"Мечтания одинокого прогульщика" Руссо

Je me rappellerai toute ma vie une herborisation que je fis un jour du côté de la Robailan, montagne du justicier Clerc. J'étais seul, je m'enfonçai dans les anfractuosités de la montagne, et de bois en bois, de roche en roche, je parvins à un réduit si caché que je n'ai vu de ma vie un aspect plus sauvage. De noirs sapins entremêlés de hêtres prodigieux dont plusieurs tombés de vieillesse et entrelacés les uns dans les autres fermaient ce réduit de barrières impénétrables, quelques intervalles que laissait cette sombre enceinte n'offraient au-delà que des roches coupées à pic et d'horribles précipices que je n'osais regarder qu'en me couchant sur le ventre.

Всю жизнь я буду помнить ботаническую экскурсию, совершённую мною однажды по направлению к горе Робела в судебном округе г-на Клер. Я был один, углубился в извилины горы и, переходя из леса в лес, от утёса к утёсу, дошёл до такого укрытого уголка, что в жизни мне не приходилось видеть зрелища более дикого. Чёрные ели вперемежку с исполинскими буками, из которых многие повалились от старости, переплелись ветвями и ограждали этот приют непроницаемым препятствием; несколько просветов в этой мрачной ограде открывали снаружи только обрывистые скалы да страшные пропасти, куда я не осмеливался заглянуть иначе, как лежа на животе.

Le duc la chevêche et l'orfraie faisaient entendre leurs cris dans les fentes de la montagne, quelques petits oiseaux rares mais familiers tempéraient cependant l'horreur de cette solitude. Là je trouvai la Dentaire héptaphyllos, le Cyclamen, le Nidus avis, le grand Laserpitium et quelques autres plantes qui me charmèrent et m'amusèrent longtemps. Mais insensiblement dominé par la forte impression des objets, j'oubliai la botanique et les plantes, je m'assis sur des oreillers de Lycopodium et de mousses, et je me mis à rêver plus à mon aise en pensant que j'étais là dans un refuge ignoré de tout l'univers où les persécuteurs ne me déterreraient pas.

Филин, сова и орлан издавали крики в горных расщелинах, и лишь какие-то немногочисленные, но смелые птички умеряли мрачность этого глухого угла; там я нашёл зубчатый Heptaphyllos, цикламен, Nidus avis, большой Laserpitium и некоторые другие растения, долго очаровывавшие и занимавшие меня; незаметно покорённый сильным впечатлением от предметов, я забыл о ботанике и растениях, сел на подушки из Lycopodi'eв и мхов и принялся мечтать свободней при мысли, что нахожусь в убежище, не известном никому на свете, и где преследователи не разыщут меня.

Un mouvement d'orgueil se mêla bientôt à cette rêverie. Je me comparais à ces grands voyageurs qui découvrent une île déserte, et je me disais avec complaisance: Sans doute je suis le premier mortel qui ait pénétré jusqu'ici; je me regardais presque comme un autre Colomb… je me pavanais dans cette idée.

Скоро гордое чувство примешалось к этим грёзам. Я сравнивал себя с великими путешественниками, открывающими необитаемый остров, и самодовольно говорил себе: «Конечно, я первый из смертных проник сюда»; я смотрел на себя почти как на второго Колумба… я тешил своё самолюбие этой мыслью.

La marche a quelque chose qui anime et avive mes idées : je ne puis presque penser quand je reste en place ; il faut que mon corps soit en branle pour y mettre mon esprit.

Когда я прогуливаюсь, это оживляет и анимирует мои идеи: я просто не могу думать в неподвижном положении; нужно чтобы мое тело ощущало толчки от движения, чтобы завести мою мыслительную машину.

[идея автобиографии] Je veux montrer à mes semblables un homme dans toute la vérité de la nature ; et cet homme ce sera moi.

Moi seul. Je sens mon cœur et je connais les hommes. Je ne suis fait comme aucun de ceux que j'ai vus ; j'ose croire n'être fait comme aucun de ceux qui existent. Si je ne vaux pas mieux, au moins je suis autre.

Я хочу показать людям человека во всей наготе его натуры; и этот человек я сам.

Я единственный и неповторимый. Я знаю своё сердце и знаю людей. Я не сооружён по тому образцу и подобию, как все те, кого я видел и кто, как я думаю, только существует. Если я не лучше их, то я не таков.

NB: Августин исходит из прямо противоположной идеи: он греховен от природы, но точно так же, как и любой человек. Исповедуясь в своей греховности – он исповедуется в греховности, общей всем людям.

Que la trompette du jugement dernier sonne quand elle voudra ; je viendrai, ce livre à la main, me présenter devant le souverain juge. Je dirai hautement : Voilà ce que j’ai fait, ce que j’ai pensé, ce que je fus. J’ai dit le bien et le mal avec la même franchise. Je n’ai rien tu de mauvais, rien ajouté de bon ; et s’il m’est arrivé d’employer quelque ornement indifférent, ce n’a jamais été que pour remplir un vide occasionné par mon défaut de mémoire.

