Лёд

 

Купить в журнале за декабрь 2017 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Скачать в полном объёме: doc, fb2, rtf, txt, pdf

 

 

 

 

Дни в Москве мелькают, как страницы книги, которую перелистывает сквозняк. Ты проснулся вместе с рассветом, нарезал по лесу свой шестикилометровый круг, облился холодной водой из ведра, напился чаю и нанёс визит засевшему в недрах «Совэкспортфильма» очаровательному господину. Господин сообщил, что твой сценарий улетел в Англию. Так что сейчас Колин Миноуг, продюсер таких фильмов, в которых снимались Грант, Шварценеггер и Депп, упивается историей русского монстра, из тела которого растёт меч. Меч – синоним понятий «война», «раздор», «смута»… И слово «блокбастер» произнесено. Всё время звонит телефон, твой собеседник снимает трубку и с достоинством разговаривает по телефону на английском. Время идёт. В кабинет входят люди с бородами, усиками, в кожаных пиджаках, узнают, что ты «тот самый автор, который написал этот сценарий», смотрят с почтением. Выходят. Больше ты их не увидишь никогда. В потёмках ты возвращаешься на дачу. Дуська приветствует тебя, встав на задние лапы, а передние положив тебе на грудь. Лапы грязные и холодные. Ты чувствуешь их холод на груди даже сквозь куртку. А язык у Дуськи горячий. Лизнув тебя пару раз в губы, она бежит к дому. Однажды захожу в Дом кино, чтобы перекусить в ресторане (в тот период комплексный обед там был раза в четыре дешевле, чем в ближайшей столовке), на вахте мне подают записку: «Уважаемый сценарист, зайдите, пожалуйста, в «Феникс». Есть серьёзный разговор. Валерий Венгеров». Захожу в «Феникс», малое творческое предприятие при Гильдии актёров. Валерий Венгеров, сидящий за столом, заваленным рекламными проспектами, недоумевающе смотрит на меня, и вдруг его утомлённое хмурое лицо озаряется той самой улыбкой, которая в своё время сделала его кумиром миллионов. «Здравствуйте! Мы тут с коллегами прочитали сценарий про контрразведку. М-да-а… Наверное, именно так нужно расставаться с прошлым! Если вы согласитесь сделать сценарий для нас – будет очень хорошо». – «О чём сценарий?» – «О Великом расколе». – «Теперь? Сейчас?» На этот раз улыбка Венгерова обнаруживает кое-какой недостаток в верхнем ряду зубов. «В семнадцатом веке». Подумав, говорю: «Будут необходимы консультации со знатоками эпохи. Хотя хочу заранее предупредить: меня в большей степени интересует дух, а не буква. Если хотите воссоздавать в кадре, как выглядел венецианский стул, трещавший под бархатами и каменьями Алексея Михайловича, это не ко мне…» Мои ноги промокли в снежной каше, которой вновь обмазали Москву. Запахи из ресторана проникали в офис «Феникса», дразня аппетит. Я всегда умел ждать. И всегда умел сосредотачиваться на работе. Пообедав в ресторане супом-харчо и бифштексом с картофелем-фри, я на метро поехал в Медведково. Азадянца не было дома. Открыв дверь его квартиры «своим» ключом, я разделся, принял ванну и, простирнув кое-что из бельишка, устроился в кресле, чтоб перевести дух перед рывком обратно. Ожидая, когда высохнут волосы, я листал лежавший на Мишином столе фотожурнал. Хельмут Ньютон, чёрно-белые ню. Баланс на грани порно. Строгость и чёткость. Старичок делал произведением искусства даже операционный шрам на обвислом брюхе своей жены… Открылась дверь, вошёл Миша. Курчавые, слегка сдобренные сединой волосы блестят от мокрого снега. На левом плече спортивная сумка. Правая рука на перевязи. «Привет!» – «Здравствуй, отец». – «Что с рукой?» – «На выходные летал к себе, во Владикавказ, сестра, понимаешь, там магазин открыла, просила привезти кофе и чай в красивых упаковках. Во дворе встретил школьного друга, стоим, разговариваем, вдруг мимо проезжает белая «Нива», оттуда – ба-бах…». – «А в кого стреляли – в тебя или в друга?» – «Да кто ж знает». Вздохнув, Азадянц открывает «молнию» своей сумки. Она полна «лимонок». «Одна, две, три, – начал считать Миша, – четыре… девять… двенадцать… девятнадцать… Ровно двадцать штук! Отдам заказчику – месяц жить смогу». Кряхтя, Азадянц одной рукой кое-как засунул сумку под письменный стол и накрыл её сверху газетой. Хельмут Ньютон – он всегда снимал простыми камерами. Цифровыми никогда, ибо компьютерная обработка снимков это мошенничество. Сам печатал свои снимки. В 1982 году накропал мемуары. Судя по его последнему автопортрету, жизнь Хельмута Ньютона скучна.

