   *      *      *

А мир навсегда стреножен во имя собственности частной,
сбит
в стаю
народ мой
во славу процента прибыли,
а я –
фантомом поэта
складным паяцем,
наблюдаю в экран Интернета,
как будущее наших детей –
заложили и тибрят.
 
А мне там рисуют картины,
аж,
ух,
какие
ино и странные,
призывая идти,
и голую руку свою совать
в дерьмо их кратий,
а я,
вместо этого,
сунув башку
в Беер-Шевский
мешок целлофановый,
веселящим газом травлюсь,
становясь
всё более и более
…аляповато-придурковатей.


…Господи!
Боже ж мой,
стыдно то как,
как стыдно…
Ведь я уже,
на десятилетие
 и рыжего тоже…

Пережил….

Рыжего…

И чего я доказать-то хотел. А вот чего. За много, много лет до того, я вдруг прочитал свои строки у Бродского. Я когда их писал, никак не мог бы до них добраться, время было такое…
Так что, всё входит в сознание и без всяческих измов.

«…как некто в ледяную эту жижу
обмакивает острое перо…»
              Иосиф Бродский

Что же ты, нежность, за горло?!
Ведь больно же,  больно,
сердце от крови горячей заклинит….
Уймись….
Жизнь проклиная, мечусь….
Но при чем… же… здесь…  жизнь….
Нежность за горло!!!
И…, боже, как больно же…, боже!
Как больно!

Память, как птица в ладони –
клюётся…. Пищит….
В небо её!
Я костер разжигаю –
вот ведь банальность какая –
я письма сжигаю,
письма твои я бросаю, бросаю, бросаю….
Письма твои я бросаю….

В КОСТЁР!

   *      *      *

Перед тем, как исчезнуть – в огне проступают слова,
вспоминая всё разом…
о них обжигаясь – кричу!!!

Эхо, гулкое эхо меня задевает едва….

Тишина….

И слова сквозь огонь, те слова,
что так трепетны были для нас до сих пор.
 - Здравствуй, милый мой! – в пепел, а в небо – Прощай!
Разлетелись в огне, словно стая дерущихся птиц.
 - Обещай… навсегда… быть моим…
 
 - Обеща-а-ай!!!

Обещай же – к костру наклоняюсь и вижу,
как светло исчезает.

 - Навеки….

 - Любовь….

И как корчится в том же огне.
 - НЕНАВИЖУ!!!

[Ицхак Скородинский]

Михаил Дынкин. Вот и всё. Мимикрирует лето

«А ты всё снишься каменному льву,
чтоб чёрным ходом в прошлое вернуться»

Это двустишие Михаила Дынкина появилось сейчас перед Вами, чтобы прояснить суть этой заметки.
Вот восьмистишие из его новой книги «Не гадай по руке» Это мои любимые стихи.

Молодая луна. Чарли Паркер.
В зазевавшихся комнатах дым
сигаретный, причёскою панка
череп мрака украсивший. Льды

Одиночества или в стаканах
звякать тающим кубиком звёзд…
Спотыкается мимика пьяных
на поверхности звуков и слёз.

Я понимаю, что представлять в Инете Михаила уже не нужно. Кроме всего, он уже пролился живительным дождём из ноосферы на бумажные листы.
Тогда зачем?
И тут становится виден тот самый  - черный ход в прошлое. Волею судеб, я оказался на доживании в Израиле. И почти десять лет полагал, что время в  русской поэзии остановилось, а нас всех навсегда победили демократизированные монстры.
Но звёздный ветер в конце концов занёс и меня в ноосферу русской поэзии. И, батюшки-светы!!! Я неделю летал по серверу Стихи.Ру, наслаждаясь самим фактом поэтических чувствоизлияний.
А на качество стихов не обращал никакого внимания.
И, вдруг, налетел, как голубчик, на поэтический утёс Михаила Дынкина. И отрезвел. Потому что понял, что современная русская поэзия продолжается.


Иероглиф


Жёлтый рог ив,
опущенный рощей
в голубую спокойную заводь.
"Иероглиф
созвездия проще
освистать, чем по воздуху плавать..." -
думал скептик, снимая на память
с ветра кожу растраченной мощи.

У ограды сидящие белой
обнимали колени и как-то
становилось вдруг не по себе нам,
оттого что смотрели на карту,
по которой ползли наши тени,
города накрывая бестактно.

