Тем утром я выехал из Шпандау на север...

 

 

 

Луншуан – остров Седого Дракона. Очень поэтично, хотелось сказать, прямо в духе фильмов «китайской волны». От паромной станции неподалеку от Нинбо наш путь лежал к самому крупному острову (он тоже назывался Чжоушань, и, как сообщил Сун Сок, центром острова был одноименный город). Море было спокойным и ленивым. Волны цвета кофейной гущи стучались в борта нашего парома. Вокруг плыли по своим делам десятки кораблей – от рыбацких лодочек до черных угольных гор на баржах. На горизонте мелькали какие-то острова. На Чжоушане мы переехали на другую переправу – и паром, бывший еще грязнее и чахлее предыдущего, запыхтел к цели нашего путешествия. Ближе к полудню мы прибыли на Луншуан.

Нас встречали.

Жизнерадостный мужчина, в светлой гавайке и круглых черных очках в золотой оправе. Он представился Чжаном.

Вторым был Мишель, невысокий, тощий, с жидкой бородкой и длинными спутанными волосами непонятного цвета. Родом из Австралии, он бесконечно размахивал руками и был настолько возбужден, что я стал подозревать, не под кайфом ли он. Как оказалось, я был прав. Сун Сок привез ему заказанных амфетаминов.

У Мишеля была сестра. Мы увидели ее в первый же день, бродящую по пляжу в полотенце вокруг бедер и широкой соломенной шляпе. Она просила называть себя Моник, именно так, на французский манер. Вечером, глядя как она лихо занюхивает кокаин из блюдца, я испытывал двойственное ощущение – мне казалось, что я вернулся на Ибицу, в тот наркотический угар бесконечного рейва, от которого убежал, казалось, так далеко.

– Вся суть в том, сколько она может вдохнуть за раз.

– Рискованно.

– Эй, мы не мешаем здесь никому. Делать то, что он хочет.

Мы познакомились с Таней – девушкой Хун Тина. Она оказалась русской, из Питера, и встретила нас на пороге своего домика ближе к вечеру – сонная, загорелая, худенькая, с копной волос морковного цвета. В их домике пахло благовониями и стояла статуя Будды. Они жили вместе уже несколько лет.

Мы с Вилмой поселились в одном домике. Я не знал, с чьей подачи это было устроено – Вилмы, или Сун Сока, или самого Чжана. По-видимому, никому не хотелось возиться с Вилмой по-настоящему. А раз с ней приехал я, то на меня и спихнули всю ответственность за нее.

Нельзя сказать, что я был теперь этому рад.

В домике было две кровати. Я поставил между ними сумки Вилмы. Она обиженно и удивленно посмотрела на меня, а затем проскользнула в дверь. Я вышел следом.

Погода была чудесной. На Чжоушаньских островах обычно очень сильные приливы и отливы, – вот поэтому все домики были на сваях, – но именно здесь и в этот сезон они минимальны – об этом мне рассказал Чжан.

Вилма спустилась вниз и покатила к воде. Было видно, что ей тяжело передвигаться по вязкому песку, но она молчала, не оборачиваясь. Ну и пусть.

Я отвернулся и посмотрел влево на домик в сорока шагах от нас. Он был крупнее остальных – там жил Чжан с семьей, и там был бар. Я спустился и побрел туда. Как знать, может Чжану нужен бармен?..

По дороге я еще раз оглянулся на море. Вилма сидела, нахохлившись, и рисовала что-то быстрыми движениями руки.

Мне казалось, что это все игра. И я не мог понять, кто именно из нас играет шутя, а кто действительно хочет обыграть другого. Иногда все было так неуловимо – так тонко, что я просто не мог понять сути ее действий, размеров и видов ее капканов и сетей.

В баре у Чжана тихо играла музыка. Грубо сколоченные табуретки, широкий низкий стол, несколько переносных холодильников и видавшая виды барная стойка – единственная вещь из моего прошлого, которую я был рад видеть. Чжан предложил мне пива.

У дальнего края стола сидело несколько китайцев – они, как по команде уставились на меня. В руках у одного были тетрадь и карандаш. Глядя мне прямо в глаза, как удав, он молча открыл тетрадку и зачеркал там карандашом. Ну да, иностранец с пивом вполне стоит этого.

– Не обращай внимания, – ко мне подошел Чжан. – Он слепой, и рисует тебя так, как описывают его друзья.

Я отхлебнул пива.

– Он из немногих художников здесь, чьи картины я советую покупать не только туристам.

– Здесь видимо каждый второй – художник?

– Ошибаешься. Здесь каждый – творец.

Подошла еще одна компания китайцев, и Чжан ушел к ним. Я вертел в руках бутылку. Что ж, значит, скоро возьму в руки карандаш.

Я вспомнил, как Вилма описывала Чжоушань. Потом на ум пришла картина – Вилма прикусывает карандаш, рисуя мой портрет на мосту. Тогда этот жест показался мне чертовски эротичным – сейчас же я понимал, что это был один из ее капканов. То ощущение восхищения и влюбленности, которое я испытывал в самолете прошло – на смену ему пришло простое понимание ситуации. Вилма использовала меня, чтобы добраться до острова. Мы все – инструменты в ее руках. Вопрос – чего она на самом деле хочет?

Что ждет ее здесь?

Она добилась всего, чего хотела, мрачно размышлял я. Добралась до этого места. Нашла себе дурачка, который будет о ней заботиться – иначе никак, в глазах всех обитателей лагеря я уже согласился со своей ролью. Более того, меня можно использовать и как мальчика для битья, срывать злость от неудач и осознания собственных комплексов.

