Граница

На чтение потребуется полтора часа | Скачать: doc, fb2, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

С той минуты, как Митя упал на тюремную койку, до этой, когда, пробудившись, увидел железную с полочкой дверь, как та отворилась, впуская юношу в гимнастёрке, принёсшего ломоть хлеба и кружку воды, когда он поел и начал ходить по каменной келье, зачем-то вслух считая шаги, он видел в себе не себя, какого-то незнакомца, которого, кажется, посадили, и будет теперь он в этой каморке всегда.

Себя же почувствовал после того, как за ним явился быстрый, как ящерка, Тепляков. Тут-то Митя и осознал, что над жизнью его нависла неведомая угроза. Дико было ему оттого, что сейчас он не дома, а в тусклой, с угрюмыми стенами комнатёнке, и что рядом не Люба с дочуркою и сынком, а одетый в хлопчатобумажный костюм, средневозрастный, с перхотью на плечах ожидающий человечек, от которого пахнет несвежей одеждой и чесноком.

– Куда меня? – буркнул с неудовольствием Митя.

– Тиха, – предупредил Тепляков и повёл Рябкова по тропке, спускавшейся с берега к стайке лодок. Повыше, за лодками, на парах стоял готовый к отплытию пароходик, который, как только они на него поднялись, заработал колёсами и поплыл.

Тепляков помахал кому-то на берегу, кто скрытно стоял под берёзой, давая понять, что он ничего не забыл, всё помнит и дело, какое ему поручили, выполнит, как велели.

Спустились в корму, где горела, чадя, трёхлинейная лампа. Тепляков подвывернул фитилёк. Показал Рябкову на круглый иллюминатор, под которым был ввинчен в пол замызганный столик, а рядом со столиком – полка с матрасом.

– Вон твоё место. С него – никуда! – И дёрнул плечом, снимая пиджак, чтоб подправить под ним пистолет, а планшет, где лежали тюремные документы, висевший под мышкой на ремешке, снял с плеча и снова повесил. Надевая пиджак, поднялся к люку. Прежде чем выйти, призадержался:

– Смотри у меня! – И хлопнул рукой по карману, где были наручники, кольца которых звякнули и затихли.

 

Крышка люка закрылась. Слышно было, как скрежетнула металлическая задвижка.

Митя почувствовал, как его зазнобило. Замёрз. Кроме ботинок, брюк и майки с рубахой, на нём не было ничего. «Хотя бы какой-нибудь пиджачонко», – невесело помечтал и, передернув плечами, улёгся на голую полку, навалив на себя комковатый, пахнущий водорослью матрас.

Лежал он, рассеянно глядя на потолочные связи кормы. Пароходик плыл неторопко. В иллюминатор, словно из бездны, набрасывалась вода, донося до Мити ропот и всплески речной стихии. «Чем-то сейчас занимаются мама моя? Люба моя? Детишки мои? – Он трудно вздохнул. – Наверное, плачут». Сердце его защемило в предощущении будущих дней, не открывавших ему даже маленького просвета.

Митя сам не заметил, как окунулся в провальный сон. И, пожалуй, был бы он в этом провале уже до утра, да его разбудили толчки. Пришёл Тепляков. Поставил на столик хлеб с колбасой и стеклянную кружку с морсом. Был он выпивши, на вспотевшем лице сияла улыбка румяного кока, который щедр и поэтому угощает.

– Ешь! – приказывает Рябкову. – Не то захиреешь. А ты мне нужен тёпленький и живой!

Еда была кстати, и Митя в пару минут управился с ней. И снова улёгся.

 

Тепляков тоже начал укладываться на полке. Но сначала снял свой размывчато-серый, изрядно поношенный, узкий пиджак, в котором мог сойти за обычного разночинца. Пиджак не нравился Теплякову, но был нужен ему постоянно, когда, теряясь в толпе, он высматривал тех, кто был, по его пониманию, не в ладах с советским законом. Сняв пиджак, оказался он хоть и не крупным, но крепким мужчиной с большими ухватистыми руками, пальцы которых, пожалуй, могли задушить и рысь.

От спиртного, которым его угостила команда, было тепло, и он улёгся, не укрываясь, на такой же точно, как у Рябкова, с комками и пуговками матрас. И сразу повёл разговор.