 

Пишу сценарий о Великом расколе. Двуверие, шатание, тошнота и неудобь сказуемое – как всегда на Руси при ревизии и пересмотре устоев. Утренние пробежки я совершаю с соседом по даче, известным каратэкой Васей Крыльцовым. У Васи свёрнутый на сторону нос, волосы, завязанные в хвостик. Он оказывается любителем поговорить. «Привет, – и, после шестикилометрового кросса по подмосковному лесу, произносит: – Пока». Через полчаса после пробежки Вася уезжает в столицу на скромном сером «БМВ» ручной сборки. Возвращается поздно ночью, и тогда до утра в окнах его трёхэтажной бревенчатой виллы в стиле «а ля рюс» горит свет. А утром мы встречаемся возле узкого железного мостика, перекинутого через изнасилованный местной баней-прачечной ручей. «Привет». Однажды я, как всегда, проснувшись, надел спортивный костюм и направился к мостику. Но, выйдя за калитку, обнаружил, что подошва одного из моих истрёпанных донельзя кроссовок почти отвалилась. Вернувшись в дом, я кое-как прикрепил подошву с помощью скотча. Это заняло не больше пяти минут. Но, когда я подтрусил к мостику, Васи возле него не оказалось. В этот день я не увидел серого «БМВ», берущего курс на столицу. А вечером окна виллы в стиле «а ля рюс» не зажглись. И больше я не встречался с Васей. Несколько лет спустя мне попадется в руки сборник журналистских расследований, касающихся российских гангстерских войн, и я узнаю, что в то утро, когда октябрьский снежок охолодил мою обутую в прохудившийся кроссовок ногу, чемпион Европы по кекусинкай Василий Крыльцов был захвачен у железного мостика бандой «Чёрных карликов» из Кемерова, увезён в сторону Домодедова, и там, на территории заброшенной консервной фабрики, «карлики» прикончили чемпиона очередью из автомата. Они прикатили из своего угольного района на обшарпанной «девятке». Парни, желающие завоевать столицу. Крыльцов с коллегами только что одержал победу в сраженье с Лёвой Тбилисским. Лёва Тбилисский пал, и спортсмены воцарились над одним из самых богатых московских рынков. Несколько припозднившиеся к дележу пирога «карлики» перемигивались, хихикали и, подталкивая друг друга локтями, требовали у Васи свою долю. Крыльцов был настолько легкомыслен, что позволил себе плюнуть в простецки ухмыляющуюся физиономию главного «карлика», и тем подписал себе приговор. Впрочем, кемеровские ненадолго пережили Крыльцова. Банду их истребили конкуренты в течение наступившей зимы.

 

