Обсуждение: Интервью «Король двух гетто. Беседа с Александром Тарасовым»

Тут на форуме зашёл разговор с одним Просветителем, как он сам себя называет, завалившим НЛ псевдонаучными опусами. В споре был упомянут Тарасов, в разговоре о "новых левых". Вот и подумалось - выложу здесь статью Тарасова о литературе (он ведь помимо всего прочего и литкритик).
Добавлю - я впервые узнал о Тарасове именно в связи с худ. литературой. Не помню уже, в какой статье он очень метко охарактеризовал Пелевина, напомнив повесть из советского журнала "Юность", использованную Пелевиным. Не помню сейчас, какую. Но когда я прочёл у него название, сразу вспомнил повесть (мне она тоже нравится), и удивился, как хорошо Тарасов это помнит и как точно установил взаимосвязь. Я решил, что наткнулся на литкритика, филолога и пр. в этом роде, притом незаурядного. Стал искать другие тексты - и оказалось, что лит. рецензии у него занимают не более 5 % текстов. Впрочем, остальные оказались ещё сильнее.
Так что свела нас худ. литература, а не научная и философская. Точнее, его хорошее знание первой (ещё лучшее знание остальных выявилось потом). Только я вот никогда не слышал, чтобы он называл себя "просветителем". "Открывшим кому-то глаза". Хотя вряд ли кто-то в РФ может сказать это о себе с бОльшим основанием.
Вот вспомнил сейчас и решил выложить статью. (У меня ещё его тексты подобного рода есть, только не могу сыскать в списке, на компе, запутаешься.)
Кстати, о романе, им проанализированном, я узнал, признаться, именно из этой рецензии, и потом уже прочёл. Вот так просвещать надо...

АЛЕКСАНДР ТАРАСОВ

ИСКУСНЫЙ КОНТРАПУНКТ

Йен Пирс. Сон Сципиона. М.: АСТ; Ермак, 2004. Пер. с англ. И. Гуровой и А. Комаринец.