– Удивляюсь, – начал он, поворачиваясь к Рябкову, – ты такой, вроде, самый обыкновенный, не урод, понятно, но и не денди, а отхватил такую мадам! Как, скажи, это тебе удалось?

Усмехнулся Митя и, чтоб себя не чувствовать ниже, чем собеседник, заговорил с ним тоже запросто и на «ты».

– Это ты про кого? Не про жену ли мою? Откуда ты её знаешь? Я вас, кажется, не знакомил?

Тепляков объяснил:

– Видел! Один только раз! Сегодня утром она приходила. К Перову. Хотела к нему на приём. Хлопотать за тебя. Но Перов её взял и не принял.

– Гад! – вырвалось у Рябкова.

– Полегче, полегче! – остановил его Тепляков. – Человек он что надо! Только дел у него выше шляпы! Где всё успеть. Вот и не принял. Однако не отказал. Завтра велел приходить... А она хороша! Как это ты такую и заарканил?

 

– Не будем об этом, – Рябков чуть померк. Голос соседа по трюму был навязчиво-фамильярный, словно он, развлекая себя, заглянул через заднюю дверь в чужую семейную жизнь, о которой не только знать, но и расспрашивать неприлично. Но сосед в таких тонкостях не разбирался, поэтому улыбнулся:

– Нет, будем! Я всё равно от тебя не отстану, пока не расскажешь! Где такую, скажи мне, найти умудрился?

– Ты что, командир! – нахмурился Митя. – Женщин, что ли, не видел?

– Таких, как твоя, в первый раз! Всё равно что в Испанию съездил!

Удивился Рябков:

– В Испанию? Это как понимать?

– Говорят, там женщины как царицы! И твоя бы была там такой!

– Сам-от ты, командир, женат?

– Собираюсь, – сказал Тепляков. – Да не знаю. Пока не встретилась самая та.

– А лет тебе сколько?

– Сорок один.

– Да-а, – сделал вывод Рябков, – время уходит. В таких летах можно вообще не жениться.

– Это меня и пугает. Да ладно. Помолчим про меня. Ты давай про свою! Где, скажи хоть, увидел её впервые?

 

Свет от лампы, стоявшей на столике, мягко падал на Теплякова, выделяя его побитый морщинками выпуклый лоб с бойко летящей к бровям русой чёлкой. Был он в эту минуту очень уж простоватым и очень доступным и допускал, чтобы можно было с ним разговаривать по душам.

Что и делал Рябков. Однако не потому, что поверил в его простоватость и задушевность. А потому, что был по натуре общительным человеком, легко сходился с людьми, будь они даже совсем чужие. И ещё потому, что выговориться хотел. А для этого нужен был, хоть и случайный, но собеседник. Удивительно, но Рябкову вдруг самому захотелось поговорить. Поговорить, значит, вспомнить самое светлое в собственной жизни. А светом таким была для него жена.

– Впервые увидел её я в женской гимназии. На выпускном. Когда объявлен был белый танец. С этого и пошло…

Вспоминая, шёл Рябков по прошлому своему, как по проспекту, который светло и вольно раскинулся перед ним. И меньше всего казалось ему, что он однажды возьмёт и собьётся с проспекта и сразу на целую жизнь отстанет от всех.

 

– А родители кто у неё? – спросил Тепляков.

Митя сдержанно улыбнулся:

– Самые благородные. По фамилии Коляда. Александра Ивановна – тёща моя, Геннадий Андреевич – тесть.

Тепляков встрепенулся:

– Это не тот ли самый Геннадий Андреевич, который сплавом на Меденьге заправлял?

– Тот самый.

– О-го! Так его ведь в то лето, нет, поза-то, из-за сплава, где он оплошал, как будто арестовали?

– Было такое. Забрали. А где он теперь? Никто – ничего… Я тоже не знаю…

 

Они помолчали, слушая стук пароходных колёс и выплески волн, брызги которых летели в иллюминатор. Нет, не спали они. Просто лежали на нижних полках. Один – под матрасом. Другой – на матрасе. И оба думали о своём.

– О чём ты сейчас? – спросил Тепляков.

– Ни о чём, – ответил Рябков.

– А я, как философ, мечтаю, – открыл себя Тепляков. – Знаешь, о чём?

– Мне это неинтересно.

– И всё-таки? – напирал Тепляков под воздействием хмеля, который кружил и кружил в его голове, выбираясь наружу через вопросы. – Что у меня на уме? Ну-у?