«Когда загудит финальная сирена, я явлюсь на Страшный суд с этой книгой в руках, я её дам почитать самому Господу Богу. Я скажу: «Вот что я сделал, вот каковым я был. Я обнажаю свои нехорошести и благовидные поступки с одинаковой откровенностью. Я не сделал ничего худшего, ни добавил ничего лучшего. И если какие-то небольшие неточности и встретятся, то тут уж, прошу прощения, только дефекты моей памяти».

NB: Именно за эту мысль чаще всего критиковал Руссо: де человек – существо субъективное и он никак не может ни знать, ни высказать правды о себе. Кстати, Августин хорошо возразил по этому поводу: чё ты лезешь со своими мелкостями к Богу: он заранее лучше тебя знает всё, что ты сделал и помыслил, и сделал не помыслив, и помыслил не сделав.

[мечательность] Il faut que le coeur soit en paix et qu'aucune passion n'en vienne troubler le calme. Il y faut des dispositions de la part de celui qui les éprouve, il en faut dans le concours des objets environnants. Il n'y faut ni un repos absolu ni trop d'agitation, mais un mouvement uniforme et modéré qui n'ait ni secousses ni intervalles. Sans mouvement la vie n'est qu'une léthargie. Si le mouvement est inégal ou trop fort, il réveille; en nous rappelant aux objets environnants, il détruit le charme de la rêverie, et nous arrache d'au-dedans de nous pour nous remettre à l'instant sous le joug de la fortune et des hommes et nous rendre au sentiment de nos malheurs.

Нужно, чтобы в сердце был мир, и чтобы никакая страсть не возмущала его покоя. Нужно, чтобы тот, кому она дана, был к ней предрасположен, и чтобы его предрасполагало к ней известное сочетание окружающих его предметов. При этом не нужно ни полного покоя, ни чрезмерного волненья, но необходимо однообразное и умеренное движенье, без перерывов и толчков. Без движения жизнь – только летаргический сон. Если движение неровно или слишком сильно, оно пробуждает; возвращая нас к окружающим предметам, оно разрушает очарованье грёз и вырывает нас из глубины нас самих, чтобы тотчас же подчинить нас игу судьбы и людей и вернуть к сознанию наших несчастий.

[мечательность] Un silence absolu porte à la tristesse. Il offre une image de la mort. Alors le secours d'une imagination riante est nécessaire et se présente assez naturellement à ceux que le ciel en a gratifiés. Le mouvement qui ne vient pas du dehors se fait alors au-dedans de nous. Le repos est moindre, il est vrai, mais il est aussi plus agréable avant de légères et douces idées sans agiter le fond de l'âme, ne font pour ainsi dire qu'en effleurer la surface, Il n'en faut qu'assez pour se souvenir de soi-même en oubliant tous ses maux. Cette espèce de rêverie peut se goûter partout où l'on peut être tranquille, et j'ai souvent pensé qu'à la Bastille, et même dans un cachot où nul objet n'eût frappé ma vue, j'aurais encore pu rêver agréablement.

Полное безмолвие ведёт к печали. Оно производит впечатление смерти. Тут необходима помощь радостного воображенья, и она довольно естественно является к тем, кого одарило им небо. Движенье, если оно не приходит извне, совершается тогда внутри пас. Покой менее спасителен, это правда, но он тоже приятен, когда лёгкие и сладостные мысли, не волнуя глубин души, так сказать, только задевают её поверхность. Их нужно ровно столько, чтобы мы помнили о самих себе, забывая все свои горести. Таким мечтаньем можно питаться всюду, где есть возможность чувствовать себя спокойно; и мне часто приходило в голову, что в Бастилии и даже в темнице, где ни один предмет не был бы доступен моему зрению, я мог бы всё ещё приятно мечтать.

[поведение мечтателя] L'occasion sans doute était belle pour un rêveur qui, sachant se nourrir d'agréables chimères au milieu des objets les plus déplaisants, pouvait s'en rassasier à son aise en y faisant concourir tout ce qui frappait réellement ses sens.

Умея питаться приятными химерами среди самых отталкивающих предметов, я мог вдоволь насыщаться ими, заставляя участвовать в них всё, что в действительности поражало чувство.

[жизнь мечтателя] En sortant d'une longue et douce rêverie, en me voyant entouré de verdure, de fleurs, d'oiseaux et laissant errer mes yeux au loin sur les romanesques rivages qui bordaient une vaste étendue d'eau claire et cristalline, j'assimilais à mes fictions tous ces aimables objets, et me trouvant enfin ramené par degrés à moi-même et à ce qui m'entourait, je ne pouvais marquer le point de séparation des fictions aux réalités, tant tout concourait également à me rendre chère la vie recueillie et solitaire que je menais dans ce beau séjour.

Очнувшись после долгих и сладких мечтаний, видя себя окружённым зеленью, цветами, птицами и окидывая взглядом романтические берега, окаймляющие вдали широкое пространство светлой и кристально прозрачной воды, я соединял со своими фантазиями все эти любезные мне предметы; и когда наконец я видел, что постепенно возвращаюсь к самому себе и к окружающему, – я уже не мог ощутить границы между фантазией и реальностью, до такой степени всё в равной мере делало мне дорогой ту сосредоточенную и одинокую жизнь, которую я вёл в этом прекрасном месте.

C'est surtout dans la solitude qu'on sent l'avantage de vivre avec quelqu'un qui sait penser.

Именно в одиночестве оцениваешь радость общения с мыслящим человеком.