Что же мне делать в сложившейся ситуации?

Более всего, думал я, вертя в руках бутылку, поражает, как быстро и легко это все произошло. Два дня назад я вышел из своего дома в Гатове и сел на автобус, с намерением добраться до Мальме. Всего-то. Путь мой закончился на Луншуане.

Какая разница? Жизнь в который раз подсунула мне испытание – но сейчас это явный тупик. Я обещал Вилме, что поеду с ней на Чжоушань. Хорошо, обещание исполнено. Завтра я срываюсь прочь.

Ко мне подошел китаец с тетрадным листком. Я посмотрел и обомлел. Несмотря на обилие частых и жирных штрихов, это был я – только повыше, стройнее, со странными глазами – словно обращенными внутрь и наружу, видящими все и ничего.

Китаец правильно истолковал мое молчание.

– Десять долларов, – произнес он и широко улыбнулся.

Я покачал головой.

– Хороший рисунок. Слепой художник. Десять долларов – нормальная цена.

– Спасибо, но нет.

Он не собирался отставать.

– Хорошо, девять.

Я встал и, не оборачиваясь, пошел на пляж.

– Пять! – крикнул он мне вдогонку.

Завтра меня уже здесь не будет, пообещал я себе.

Песок, как оказалось, набился в обувь и теперь натирал ноги. Я снял кеды и пошел босиком. Со стороны моря дул прохладный ветер. Пахло дымом и какой-то едой – у Чжана начинали готовить ужин. Море было то бирюзовым, то наполнялось глубоким, синим цветом, и тогда казалось, что у горизонта оно сливается с небом. На песке у дальних домиков копошилась какая-то компания. Вилмы нигде не было видно.

Я не знал, как сказать о том, что хочу уехать. И говорить ли вообще?

Проходя мимо домика Мишеля и Моник, я не удержался – заглянул в дверной проем, где даже двери не было – только противомоскитная сетка, закрепленная у косяка.

Мишель сидел по-турецки на полу перед большим листом ватмана и красками. Его волосы были разделены на разноцветные пряди, которыми он наносил краску на холст. Затуманенным взглядом он смотрел на лист, наклонив голову так, чтобы удобнее было рисовать. Моник лежала на кровати и курила крэк.

Таня и Хун Тин гуляли по пляжу. На Тане была черная майка и длинная голубая юбка, на корейце – кремовые штаны, похожие на пижамные. Они шли, взявшись за руки, и ветер играл их волосами. Они были так красивы, что я по-настоящему ими залюбовался.

И тут я услышал звук губной гармоники.

Когда-то на Ибице у меня был друг. Он был матросом и ходил на пассажирском катере от местечка Портинаткс до Пальмы, а то и до самой Валенсии. Он играл просто чудесно и часто, особенно когда заходил ко мне в бар, зная, как мне нравится его игра. Однажды он напился и утонул – грустная история, что и говорить, следующим вечером напился и я, собираясь повторить его путь, но Господь, к сожалению, принимает глупцов только по одному.

Мелодия, плывшая по пляжу, была знакомой. Я замер, глядя на волны. Ну конечно. «Марш Домбровского». Поняв, кто играет, я заспешил на звук.

Вилма прекратила играть, едва я появился.

– Ты с пивом? Отлично.

Я отдал ей бутылку и сел рядом, поставив кеды между нами.

Она улыбнулась.

– Хорошо играешь.

– Черт побери, – Вилма поставила бутылку рядом с кедами и потянулась за сигаретами. – А я то и не надеялась услышать от тебя комплименты.

– На меня вообще нельзя надеяться.

– Ты прав. Сегодня же перееду к Сун Соку. У него есть обогреватель…

– Не будет холодно ночами, хорошая мысль.

– У Сун Сока? Ни за что!

Я отхлебнул еще пива.

– Зачем я тебе, Вилма?

– А зачем я тебе?

– Ответь на вопрос.

– Из нас двоих тебе проще на него ответить. Наручников у меня нет. Кандалов, цепей тоже. Тебя никто не просил ехать сюда. Ты сам пообещал.

– В этом моя ошибка…

– Как знать.

– Что?

– Когда приходишь в тупик, не забывай смотреть по сторонам.

Чертовка была умна и хитра. Я собирался быть твердым до конца, но в самый последний момент почему-то не находил нужных слов.

– Уезжай завтра. С рассветом. Сбеги, как делал это сотни раз. Не дай своему тупику раскрыться в широкую дорогу…

– Замолчи.

Я взял с ее колен пачку сигарет и закурил. Гадость. Сигареты без фильтра – как раз то, что только по необходимости. Вилма тем временем развернула шоколадку.

– Будешь?

Я покачал головой.

– Ты слишком боишься ответственности…

– Хватит.

В сумерках ее побелевшее лицо казалось вылепленным из гипса.

– Ведь что еще нужно?.. Человек с человеком рядом, протягивает руку и отдает сердце… И что? Нужно бежать? Это самое большое, что может быть, самый большой твой подарок в жизни, а ты хочешь бежать…

Когда я посмотрел на нее, то увидел блестящие дорожки слез на щеках.

Внезапно все догадки и домыслы исчезли. Теперь я точно знал, что нужно сделать.

Я коснулся губами ее губ. У них был вкус железа и шоколада – восхитительное сочетание на ее мягких губах.

Мы исчезли. Нас больше не было. Были только наши губы.

Через миллион лет я оторвался от нее – затем, чтобы взять на руки и нести в домик. Ветер трепал ее волосы. Она улыбалась и смотрела мне прямо в глаза так, что я чувствовал себя самым счастливым человеком на Земле.