Брал перо гриф
в колючие когти.
Пишет: "Бык поднимает испанца
на рога жёлтых ив..."
Иероглиф
в чернозём забытья закопал царь.

Золотой головой оцелота
покачал и пошёл восвояси.
Синий вой оторочил болота.
Ночь кидалась комочками грязи
в разоряющих гнёзда. И кто-то
собирал голубику фантазий.

У ограды сидящие белой
(подбородки в подставках ладоней)
увидали изрезанный берег,
поделённый на равные доли
меж тюленями и корабелом,
ждущим смерти в ветшающем доме.

Милый друг, что останется, кроме
иероглифа в чепчике пены?

Вот так. Нет уже этой великолепной подборки. Из того, что я могу порекомендовать в Инете, то, что я нашёл –
http://dostaliuze.livejournal.com/5571.html

И ещё стихи. Я так люблю его удивительные стихи с неповторимыми эпиграфами


Запад

И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут
О.Мандельштам

Журавлиные сны на изломанных крыльях приносят
то ли осени свет, то ли строгую музыку зим.
Все парят и парят сквозь холодную дымку березы –
белый танец ветвей над глухой чернотою низин.

Тихо стонет трава.
Каменеет дорога покато.
Далеко-далеко, опустив подбородки на грудь,
в гимнастерках ночных, виснут красные кхмеры заката
на скрещенных лучах, Сатане озаряющих путь.

Там на самом краю, за горами из пыльной бумаги,
в изумрудных мирах, где луна дрессирует тунцов,
оставляют следы горьковатые капельки влаги
на прозрачных щеках погрузившихся в транс мертвецов.

[Лия Уралова]

Мэтр, Вас я не решаюсь добавлять в свои друзья.Я перед Вами преклоняюсь. Элегия.

[Ицхак Скородинский]

Ни тебя, ни Парижа

От того, что душа износилась до дыр
и, как загнанный зверь,  притворяется мертвой…,
а сердце…
не рифмуется с жизнью.
…А из зеркала тупо глядит на меня
старичок – бес словесный….
И я принимаю всё это,
чтоб жизнь дотерпеть до конца….
ЭКА НЕВИДАЛЬ!
Есть мне за что уцепиться –
живого гуся изловив на планете Земля,
выдираю
пару перьев получше,
из картриджей старых готовлю чернила….
И ночью
над листом белопенным
свои воркования-сны начинаю расчерчивать….
Сад….
Вот, дорожка, пыреем заросшая скользким, к обрыву,
тень твоя над обрывом,
луной освещенная –
голос -  отчетливо –
- Всё, мой любимый, прощай!
Ни тебя, ни Парижа
я уже никогда на увижу-у-у….

Лечу за тобой –
боже –
ребра!
…Опомнившись,
лед приложив к голове просветленной,
повторяю за эхом твоим –
- Ни тебя, …
ни Парижу …
я уже…
никогда, никогда, никогда….

[Ицхак Скородинский]

Марсианская рыба – Светлана Борщенко



Эту заметку мне было радостно писать. Обычно я мучаюсь, подбирая подборку, как пасьянс, составляя стихи таким образом, чтобы одно поддерживало и объясняло другое.
Здесь этого не нужно было. Единственное ощущение – стойкий поэтический оловянный солдатик. Такой же, как я. Такой же!
 



Закат залился краскою стыда —
Полсолнца откусил, и ни себе, ни людям...
Предсумеречье туч — небесная руда
Над печью, раскалившейся в июле.
 
Восток уже облеплен теплой сажей.
Распахнуто балконное окно.
В затылок дышит ночь. Почти темно.
Почти безветренно, и как-то грустно даже...


Про дождь
 
Третьи сутки шуршит за окном целлофановый дождик,
Истончая весны аромат, и без этого тонкий...
Вызывая у листьев березовых приступы дрожи,
Переходит проспект постепенно в разлив Амазонки.
 
Мокнет город. И мокнут коты из упрямства и страсти
К вечной опере марто-апрельского зова природы.
Так написано в книгах — влюблённым плевать на ненастье,
Злые чары и даже летальные вовсе исходы.
 
Пухнут лужи. А мокрой вороне голодной остаться,
Так досадно, что волглый сухарь провалился в решетку.
В недрах нашего дома святое подвальное братство
Без прописки и паспорта — пьёт партизанскую водку.
 
