За сто минут до…

Я солгал тебе: то письмо было вторым, а это первое письмо, которое ты никогда не прочтёшь – и к лучшему, ведь, зная это, я ни в чём не боюсь открыться тебе, моя добрая, любимая девочка. Мой портрет в карандаше, который ты рисовала почти месяц, по-прежнему висит на стене у письменного стола. Я снял и спрятал его от тебя в тот последний раз, что ты была у меня, чтобы стало ясно: всё кончено между нами, и нет возвращения, нет… Моя бедная, ты сделала вид, что ничего не заметила, но я-то всё понимал и ненавидел себя за боль, которую причинял тебе. Прости мне моё малодушие хотя бы за то, что я в нём каюсь.

Всё навсегда останется таким, как было раньше: те же книги на полках, так же строго и аккуратно развешана в шкафу одежда, так же завален подушками диван, а запчастями, болванками, инструментами (а теперь ещё и деревянной стружкой) – пол. Только меня не будет, и я до сих пор не могу в это поверить, взять в толк, хотя знал о неизлечимости своей болезни уже тогда, когда врачи ещё не думали выписывать меня окончательно. Две недели в больнице – явных, с твоими бесконечно дорогими сердцу приходами, а сколько было сокрытого, утаённого, не узнанного никем? Я жалел себя, я боялся, я потерял всё в один миг, став жалким, больным ребёнком. Почему мне оставили тебя, моя единственная любовь, моя невинная девочка, созданная для того, чтобы родить здоровому мужчине здоровых детей?

У меня не было отца. Вместо него был отчим. Сдержанный в чувствах, холодный и строгий, он, тем не менее, любил мою мать и принял меня. Петя – хороший человек, но ведь родного отца нельзя заменить… За что же твои дети, моя девочка, должны были остаться сиротами?

Я солгал тебе дважды: второй раз, когда сказал, что разлюбил тебя. Один бог знает, чего мне стоило отказаться от тебя. Но я не верю в него, поэтому держу ответ только перед нашими сердцами. Это как перестать дышать… Я предал тебя, моя волшебная девочка, чтобы ты никогда не узнала, что значит быть рядом с больным человеком. Я не дал тебе выбора: принять меня, зная, что через пять, через десять, а если очень повезёт, через пятнадцать лет меня не станет, или отказаться от всего разом, потому что случившееся страшно и здоровому человеку непостижимо…

Я знал, что ты не отречёшься от меня, и именно поэтому сделал это сам. Ты не представляла глубину своей любви ко мне, но её сил бы не хватило, чтобы сделать меня здоровым. Увы, чудеса не случаются.

Моя милая, моя несказанно красивая ласточка, моя незабвенная, простишь ли ты меня когда-нибудь? Узнаешь ли ты, как я ушёл, во имя чего отказался от единственного смысла своей никчёмной жизни?

Согласишься ли ты прийти повидаться со мной спустя столько лет разлуки?

Я убираю комнату, в которой прожил почти всю жизнь. Она должна остаться чистой и светлой, чтобы мир забыл, каким мрачным и злым был я сам. Я никогда не узнаю, имел ли право так поступать с тобой, но единственное, чего я хотел – это чтобы ты никогда не познала того, что пережил я.

Теперь я понял, как старики и животные чуют смерть: в сердце воцаряется спокойствие, и листва кажется не зелёной, а бледно-голубой, и почти сливается с небом. Моё тело легко, глаза выцвели, и боль из груди ушла, только снова отнялась нога – неожиданно, ведь день назад я уверенно ходил. Но это пройдёт, иначе мне придётся ползти к тебе, как червяку... С некоторых пор я ненавижу и боюсь червяков.

Солнце садится. Я стал очень плохо видеть, но разум мой ясен, и это счастье. Я люблю тебя, моя сказочная нимфа, бездонно прекрасная, лунная девочка. Я люблю тебя, и я умираю.