Жертвенник. О сакральном и профанном литературного творчества

На чтение потребуется 12 часов | Скачать: doc, pdf, rtf, txt | Хранить свои файлы: Dropbox.com и Яндекс.Диск

 

 

 

В данном ракурсе проблематику литературного творчества я буду разбирать, исходя из книги «Человек и сакральное» (1939 г.) французского писателя-эссеиста Роже Кайуа, основателя «Колледжа сакральной социологии».

Кайуа интересен для меня, прежде всего, тем, что в свое время он сформулировал принцип, к которому я пришёл, ещё не читая его работ – сочетание ракурсов, считающихся разнородными. Будучи по сути своей литератором, он проводил междисциплинарные изыскания, в которых преодолевал традиционную оппозицию наук физических и наук гуманитарных. Такому синтезу он дал название «диагональные науки». Тем самым я нашёл у него подтверждение небезосновательности моих личных прозрений относительно допустимости перекрещивать параллели (впрочем, идея восходит еще к Лобачевскому). И ещё, такой новаторский, трансгрессивный подход, где снимаются границы между, казалось бы, разграниченным, то есть, привычный порядок сознательно нарушается, Кайуа с сиятельным хладнокровием окрестил «люциферовским»:

 

«В этой ситуации каждый, кто желает изучить нравы и обычаи, социальные проявления воображения... фатально приходит к очень специфическому пониманию литературы, которое художники вполне способны счесть цинично отстранённым или брезгливым, но в чём-то и трезвым, макиавеллическим, одним словом люциферовским, – собственно, на деле оно именно таковым и является. Грубо говоря, подобный подход, в отличие от эстетической критики, сближается с подходом социологии к априорным системам нравственности и с подходом так называемой научной психологии к правилам силлогизма… Если искать ему название, это будет некая литературная социология».

 

Таким образом, с Кайуа меня связывает незримая нить, которая открылась мне лишь по прочтении его книг. В этом есть что-то запредельное, сверхиндивидуальное. Это «что-то» – пространство-время литературы.

Что до «Колледжа сакральной социологии», Кайуа основал его вместе с Жоржем Батаем, и поскольку их деятельность носила, прежде всего, литературный характер, их дружбу связала та самая нить. Вот что пишет об этом Кайуа:

 

«Между нами как бы образовался какой-то интеллектуальный осмос, так что сам я, после множества совместных дискуссий, уже не могу уверенно различить свой и его вклад в ту работу, которую мы проводим совместно».

 

О Батае я уже писал в работе «Осколки». Ему посвящена третья часть упомянутого эссе, где я разбираю феномен трансгрессии. Этот же феномен будет сквозной нитью и данной работы. Подробного анализа, что такое трансгрессия, вы здесь не найдёте. Фокус внимания я смещаю на другую проблему. Для удобства читателей сейчас повторю о трансгрессии только самое главное: трансгрессия есть преодоление предела.

Проблема, которая меня сейчас занимает, непосредственно связана с трансгрессией как с движением, направленным за предел, очерчённый обывательской жизнью – общепринятой и относительно безопасной. Я хочу дойти до самой глубинной, сокрытой сути, до мозга и сердца тревожной догадки, в центре которой пульсирует страшный вопрос писателя: почему писательство – писательство подлинное – это жертва?

Ну, и прежде чем, наконец, перейти к разбору Кайуа, я завершаю упоминание о Батае, нить с которым нисколько не рву, а только увожу её в тень, дабы дать место и другим достойным мыслителям. Надеюсь, они помогут отыскать мне ответ, а заодно, и посредством меня, ответят Батаю, чьи слова я привожу в качестве образного зачина ко всему дальнейшему последовательному анализу:

 

«Вопрос о жертвоприношении необходимо признать последним вопросом. И обратно, совершенно ясно, что всякая попытка ответа на последний вопрос должна одновременно разрешить загадку жертвоприношения. Никакой спор о бытии, никакая метафизика не имеют смысла, если не принимают во внимание той игры, которую жизнь была вынуждена вести со смертью».