И качается дом, будто болен  морскою болезнью,
На лучах фонарей к придорожным столбам пришвартован.
В темном море небес, напитавшихся капельной взвесью,
Налетев на осколок Луны, тонет лодка Харона...
 
Спущен на воду город-ковчег допотопного Ноя,
На воздусях, под ветром измятою туч парусиной
Терпит бедствие... шлюпки балконов качает волною...
 
Третьи сутки льёт дождь, так отчаянно кем-то просимый.


     *     *     *



Булыжник сердца маленький и гладкий
Устала я за пазухой хранить,
Из кружева, сплетённого прабабкой,
Жестокую выдёргиваю нить...
А горький дух парит под потолками,
Я вешаю над окнами полынь,
Октябрь паровозными гудками
Предвосхищает слякотную стынь...
И крик далёкий отзовётся стоном,
Смыв маску отрешенности с лица,
Когда старик, плетущийся с бидоном
Напомнит мне покойного отца...
Я оборву увядшие соцветья,
И разложу в бокалах лепестки
Ушедшего как сон, тысячелетья...
Любви, покоя, нежности, тоски...
 
Обняв как чьи-то плечи, спинку стула,
Взгрустну о том, что может быть, как знать...
Того, кого при жизни оттолкнула,
Я буду после смерти обнимать...


Опыты дуры
Свернулось время капелькою льда,
Божественная пустошь в голове...
Вселенная в тиши, и ждет, когда
Святое семя прорастет во мне...
 
Мой крест и пояс зрением незримы,
Хрусталь доспехов отражает тьму.
А тело, как на крыльях херувимов,
Парит, непостижимое уму...
 
Когда б возможно не сорваться вниз,
Остаться там, растекшись по эфиру...
Но — миг! И зацепившись за карниз,
Я падаю в убогую квартиру...
 
Валяюсь на полу в нелепой позе,
Всем телом сознавая шмяк и бряк.
И думаю себе — «Рожденный ползать,
Когда летать научишься, червяк?..»


Страсти
А солнце пялится
В расплавленные стёкла.
Страстная пятница
Умаялась, и взмокла...
 
Храм. Черный день...
Я — белая ворона,
Стою как пень.
А надо мной икона...
 
Зачем пришла я?
Да еще с поклажей?
Сама не знаю...
Не мыслю даже!
 
«Прости мне, Отче,
Дерзость обращенья,
За всё, короче,
Жду твоёго прощенья!
 
За то, что ржавчина
Пожрала крест нательный,
Что я лукавчива,
Как идол самодельный...
 
Что толку нет с меня,
И вот явилась — здрасьте!
Творить не ведая —
Христовы страсти...
 
Ты мною был судим,
Избит и коронован —
Я — шип ещё один,
В твоем венце терновом!»
 
Но светел был прищур,
Когда Он молвил строго:
«Оставь... авось, прощу...
Ступай своей дорогой...»

     *     *     *


Я падший ангел, потерявший дом,
Небесный бомж с печатью на затылке.
С подрезанным для верности крылом,
Я на земле в изгнании. Я в ссылке.

И часто просыпаюсь хмурым утром,
Свершив во сне свою мечту – побег,
Безумствую… а после, взглядом мутным
На зеркале пишу –» Я ЧЕЛОВЕК»

Я смертен, оттого и одинок,
И сотни раз проверил аксиому,
Что у земной любви короткий срок,
И тягостно длинна дорога к дому..

Я мучусь искушением полёта,
Гуляя в полнолунье по карнизу,
И жду, когда мой друг, апостол Пётр
Мне вышлет, наконец, въездную визу.


     *     *     *

Снежно-предновогоднее 

Всю ночь моргали ослепшие фонари,
Метель им швыряла хлопья в лицо и за ворот.
Зима, как в сказке, сказала: «Горшочек, вари!»,
И манная каша обильно покрыла город…

Должно быть, какой-то ангел замолвил словцо –
У южной зимы непросто выпросить снега…
И лужи застыли как блюдечки с холодцом,
И падают в них последние крошки с неба.

А утром над миром солнечный мандарин
Покатится кругом и брызнет лучистым соком,
И ёлки призывно выглянут из витрин,
Напомнить о чем-то радостном и далёком.