Раз в неделю встречаюсь с Валерием Венгеровым в Доме кино. Мы занимаем позицию в буфете на втором этаже или в пустынном громадном фойе располагаемся в креслах. У Валерия смышлёное лицо, красивая фигура. Роли героев, которых он играл в кино, были всегда исполнены какой-то задушевности. Судя по всему, он прекрасно знает русскую историю, но беда в том, что, когда Венгеров начинает говорить о глубоко волнующем его предмете, голос его прерывается. Валерий то шепчет, то проглатывает слова, и до меня доносится что-то вроде: «Потрястись… Нужно откровение, чтобы пробиться к сознанию людей. С удивительных планов, с ослепительных задумок начинала эта троица – Аввакум, Никон, Алексей Михалыч… Устроить жизнь этой страны! Вызвали Никона, протопопа вернули из ссылки для начала великих дел… И – денежная реформа, «Медный бунт», царя стащили с седла за полу, зашвыряли медными деньгами… А Аввакум поначалу сам сидел в комиссии по переписке книг! Мечтал стать патриархом! А потом: «Крестись троеперстно!» – «Нет!!!» Морозову, Урусову – жгли, вытаскивали голых на мороз и (казнь не русская вовсе) клали им на грудь мёрзлое бревно… «Что делать, батюшка Аввакум?..» – «А вот не принимать это бесовское». Затворялись, сжигались, носили берестяные грамоты… Сын Морозовой хороводы водит с гусельниками и песельниками, а мамашка в срубе гниёт… Остров Соловки, вставший во весь рост, потоплен в крови – монахов, схимников-старцев расстреливали в упор из пищалей, били шелепугами, спускали под лёд… Затем и Никона в монастырь свезли – простым иноком… Алексей Михалыч умер... Аввакум в яме сидит…» Из Дома кино я перемещаюсь в гостиницу «Юность», что в Лужниках. Там меня поджидает главный редактор «Молдова-фильм» Ремелле Вилен Эмильевич. Он прочёл один из моих сценариев. Мы спускаемся с ним в гостиничный ресторан. Пока я ем суп-потрох, Вилен Эмильевич, заглушаемый артистом Фазановым, разговаривающим голосом Горбача из стоящих на ресторанной эстраде стереоколонок, почти кричит: «Признаюсь, коллизии вашего сценария, э-э, некоторым образом отполировали мне кровь! Я сам, если вы, конечно, не против, возьмусь за постановку фильма по вашему сценарию! Может быть, нам удастся снять этот фильм в Румынии! Кстати, как вы относитесь к румынкам? Некоторые считают их недостаточно чистоплотными! Но, с другой стороны, немало тех, кому нравятся девушки с грязнотцой! Ах, была у меня одна румынка! В постели – животное! И вот я перевёз её из Рымнику-Вилку в Кишинёв! Она бросила ради меня зажиточного лавочника – он бился об стену головой! И вот мы у меня, в однокомнатной хрущёвке в кишинёвском районе с очаровательным названием «Ботаника», переводим дух после очередной любовной схватки! Вдруг румынка начинает спрашивать: «А где здесь детский сад? А где школа?». Мне вдруг стало так погано и мерзко! Моя невеста показалась мне падалью… Да! Отправимся в Румынию! Здешние кинодеятели в этот мой приезд показались мне необразованными, завистливыми и надутыми. Вы не находите? Нужно признать, киносообщество наше провалилось!» Я ел суп-потрох, прислушиваясь к Вилену Эмильевичу. С одной стороны, Москва была забита людьми, которые процветали. С другой, чтоб добраться до гостиницы «Юность», мне пришлось «стрельнуть» на улице монету у прохожего. Я старался изо всех сил. Речь шла уже просто об элементарном выживании. На исходе осени я сказал Венгерову: «Было бы неплохо, Валерий, если бы вы меня поселили в каком-нибудь пансионате, чтобы я, знаете, писал, не отвлекаясь на быт. К тому же и вам будет гораздо удобнее. Будете приезжать ко мне, будем беседовать у меня в номере, и никто не будет шнырять вокруг, отвлекая вас от предмета». Пожалуй, в последней моей реплике было многовато «будет». «Хорошо, – сказал Венгеров. – Мы у себя в «Фениксе» этот вопрос утрясём. Понимаете, у нас проблемы с финансами. Но, думаю, для нашего автора мы деньги на путёвку найдём». Через несколько дней я собрал в рюкзак кое-какие свои пожитки и, после почти двухчасового путешествия, переместился в Матвеевское. Номер мой был на первом этаже. Открываешь дверь – выходишь погулять в сад. Чуть позже я узнал, что такие прогулки не рекомендуются. Несколько дней назад у Виктории Бокаревой, жившей в соседнем номере и вышедшей в сад буквально на пару минут, проводить до угла здания пансионата подругу, вынесли из номера телевизор «Фунай», одеяло на гагачьем пуху, сабо из красного дерева и духи «Цветы на воде» в трёхлитровом флаконе. Я поспел аккурат к обеду. Стройная шатенка в белом халате, бросив на меня взгляд незамужней женщины, спрятала