Дважды молодцом не быть

 

Всегда задавался вопросом: от кого мы пошли? От бояр? Или царевых слуг? Пушкарей? Кузнецов? Целовальников? Беглых крестьян?

От кого бы то ни было, все мы топчем свои дороги и несем тот фамильный портрет, а быть может, и сам характер, какой нёс в себе наш прародитель, утверждая себя сквозь потоки летящего времени через тех, кто ушёл, и идёт.

 

 

 

 

Разговор ещё был не закончен, да старые вдруг осеклись, испуг проскользнул по их блёклым глазам. Обернувшись, Фенко увидел в проулке дворовых людей, средь которых был управляющий Гога Рогов. Гога красен и толст, как пшеничный суслон.

– Блудному сыну велено к барину на беседу.

Был Фенко во власти тяжёлого горя, и потому неотчетливо понял, чего от него эти люди хотят.

– Кто такие? – ткнул пальцем в обтянутый красным кафтаном Гогин живот.

– Послаты за тобой! – разохотно ответил Рогов. – Шаранов жалает тебя узрети!

– Ага. Шаранов, – Фенко сначала задумался, а потом затаился, с какой-то жестокой догадкою постигая, что справедливости не было, да настанет, благо она у него в руках.

Развалив толпецу дворовых, Фенко выбрался на дорогу. Шёл он крупным порывистым шагом вдоль заборов и изб, ощущая затылком солнце. Было свежо. Впереди, по навозной дороге тянулась длинная тень. Засмотрелся Фенко на тень, ибо она показалась какой-то не в меру подвижной, спешившей сама по себе от него, словно пытаясь куда-то сбежать. Усмехнулся холоп: «Никого у меня. Ничего у меня. Только тень. Да и та норовит удрапать. Не по силам ей, видно, моя житуха…»

 

Во дворе господских храмин Брагина ждали. Даже калитку в воротах кто-то открыл перед ним. На крыльце, утонув в мягком кресле, сидел, золотясь рысьей шубой, Илларий Шаранов. Фенко прошел по метёной дорожке, глянул в упор на порочно красивое, востренькое лицо, отражавшее ласку сытого господина, которому скучно, и вот он станет сейчас себя развлекать.

– Что? Вернулся? – спросил Шаранов с глумливой улыбкой.

– Коли не слеп, то видишь! – вымолвил Брагин.

Подол у шубы заподымался: Шаранов укладывал ногу на ногу, чтобы удобнее было вести разговор.

– А кланяться кто мне-ка будет? Ты? Или Гога?

Сзади услужливо засмеялись. Фенко же молвил:

– Слава Богу, этому разучился!

– Времечко есть! – по губам Шаранова змейкой скользнула ухмылка – Научим! Одначе сперва мы тебе сочиним весёлую свадьбу. Невеста, чай, тебя заждалась. Да и ты, поди-ко, по Марфе своей стосковался?

– Не мне о старухе тужить! – ответил с вызовом Фенко.

– Кому ж? – глаза у Шаранова остро светились. Хотелось унизить ему гордеца, и он предчувствовал – это будет.

– Тому, кто на бабьем подоле завидные зенки оставил! – Фенко вдруг вытянул руку. – Ты, барин, спутал меня с кобелиной! А кобелина-та вон, у тебя под полой!

Покраснел Шаранов, шуба на нем колыхнулась, а руки в перчатках схватили воздух, сжимая его, как врага:

– Под кнуты!!!

– Погоди! – Брагин выступил резко к крыльцу, отстранив нависавших было на нём двух дворовых. – Я пришёл к тебе не за этим. У меня до тебя есть должок. Получи! Поначалу за маму! – Фенко выбросил руку вперёд.

Шаранов, впервые познавший, чем пахнет здоровый мужицкий кулак, побледнел и, прикрыв перчаткой свороченный нос, закричал, привставая из кресла:

– Не пущай до меня! Бейте ирода! Пуще! Пуще!

Навалились на Брагина справа и слева. Но он успел заскочить на рундук и, свалив кого-то себе под ноги, ещё раз хватить кулаком, отправляя барина вместе с креслом к загремевшим, как гром, парадным дверям.

– За Павлу!

И в третий раз, осыпая с плеч барскую челядь, размахнулся Фенко тугим кулаком.

– А теперь за меня! За всех православных! – И, наверно, на этот раз он бы вышиб из барина весь его дух, кабы Гога, примчавшийся с колуном, привстав на носочки и ухнув, словно колол неподатливый кряж, не ударил сзади по голове.

Зашатался Брагин, и в дрогнувшей мгле закатившихся глаз разглядел свой конец и своё начало. Быстротечный конец всему, что всегда было с ним на земле, и большое начало чему-то безликому, ровному, как пустыня, на которой лежит, отдыхая, та самая тень, что спешила сегодня сбежать от него.