С тех пор, как Умберто Эко триумфально прославился романом «Имя Розы», жанр исторического романа, по совместительству «литературоведческого (вариант: искусствоведческого) детектива» стал модным. Довольно быстро, как и полагается, он получил свой масскультовский извод (самый известный случай – «Код да Винчи»), тем более, что и сам находился пусть внутри серьезной литературы, но – как всегда бывает с детективами (хотя бы и условными, «литературоведческими») – на границе с масскультом.
В Великобритании таким признанным мастером жанра стал окфсордский профессор Йен Пирс, прославившийся вышедшим в 1998 году романом «Перст указующий», переведенным на два десятка языков, включая русский. Вообще-то, в оригинале роман назывался «An Instance of the Fingerpost», что правильнее всего перевести, наверное, как «Феномен дорожного указателя». Но поскольку название – цитата из канонического английского перевода «Нового Органона» Фрэнсиса Бэкона, а советский переводчик «Нового Органона» С. Красильщиков не мудрствуя лукаво перевел это именно как «перст указующий», роман по-русски получил такое неадекватное название – и даже обложка книги была украшена изображением руки.
Спустя четыре года после «Перста указующего» Йен Пирс опубликован «Сон Сципиона» – роман литературно более сложный и интеллектуально более увлекательный и, что немаловажно, явно дальше отстоящий от масскульта. Желающим «расслабиться» и почитать что-то «историко-приключенческое» этот роман по вкусу не придется.
В «Сне Сципиона» Йен Пирс успешно перекрещивает три сюжетные линии: одну, относящуюся к VI веку нашей эры, периоду упадка Западной Римской империи и установления варварских королевств, вторую – из эпохи позднего Средневековья, времени пришествия в Европу «Черной смерти» (пандемии чумы), третью – из времен оккупации Франции нацистами.
Герой первой сюжетной линии, римский патриций Манлий Гиппоман, фактический владелец огромного района в бассейне Роны в римской Галлии, принимает непростое для себя решение в условиях рушащейся империи прикинуться христианином, принять сан епископа (после смерти его провозгласят святым) и договориться с бургундским королем Гундобадом о «почетной капитуляции» своего региона – ради сохранения там цивилизации, чтобы не дать вождю вестготов Эйриху захватить и разорить край. Параллельно перед ним стоит задача спасти Софию – философа-гностика, беженку из Александрии, где невежественные и суеверные христиане уже уничтожили все многовековые культурные достижения эллинизма, противоречащие, как им кажется, христианской догме. Именно под влиянием Софии Манлий и напишет свой трактат «Сон Сципиона» – документ, формально объединивший все три сюжетные линии романа.
Героем второй сюжетной линии оказывается авиньонский поэт Оливье де Нуайен, порученец кардинала Чеккани, приближенного папы Климента VI. Оливье, по замыслу автора – предшественник Петрарки и Данте, случайно нашедший трактат Манлия – трактат, конечно, гностический, по представлениям тех времен – еретический. Оливье приходится делать свой выбор: либо карьера и преуспеяние, либо спасение еврейского мудреца рабби Леви бен Гершона и его служанки Ребекки (в действительности не еврейки, а еретички-катарки, скрывающейся в доме рабби), в которую он влюблен, как Петрарка в Лауру, – а заодно и всех остальных евреев, обвиненных в распространении чумы. Спасти их можно, только выдав папе Клименту заговор кардинала Чеккани и пожертвовав для доказательства своей жизнью. Влюбленный Оливье выбирает второе. Он остается жив, но ему вырывают язык и обрубают кисти рук – чтобы Оливье не мог ничего рассказать или написать. Климент, однако, выполняет соглашение с поэтом: рабби со служанкой выпускают из темницы, а папа издает буллу, защищающую евреев от преследования.
Герой третьей сюжетной линии – французский ученый Жюльен Барнёв, занимающийся поэтическим наследием и жизнью Оливье де Нуайена, а через него открывающий и существование трактата Манлия. В условиях оккупации он вынужден отложить в сторону свои научные штудии и тоже сделать выбор. По предложению друга детства, крайне правого католика Марселя Лапласа, возглавившего при оккупантах Авиньон (и позже провозглашенного героем, якобы спасшем множество жизней горожан!), Жюльен соглашается взять на себя руководство газетами в департаменте, то есть стать цензором-коллаборационистом. Но одновременно он присоединяется к Сопротивлению, став покровителем нелегально вернувшихся во Францию из-за границы Бернара Маршана, еще одного друга детства (Жюльен, Бернар и Марсель были когда-то неразлучной троицей), и художницы Юлии Бронсон, возлюбленной Жюльена, изготовляющей для подполья подложные документы. Жюльен оказывается бессилен спасти Юлию, которую арестовывают и отправляют в лагерь смерти, но – ценой собственной жизни – он спасает Бернара (правда, всего лишь на шесть недель – через шесть недель того схватят и казнят; но Жюльен этого, конечно, уже не узнает).