мою путёвку в свой шкафчик у двери и препроводила меня к столу, за которым сидел режиссёр Андрей Малюков с женою, остриженной как детсадовский приготовишка. Пока я поедал молочный суп, пудинг, кисель, щедро осыпанную корицей плюшку, Андрей пытался у меня выведать, кто я, чем занимаюсь. «Сценарист, – отвечал я. – Пишу сценарий». На остальные вопросы пожимал плечами. В общем, я произвёл отвратительное впечатление на Малюкова. Жена его, взяв со стола хлебницу с несколькими кусочками хлеба, направилась к выходу. Помявшись, Андрей спросил: «Ну, а сколько вам обещали заплатить за сценарий?» – «Меня не интересуют деньги, – солгал я. – Если материал интересен, берусь за него и, как минимум, выдаю на гора историю, рассказанную с изящной простотой и выпуклостью». Малюков взглянул на меня патетически и, пробормотав: «Ну, дай бог…» – поспешил за своей половиной. Пансионат оказался Домом ветеранов кино. Рисунки Эйзенштейна висели на стенах коридоров. Тепло, светло, ковровые дорожки, цветы в горшках, из кухни пахнет вкусно обедом. Остров былого посреди мира, расползающегося вкривь и вкось. На выданный Венгеровым аванс приобретя новые кроссовки, я следующим утром совершил кросс по окрестностям. Большую часть маршрута пришлось трусить вдоль деревянного четырёхметрового забора, за которым укрывалась так называемая «ближняя» сталинская дача. На Новый год съездил на поезде в Н. Купил жене зимние сапоги, стоившие столько, сколько она могла заработать в своей перешедшей на торговлю китайскими стразами «Жемчужине» за двадцать лет беспорочной службы. В связи с этой покупкой жену подвергла обструкции одна из её коллег. «Ничего себе! – вскричала она. – Муж – студент (я продолжал сказываться своей половине студентом, зарабатывающим кинодраматургией) и покупает сапоги «саламандра»! Впрочем, когда у сапог, оказавшихся «саламандрой» поддельной, через несколько дней облупились носки и порвалась «молния», коллега посочувствовала жене и даже принесла ей свои извинения. После этого я возвратился в Дом ветеранов кино. Консьержка окликала меня: «Молодой человек, этот мужчина, которого вы сейчас проводили – Валерий Венгеров?!» – «Да». – «Какая прелесть!» Однажды дорогу мне заступила старушка в синем диагоналевом сарафане. «Хотите, я расскажу вам о своих встречах с Маяковским?!» Как-то, когда перед ужином я разминался у себя в номере, прыгая через скакалку, в дверь постучали. Открываю. На пороге свежий румяный старик в голубом, немножко замасленном блейзере с эмблемой какого-то мифического яхт-клуба на нагрудном кармашке. «Разрешите представиться? Александр Михайлович, один из лучших звукорежиссёров советского кино. Хочу пригласить вас к себе на чашечку кофе! Занимаю номер как раз над вами. Услышав сквозь пол ваши энергичные прыжки, я подумал, что настал подходящий момент, чтоб завязать с вами знакомство!». После ужина являюсь к Александру Михайловичу. Номер его обставлен такой же казённой мебелью, как и мой. Но на полках, столе, подоконнике, полу, виднелись предметы домашнего обихода – старый катушечный магнитофон, полное собрание словаря Брокгауза и Эфрона, самовар, вазочка с бумажными фиалками, фотографии знаменитого режиссёра-документалиста Сарабьянова и позирующего на фоне статуи Свободы юноши с операторским кофром на плече. Усадив меня в кресло перед окном, Александр Михайлович расположился напротив на диванчике, затиснутом между комодом и кроватью, покрытой пледом с гуцульским орнаментом. «Мне – восемьдесят шесть, – сообщил чудный старик. – У меня есть всё – кофе, коньяк, чай! Меня иногда навещают мои бывшие ученицы. «Ой, Александр Михалыч, мы вас разоряем! Ой, коньяк сейчас стоит бешеных денег! Мы не можем себе позволить его купить!» Я лишь смеюсь: «А я могу себе позволить! И многое другое! Шоколадку. Газету. Пачку сигарет». Правда, сегодня я вам, молодой человек, коньяк предложить не смогу. Кончился. Вот, видите бутылочка «Арарата» – она пуста. Но зато могу предложить отличный кофе. Он сохранился у меня ещё с советских времён. Прошу вас, насыпайте в чашку! Наливайте кипяток из самовара!» Кофе пах одеколоном «Шипр» и был весь в твёрдых комочках. Я пил кофе, а Александр Михайлович напевно рассказывал о том, что его детство прошло в Замоскворечье, в районе Сухаревки, на Большой Дворянской улице, в доме Тарутина. Сами хозяева дома жили в бревенчатой избушке во дворе. Там же находилась и принадлежавшая им мастерская по изготовлению церковных окладов. Во время Гражданской Александр Михайлович торговал с лотка возле Сухаревской башни, сделавшейся