Тем утром я выехал из Шпандау на север...

 

 

 

Наконец мы оказались в одном из безликих кафетериев Шенефельда. На стенах висели постеры – странная компиляция из белых и красных линий, женщин в рваных колготках и шляпах и набриолиненных мужчин с сигарами. Лениво крутился вентилятор. За оградкой, отделявшей кафетерий от терминала, сновали люди.

Я смотрел в ее глаза и думал о том, что происходит… Я был один, всегда один, и ехал в Стокгольм, чтобы продолжать быть одиноким и работать, работать, работать – чтобы иметь все необходимое и чтобы превратиться в мертвеца – из тех, что бесконечно сидят в офисах и делают вид что живут. Это был мой осознанный выбор.

Но я оказался здесь.

– Это твой осознанный выбор, – Вилма вытащила из кармана сигарету и закурила.

– Что?

– Ты оказался здесь и это твой осознанный выбор.

– Я сказал это вслух?

Она улыбнулась:

– А какая разница?

Я растерянно улыбнулся в ответ. Это было похоже на какой-то нелепый сон, где все происходит помимо воли – но происходит правильно и эта правильность чувствуется во всем, вплоть до того, как на вас смотрят окружающие и как гудят приземляющиеся самолеты.

Вилма смотрела мне прямо в глаза. Она улыбалась.

– Хочешь еще кофе?

– Было бы неплохо.

Она отодвинулась от столика и направилась к стойке. И вдруг замерла, глядя на вход. В глазах ее была такая тоска, что, казалось, она сейчас умрет. Я повернулся.

В кафетерий заходил молодой мужчина. Он был худ, черные, встрепанные волосы выбивались из-под бордового берета. С коротким темным плащом едва не сливалась сумка зеленого, почти болотного цвета. Его загорелое лицо выдавало в нем человека, который много времени проводит на свежем воздухе.

Вилма вдруг дернулась назад, резко развернув коляску и задев соседний столик. Мужчина оглянулся на шум и подошел к нам.

– Ты все-таки доехала, – сказал он звучным тенором.

Вилма не отвечала. Я не видел ее глаз, но по тому, как она судорожно искала спички и сигареты, я понял, что она очень сильно нервничает.

– Дорогая, – он взял стул и подсел за наш столик. – Тебе не нужно было приезжать. Я не хотел тебя мучить…

– Уходи.

– Я решил, что лучше мне тебе не лгать…

– Уходи!

– И не кричи, пожалуйста. Я всегда хотел тебе только добра.

– Добра? – она наконец чиркнула спичкой. Подняла голову и поглядела на него красными глазами. – В аду я видала твое добро! – крикнула она так, что кто-то из проходящих мимо пассажиров обернулся.

– Увези ее отсюда, – сказал он мне.

– Я и собирался, – глядя ему прямо в глаза, я чувствовал, как огромная, черная, всепожирающая ярость клокочет во мне. – Мы улетаем в Шанхай через два часа.

– В Шанхай? – он будто бы растерялся. – С тобой? Вы с ней?

Вилма молча курила, опустив голову, предоставив мне возможность разговаривать со Стефаном.

– А кто ты?

– А какая разница?

Те немногие посетители, что были здесь, во все глаза смотрели на нас. Каждый уже понял, что творится за этим столом, и что через секунду другую может вспыхнуть драка.

Легкость, с которой он так виртуозно вывел из себя Вилму и заставил ее плакать, поразила – мне было стыдно, что я допустил такое с ней, я чувствовал злость… и зависть. Я чувствовал, что готов растерзать его прямо здесь, сломать позвонки, вырвать кишки и расплескать их содержимое по всему кафетерию. Я думаю, он был готов сделать то же самое, этот человек, так легко игравший чувствами бывшей подружки и неожиданно обнаруживший соперника.

Но драки не случилось.

Вилма вдруг посмотрела на Стефана:

– Ты жалок, – ухмыльнулась она. – Ты жалок, просто жалок, как бывает жалким человек, бегущий от одиночества тем, что старается сделать одинокими других. Ты никогда не был по-настоящему рядом со мной, ты всегда использовал меня, был другом, выращивая из меня друга только для того момента, когда все идет прахом и когда ты смог бы получить свое, желаемое…

– Ты не права. Это не правда, – твердо произнес он.

– Нет, Стефан, это правда. Ты бросил меня, едва добившись того, чего хотел, того, чего мы хотели!.. Кто помогал тебе в этом? Я! Так почему ты летишь, а я остаюсь?..

– Там нет подходящих для тебя условий…

– Вранье! Прочь!

– Вилма, ты больна! И я не хочу возиться с тобой там!..

– Уходи! – вдруг закричала она.

Стефан встал. На его лице была горечь. Он смотрел, как рыдает Вилма и тихо-тихо сказал:

– Я сделал все, что мог.

Произнеся это, словно некую эпитафию, он повернулся и пошел прочь. Глядя поверх Вилмы на его спину, мне хотелось швырнуть в него стулом, лишь только бы сбить эту театральную спесь.

Мы молчали. Вилма тихонько всхлипывала.

– На Шпицбергене и правда холодно, – сказал я.

– Ты на чьей стороне? – сразу вскинулась она.

– На твоей.

– На Шпицбергене сейчас прекрасная погода. Он просто использовал меня…

Я не знал что и сказать. Вилма была права и нет. Стефан был прав и нет. Поступил бы я иначе на его месте? Да. А как? Он сделал это самым гнусным образом – ничего не сказав и бросив девушку на заправке. А я? Сказал бы еще дома? Или запер бы в квартире? Попросил бы не пускать в самолет?

– Я все-таки за кофе.

Я смотрел, как она приближается к стойке, и думал. Еще на мосту мне казалось, что Вилма не в себе. Может и так. Она больна, люди с физическими недостатками редко бывают здоровы полностью душевно. Что-то наверняка есть.

И что?

Может стоить уподобиться Стефану и бросить ее сейчас, когда она спиной ко мне? Куда угодно, лишь бы подальше от этого сумасшествия. На паром я не успею, но может смогу купить билет до Стокгольма…

Я встал. Подхватил сумку и медленно, осторожно пошел к выходу.

Мы все рано или поздно исчезаем, думал я. Мы все становимся чьим-то прошлым, бесконечно одинокие и забавные в своем одиночестве… Глядя, как она поправляет волосы и кивает на вопрос служащего, я думал о том, что просто избавляю себя от проблем и делаю свою жизнь чуточку проще, быстрее, мертвее…

Но это было не правильно. Я вдруг понял, что если сейчас уйду, то она все равно найдет меня – здесь и сейчас, в салоне самолета, в самом Стокгольме, даже на смертном одре – и в том самый миг, когда найдет, я почувствую себя целее целого. Вилма, с ее истериками и сарказмом, сигаретами без фильтра и оранжевой планшеткой вдруг стала центром моей Вселенной. И это было уже непоправимо.

И тогда я подошел к ней. Положил руки ей на плечи и улыбнулся ее бездонным серым глазам:

– Как насчет прокатиться?