– Откуда я знаю? – отмахивался Рябков.

– Тогда попроще спрошу, – продолжал Тепляков. – Кем, скажи мне, в детстве стать собирался?

– Кто-о? – не понял Рябков.

– Да ты!

– Не помню. Забыл.

– Память слабая, – заключил Тепляков. – А я не забыл!

– Ну и кем же ты стать собирался?

– А ты угадай!

Мите уже надоела игра в эти глупенькие вопросы, и чтоб прекратить её, грубовато съязвил:

– Парикмахером в дамском зале!

Тепляков иронически улыбнулся:

– Что я? Тово? В дамском зале?

– Ну, тогда пилорамщиком на заводе, – добавил Митя.

Тепляков даже губы поджал, выражая пренебрежение.

– И это не то. Не по мне.

Тут Рябков уловил в себе поднимавшийся из желудка тайный внутренний смех.

– А ты не обидишься, если я правильно угадаю?

– Давай, давай! – поощрил Тепляков. – Чего обижаться.

И Рябков, обозвав про себя собеседника идиотом, убеждённо сказал:

– Советским шпионом!

 

Надо было видеть лицо Теплякова, как оно вспыхнуло рыжим огнём. А в рыжем метнулось что-то живое, очень похожее на хорька, когда тот бросается на добычу.

Тепляков не мог не обидеться, но сдержался. Хотя поставил тут же Рябкова на место:

– Ну, ты, тоже, не забывайся. Шпион – это там, за бугром. А у нас…

– А у нас разведчик, – снова сунулся Митя, но на этот раз, попадая в тон настроения Теплякова.

– Другое дело! – сказал последний и тут же накрыл своё лицо непроницаемой завесой. – По правде сказать, такое не каждому и дано.

– Да, – согласился Рябков. – Профессия – я тебе дам. Для самых отборных. Тут нужны острый глаз, башковитость…

– И политическое чутьё, – теперь уже Тепляков досказал за Рябкова. И поставил вопрос: – А для чего оно? А-а?

– Для того, – не долго думая, выпалил Митя, – чтоб не спутать врага народа с другом народа.

Кажется, он потерял чувство меры. Не надо бы было подобных сравнений. Он видел, как Тепляков привстал над матрасом, подставив под голову руку, с которой сурово выставилось лицо, нацелив на Митю хмурые брови, а под бровями – остановившиеся зрачки.

– Ишь, куда повернул! – не сказал, а холодно, будто стругом по дереву, проскоблил Тепляков. – Уж не себя ли имеешь в виду? Друг народа?!

Тепляков не сразу отвёл от Рябкова глаза, всё смотрел и смотрел на него, выражая взглядом непримиримость, точно лежал рядом с ним забугорный агент, с которым надо как следует разобраться.

 

Проснулись они на рассвете. Тепляков, ни слова не говоря, накинул пиджак и поднялся наверх. Снова, как и вчера, скребнула по люку металлическая задвижка.

Попив с матросами крепкого чаю, Тепляков возвратился назад – молчаливый и недовольный, с пустыми руками. Сердился, видать, на Рябкова, сожалея о том, что впустил вчера его в разговор, который казался ему сейчас совершенно недопустимым.

До Вологды оставалось плыть около часу. Во всё это время Тепляков слова не проронил. Сидел на полке, но теперь уже на другой, подальше от арестанта, и вся его ладная, как приготовленная к прыжку, тренированная фигура выражала бдение человека, который всю свою жизнь шагает в ногу с ОГПУ.

В Вологде их никто не встречал. Было мглисто. Сыпался бус. Рябков, потряхивая плечами, к которым прилипла сырая рубаха, смотрел на быстрого Теплякова, как тот, перейдя дорогу, остановился возле крытой повозки, хозяин которой кого-то, кажется, ждал, не собираясь куда-либо ехать. На Теплякова он даже не посмотрел, но сказал ему, видимо, что-то злое, отказывая в повозке. И зря. Потому как в делах по нагону страха на человека был Тепляков настоящий тёртый калач.

Не прошло и минуты, а серый в яблоках мерин, бренча удилами, уже выворачивал на дорогу. Дверь тарантаса, в которую влез Тепляков, была приоткрытой, и Митя, взбираясь следом за ним, увидел спину хозяина экипажа, проблеск копыт и хребтину коня под сердито прыгнувшими вожжами.

– Но-о, Богатырко!..