Ах да, Новый год, он, конечно уже в пути,
И скоро мальчишкой ворвётся в город с разбега,
Проедет по льду и, смеясь, в сугроб угодит!
А нашей зиме для него не жаль будет снега…


И вот, ещё стихи, присланные Светланой для моей заметки



ВЕТЕР
                    "  Ветер кармы гонит листья....."
                                           Олег Блажко

Мы упали наземь по осени,
То  ли павшими, то ли падшими.
Нас сюда как десант забросили
И мы ожили - опоздавшими...
Погружаясь в тихие омуты,
Там, где бесы ныряют с визгами,
Мы, простуженной болью тронуты
Окликали друг друга издали...
Поскользнувшись на мокрой паперти
Закружились водоворотами,
И ушли по немытой скатерти
Неопознанными сиротами...
Ветер кармы нас гонит листьями,
Разнося по вселенной клочьями...
А потом собирает  чистыми,
Нерождёнными, непорочными...           

2006
МАРСИАНСКАЯ РЫБА
А ты мне в глаза не смотри,
Не для тебя их глубь.
А хочешь рискнуть - нырни,
Только не смей тонуть!
Коль сможешь построить плот,
Поверь мне, я буду рада-
Мне среди черных вод
Утопленников не надо!
Ведь я - марсианская рыба-
Нездешней фауны зверь.
Нырнешь разок - и спасибо,
Я тут же закрою дверь.
В моих «морях по колено»
Стихией бушует стих.
И никому нет дела,
Кого я купаю в них.
Ведь я - марсианская рыба,
Снимай свой фиговый лист!
Нырнёшь разок - и спасибо,
А вынырнешь  - будешь чист....

Август 2005

***
Сколько шагов до искупления...
Сколько ступеней лестницы...
Здесь земля бела
И похожа на известь.
Холки.*
Часовня на вершине холма.
Солнце сквозь тяжелые тучи.
Раскаянье. Каин.
Случайность созвучий.
Вышний промысел.
Чужого греха не смыть...
А свои так привычны,
И кажутся безобидными.
«Я умываю руки»...

2007



*Холки – подземный монастырь в
Белгородской области.

***
Две реки, два моря-океана,
Золотые рыбки на песке,
Две руки, два жеста, два стакана,
Две мечты на общем волоске,
Две гранаты на одном запале,
Два ума, два сердца, две души...
Мы с тобой друг друга исчерпали,
И на гвоздь повесили ковши.
 
2007


***
Береги себя
Для прицелом захваченной цели,
Береги себя
Для отметин на стонущем теле,
Для чьей-то постели...

Береги себя
Для удушливой страсти угара,
Леденящего спину удара,
Для Божьего дара..

БЕРЕГИ!
Для возлюбленных ныне и присно,
Для свободы, что в петле повисла
Без веры и смысла.
Для идущего Судного Дня...
Для меня.

2007
     
Саркастический блюз

Не жалей ни о чем! Это просто
Кто-то делит жизнь на отрезки.
Эволюшн. Болезни роста.
Оттого переходы резки.
От тепла души батарейной
До точёной иглы цинизма
Чувства пишутся светотенью
В духе постимпрессионизма...

И для каждой прогорклой каши-
На заказ эксклюзивно - ложка.
И для каждой разбитой чаши-
В кровь изодранная ладошка.
Где споткнёшься? О, если знать бы...
Лишний шаг – синяк непрощения...
Ни фига! Заживет до свадьбы.
И...  продолжится обучение.

***
Сердце- маленький мускул,
Стиснутой боли крик,
Черный венозный сгусток.
Зеркало. И двойник –
Ревностный исполнитель
Воли сварливых муз.
На перетёртой нити
Тяжковисящий груз.

Сердце- сосуд с иголкой
Битый на части – две.
Каждым своим осколком
Плачущий о тебе...

И, как всегда, ссылка на творческий сайт Светланы –
http://my-art.net.ru

[Ицхак Скородинский]

