следующая тема »

[гореликова]

Бычкова я читала. Вам какую часть моего мнения о нем выдать - хвалебную или критическую?

[Владимир Захаров]

Как хотите. Я тоже у него не все могу осилить и осмыслить, но местами он по-настоящему сногсшибателен.

[гореликова]

Тогда хвалебную - парень жжот от души.

[Владимир Захаров]

Глядя на него, мне еще с трепетом думается, что раз такие зубры по окраинам лит. процесса бродят почти незамеченно, то нам грешным... ну, вы поняли.

[гореликова]

Про окраины и центры литературного процесса я бы поспорила.
А про нас, грешных... Вы больше про смирение или про зависть?

[Владимир Захаров]

Наверно про то, что надо продолжать камлать, даже если вокруг никого нет, или, никого уже не осталось. Шаманы и помощнее бывают в полном одиночестве, но меньше от этого не становятся.

[гореликова]

Fac quod debes, fiat quod fiet.

Жизненный путь Джойса как иллюстрация.

[гореликова]

Наверно про то, что надо продолжать камлать, даже если вокруг никого нет, или, никого уже не осталось. Шаманы и помощнее бывают в полном одиночестве, но меньше от этого не становятся.

А это уже чистая экзистенция - экзистенциальное одиночество.

[Владимир Захаров]

Как раз сейчас фоном слушаю лекцию Пановой О.Ю., где Беккет называет Джойса синтезатором, а себя анализатором, который каждое лишнее слово воспринимает как пятно на тишине.

[гореликова]

[Владимир Захаров]

– Все с Пушкина и началось. К нам прислали комсорга Евтюшкина, он все щипался и читал стихи, а раз как-то ухватил меня за икры и спрашивает: «Мой чудный взгляд тебя томил?» Я говорю: «Ну, допустим, томил…» А он опять за икры: «В душе мой голос раздавался?» А я визжу и говорю: «Ну, конечно, раздавался». Тут он схватил меня в охапку и куда-то поволок. А когда уже выволок – я ходила все дни сама не своя, все твердила: «Пушкин-Евтюшкин-томил-раздавался». «Раздавался-томил-Евтюшкин-Пушкин». А потом опять: «Пушкин-Евтюшкин»…

– Ты ближе к делу, ближе к передним зубам, – оборвал ее черноусый.

– Сейчас, сейчас будут и зубы! Будут вам и зубы!.. Что же дальше?.. Да, с этого дня все шло хорошо, целых полгода я с ним на сеновале Бога гневила, все шло хорошо! А потом этот Пушкин опять все напортил!.. Я ведь как Жанна д’Арк. Та тоже – нет, чтобы коров пасти и жать хлеба – так она села на лошадь и поскакала в Орлеан, на свою попу приключений искать. Вот так и я – как немножко напьюсь, так сразу к нему подступаю: «А кто за тебя детишек будет воспитывать? Пушкин, что ли?» А он огрызается: «Да каких там еще детишек? Ведь детишек-то нет! При чем же тут Пушкин!» А я ему на это: «Когда они будут, детишки, поздно будет Пушкина вспоминать!»

И так всякий раз – стоило мне немного напиться. «Кто за тебя, – говорю, – детишек?.. Пушкин, что ли?» А он – прямо весь бесится. «Уйди, Дарья, – кричит, – уйди! Перестань высекать огонь из души человека!» Я его ненавидела в эти минуты, так ненавидела, что в глазах у меня голова кружилась. А потом – все-таки ничего, опять любила, так любила, что по ночам просыпалась от этого…

И вот как-то однажды я уж совсем перепилась. Подлетаю я к нему и ору: «Пушкин, что ли, за тебя детишек воспитывать будет? А? Пушкин?» Он, как услышал о Пушкине, весь почернел и затрясся: «Пей, напивайся, но Пушкина не трогай! детишек – не трогай! Пей все, пей мою кровь, но Господа Бога твоего не искушай!» А я в это время на больничном сидела, сотрясение мозгов и заворот кишок, а на юге в это время осень была, и я ему вот что тогда заорала: «Уходи от меня, душегуб, совсем уходи! Обойдусь! Месяцок поблядую и под поезд брошусь! А потом пойду в монастырь и схиму приму! Ты придешь прощенья ко мне просить, а я выйду во всем черном, обаятельная такая, и тебе всю морду исцарапаю, собственным своим кукишем! Уходи!!» А потом кричу: «Ты хоть душу-то любишь во мне? Душу – любишь?» А он все трясется и чернеет: «Сердцем, – орет, – сердцем – да, сердцем люблю твою душу, но душою – нет, не люблю!!»

[гореликова]

Вот видишь, как далеко зашла ты, Дашенька, в поисках своего «я»!

[гореликова]

Веничка - это просто пестня и услада души.

А вот скажи блюстителям русской словесности, что это реминисценция к Достоевскому, мигом загрызут. Забьют корешками и удавят закладками.

[Лачин]

      Захарову.
      Ну, Володя, он уж явно не в одиночестве, премии, издания, переводы... Чего ему жаловаться.

      Гореликовой.
      Просим критическую часть вашего мнения тоже выдать.

[Лачин]

      Грязный реализм в стихах. 1912 г., Готфрид Бенн, из любимых мною поэтов.

      ПАЛАТА ОРУЩИХ БАБ

      Беднейшие бабы всего Берлина,
      Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
      Проститутки, преступницы, воровки из магазина
      Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
      Нигде не услышишь такого ора,
      Нигде не увидишь подобных мук,
      Как среди городского сора,
      Как среди ногами сучащих сук.

      - Тужься, давай! Понимаешь, нет?
     Это тебе, поди, не минет!
     Сил не хватает на вас сердиться.
     Что разлеглась? Начинай трудиться.
     Так повернёшься, сяк извернёшься,.
     Что же, бывает, и обосрёшься.
     Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
     Синий?.. А ты хотела - какого?

     На одиннадцати койках, в слезах и крови,
    На одиннадцати помойках, реви не реви.
     А новые глазки блеснули - глядь,
    Время, красавица, ликовать.

    Плоти невзрачный на вид комок
    Как бы от радости не занемог.
    А околеет он - смертью разбужена,
    Пустится в плач остальная дюжина.

    Комп глючит, скопировать не мог, пришлось набирать здесь, так сказать, вручную. Но чего не сделаешь ради старика Бенна.