Гностический трактат «Сон Сципиона», который так занимает сознание всех трех протагонистов, внезапно оказывается – со своим дуализмом – очень важен для понимания реальности: как только дело доходит до главных вопросов, человек встает перед натуральным манихейским выбором: или – или. И третьего не дано.
«Сон Сципиона» Йена Пирса потому и относится не к масскульту, а к серьезной литературе, что, пожертвовав выгодными любовными или приключенческими ходами, автор сосредоточивает внимание именно на этой теме: теме неизбежности нравственного выбора в переломную эпоху, в годы важных исторических событий.
Его герои сложны – одни больше, другие меньше – и не похожи друг на друга. Трем протагонистам романа, однако, присуще общее желание жить по возможности спокойной (но интересной, как они это понимают) размеренной жизнью (в конце концов, все они привыкли к достатку и комфорту) – и всем приходится отказаться от такой жизни. Отказаться, строго говоря, не добровольно, а под влиянием обстоятельств, социальной действительности. Можно сказать, что Йен Пирс иллюстрирует латинскую пословицу «Ducunt volentem fata, nolentem trahunt» («Покорных судьба ведет, упирающихся – тащит»). И Манлий, и Ольвье, и Жюльен по возможности упираются – пока не понимают, что путь, на который их толкает судьба, – единственно достойный. Собственно, этим герои и интересны: тем, что они способны проанализировать ситуацию и согласиться на тяжелый, но единственный исторически и морально оправданный выбор.
Интересно, как главных героев оттеняют главные героини – всегда немного непонятные героям, слишком сложные для них: неоплатоник-гностик София, с предельным хладнокровием готовая освободить наконец свою душу из темницы тела; скрывающаяся катарка Ребекка, совсем не по-катарски нацеленная на месть убийцам своих родителей-еретиков; бунтарка Юлия, только тогда достигшая совершенства как художник, когда она оказалась изгоем, рискующим каждодневно собственной жизнью. Каждая из них – хозяйка своей судьбы, самостоятельно определившая свой путь, в отличие от главных героев-мужчин, которые далеко не сразу и лишь под воздействием крайних обстоятельств выходят на такую линию поведения.
Наконец, «Сон Сципиона» – это тот редкий случай сегодня, когда исторический роман в жанре «литературоведческого детектива» приятно читать человеку с историческим образованием. Основной вал литературно-исторической продукции (особенно отечественной) читать стало совершенно невозможно из-за переизбытка неграмотностей, глупостей, ошибок, анахронизмов и идеологического угодничества (вроде прославления стукача Фаддея Булгарина, «гениально провидевшего» появление большевизма и писавшего доносы на Пушкина, дабы таким образом предотвратить появление на свет Ленина). Оно конечно, редакторы и рецензенты в издательствах свое дело знают – и до появления романов, в которых, как в известной пародии Ардова, Иван Грозный вызывает к себе царевича Алексея по телефону, дело не доходит, но ведь пародия на то и пародия, чтобы утрировать и шаржировать…
В «Сне Сципиона» видишь, как серьезно автор подошел к изучению эпох – и веришь ему. Неважно, был ли в действительности Манлий и мог ли он написать гностический трактат (с точки зрения Софии, кстати – примитивный, неофитски неглубокий, во что сразу веришь). Но вот бургундский король Гундобад достоверно был – и действительно объединил под своей властью весь бассейн Роны и оставил знаменитую «Бургундскую правду» (она же «Lex Gundobada»). И папа Климент VI (кстати, покровитель Петрарки) действительно издавал буллу «Cum natura humana», защищавшую еврейское население христианского мира от обвинений в распространении чумы. И хронология (и детали) времен оккупации Франции не вызывают нареканий.
Единственное, что у Йена Пирса раздражает, – это упорное именование городов в позднеримской Галлии их французскими названиями. Ну не было в VI веке слов «Марсель», «Бордо», «Монпелье»!
Отдельно хочу сказать о переводе. Качество перевода (что сейчас – большая редкость) – на уровне лучших образцов периода расцвета советской переводческой школы (впрочем, и один из переводчиков не кто-то, а «сама» Ирина Гурова). Читаешь – и не осознаешь, что перед тобой перевод. Единственная претензия – несколько ошибок в передаче имен собственных. Почему-то «Кай Валерий» (как в XIX веке), а не Гай Валерий, почему-то «Анаклейюс», а не Анаклей, как принято, почему-то «Рисимер», а не Рицимер. Наконец, самая странная ошибка – папа Климент VI почему-то пишется «Клемент». Я понимаю, это перевод с английского, но перед нами исторический роман, отчего бы не заглянуть в соответствующую литературу на русском языке? Просто чтобы у читателя глаз не спотыкался.
А так – исправить эти мелочи в переиздании, и роман можно смело всем рекомендовать. Конечно, не Шекспир, не Сенкевич и даже, пожалуй, не Дрюон. Но точно не Акунин, прости господи.

1–6 марта 2009