  И я заплакал огромными и вполне крокодильими слезами


Это случилось раненько, раненько утром, когда я пребывал в сладком ещё полусне…
Я вдруг заплакал огромными и вполне крокодильими слезьми, и причитал всё время, повторяя и повторяя одно и то же, как последний идиот…
Ах, ты, ух ты, Александр свет-Сергеевич, надмировой ты наш гений…
Ну, почему при жизни никто тебе не сказал, что просто-таки асур, (ну, никак нельзя) применять в современной русской поэзии глагольные рифмы? Если бы ты только знал, если бы только…
Ах, Вы не знаете, что это за такое странное – асур – я здесь написал. А это, самое главное слово, которое все, как один, русскоязычные писатели Израиля, применяют утром, днём и вечером. И даже во сне. И переводится оно с иврита так – низзя!
А уж нам, русистам страны обетованной, так вообще ничего низзя. Ни родиться, ни жениться, ни умереть по-человечески. А чуть-чуть хоть о чём-то заикнёшься, тут же налетают святой стаей и долбают, приговаривая, низзя применять глагольные рифмы, низзя, и вообще, чего ты сюда припёрся, никто тебя сюда не звал, оглоед ты этакий. Ах, ты ещё и писатель. Нет, посмотрите на него – русский писатель! Низзя, низзя, низзя!!!
   
А потом очнулся, слёзки мгновенно высохли, а я сел писать вот эту, очередную мою заметку поэткорра из пустыни Негев.
Потому что на ум пришло начало одного  из стихотворений гения, где этих самых надоед не было. И что оно начиналось так – Я помню чудное мгновенье…
И начало Чумы вспомнил, и поздние его стихи…

А рифмы… Ну, низзя, так и не будем.

Тьмы тараканьей монстрица – душа
бессонною сожжегши личность ночью,
отхлынула от сердца…

Ощутив…

Мгновенья облегченья и покоя,
как захотел я превратиться в идиота,
на тростниковой дудочке играть
да шлёпать босиком по бездорожью,
да морду подставлять дождю и ветру,
да так и сдохнуть под сиреневым кустом…

Мгновения, как вечность…

Ощутив…

…И русского простора и идти,
на огонёк единственный,
что светит
за тысячи шагов…
Идти и знать,
что
там
моя
судьба…

Не спит и ждёт.
Волнуется…
Тоскует!

Но время зайн –
библейского тумана,
кикиморы
сомкнулись темью
в темени,
а
памяти клочки
ввернули всё
в сегодняшние будни…

И снова стала жизнь
безвдохновенной…
 
     *     *     *

Вот я и проснулся

Вот я и проснулся. И понял, что явилось запалом для этого моего эмоционального взрыва.
Вчера Виктория Добрынина, я о ней уже писал, прислала мне свои новые стихи. Вот они…

Я живу, или мне это снится?
Трех детенышей сладкие лица
Превращаются в голоса.
Это черная полоса?
Или Бог, как всегда, помогает?
Да налогом таким облагает,--
Просто дыбом встают волоса…

Это жизнь подошла к завершенью,
И, прощание жутко продлив,
Тянет-тянет щемящее жженье
За грудиной, как волны в пролив.

Здесь, у самого крайнего края,
Что за кромкой – настолько не знаю,
Что впервые боюсь вопрошать.
Что позволено?
Черные кнопки
Теребить телефонные.
Тропки
То ли в «есть», то ли в «было» смешать.
И заветной цифирью шуршать…

Это было вчера вечером, а утром на сайте Поэзия Ру появилось, ну, совсем уж юное дарование – Юлия Ворона

http://www.poezia.ru/article.php?sid=59175

Текст привести не могу, так как не получил на это разрешения автора. Но Вы, мой просвещённый читатель, тюкните, тюкните по ссылочке и насладитесь.
А мне вдруг открылось – как многомерна современная русская поэзия, ты бежишь, бежишь, стараешься, экспериментируешь, вот, написал наконец-то, а молодята начинают ровно с того места, где ты уже выдохся и сдоях…
Да, после того, как эго и прочие футуристы разъяли слово, и появился председатель земного нашего шарика, повторить всё это…
Да, запросто.
И в сознании миллионов любителей поэзии навсегда засела трёхмерная картинка, когда ты вдруг повторяешь сам себе, удивляясь, сосуд, пустота, огонь мерцающий. И видишь это.
И можно пробежаться по лесенкам Маяковского…
А когда в израильской прессе начинают искать иудейские корни русского поэта Мандельштама, тут же в памяти вспыхивают его строка –
Меня обступает мучительный воздух дремучий…
И впору тут же, на этом самом месте утверждать, что Осип Эмильевич был убеждённым язычником, причем из русских языкознавцев.
Но тут же -
Я христианства пью холодный горный воздух.
И Герцевич, без сомнения.
Всё это подготовило самый мирный на земле зелёный поэтический взрыв, и…
“Огнь зелёный” Сергей Александровича зашевелился на опалённых прошлым веком деревьях…