приютом для беспризорных детей, родители которых погибли на войне. Однажды Александр Михайлович спас карманника-беспризорника от расправы толпы. Весь во власти охвативших его воспоминаний, хозяин номера ещё больше разрумянился, похорошел и говорил не останавливаясь. «Моя первая жена – мы расписались с нею молниеносно, я даже не успел представить её своим родным! В квартире, где мы собирались жить, шёл ремонт. Он должен был закончиться через неделю. Мы сняли номер в гостинице. И вот на следующий день моя жена, запрыгивая на ходу в трамвай, сорвалась с подножки и попала под задний вагон… Я женился вновь через четыре года. Особой любви между мною и моей новой избранницей не было. Я взял в жёны сестру друга, в семье которого запросто бывал. Совершенно незаметно девочка превратилась в девятнадцатилетнюю девушку и это обстоятельство, по-видимому, меня так взволновало, что я женился! Мы прожили вместе около пятнадцати лет. Родили сына. Вот он, – указал Александр Михайлович на фотографию Сарабьянова. – А это, – показал он на фото юноши, улыбающегося на фоне Свободы, – его сын, мой внук, оператор, живёт в Нью-Йорке. Оба часто ко мне сюда приезжают. Моя жена окончила академию художеств, была скульптором. И вот получилось так, что я ушел от неё к другой женщине, с которой через пятнадцать лет тоже расстался и, поскольку никакого другого жилья у меня не было, был вынужден поселиться в квартире своей бывшей жены, там за мной оставалась комната. У неё, у бывшей, был роман с венгерским журналистом. Он предлагал ей выйти за него замуж и уехать в Венгрию. Но она отказалась. Он уехал без неё и стал там главой венгерского аналога ТАСС. Вскоре бывшая моя жена заболела. Рак. Я готовил ей пищу, вызывал врача. Потом посещал её в больнице. Когда она умерла, соседки по палате, в которой она лежала, сообщили мне: «Она говорила только о сыне и о вас! А последние дни – только о вас! Она вас очень любила!». Это явилось для меня полной неожиданностью. Я считал, что у нас просто дружеские отношения…» Попросив извинения, Александр Михайлович отлучился на несколько минут в туалет. Я поднялся и взглянул в застеклённую балконную дверь. На балконе лежал сугроб. В саду, по узенькой дорожке, петляющей между редких ёлок, размахивая руками, шёл человек в очках с сильными линзами и волчьей шапке. Этот человек, накануне остановив меня в фойе, сказал, что наблюдал меня во время моей пробежки и сообщил, что сам всю жизнь придерживается здорового образа жизни. Затем долго рассказывал о Дзиге Вертове, который умер – тут, недалеко, через дорогу, в комнате с лампочкой на витом шнуре под потолком. Человек в очках сам был известным оператором и режиссёром и называл себя «учеником великого Вертова». Шапку же он привёз несколько лет назад со съёмок. Они проходили в Киргизии. Прямо в степи построили из стальной сетки-рабицы загон. В него выпустили стаю молодых волков. И вот охотники-беркучи начали напускать на волков своих беркутов. Могучие птицы терзали волков, а ученик Вертова снимал эти сцены с разных точек. Потом охотники-беркучи содрали с одного из волков шкуру, выделали её и подарили её оператору-режиссёру. Прибыв в Москву, он отдал шкуру в ателье, и там из неё сшили ушанку. Александр Михайлович, застёгивая блейзер, появился из туалета, и вечер воспоминаний продолжился… С лёгким туманом в голове я покидал номер Александра Михайловича в десятом часу вечера. На лице старика были усталость и удовлетворение. Взяв с полки тонкий томик в коричневом дерматиновом переплёте, он протянул мне его: «Дорогой мой, прошу вас прочесть эту замечательную книгу! Ничего подобного я не читал уже много лет! Обещайте, что непременно прочтёте!». Вообще-то я стараюсь никому ничего не обещать. Но если пообещаю – сделаю. И, на сон грядущий, я прочёл приведшую в восторг Александра Михайловича биографию Рахманинова, написанную тульским языком. За стенкой великолепно поставленный старушечий голос гремел: «Быть или не быть – вот в чём вопрос! Что благородней духом – покоряться пращам и стрелам яростной судьбы, иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?! Олежек, душечка, вот как нужно читать это место… Я видела самого Мочалова в роли принца датского! О-о, это был львиный Гамлет! Не чета нынешним! Ко мне третьего дня моя бывшая подруга по гимназии заезжала, она побывала на премьере у вас в «Ленкоме». Это ужас, то, что она рассказывала… Олежек, по-моему, вы там у себя в театре ошибаетесь, если считаете, что проникли в образ датского принца…». Днём моя соседка спала, а ночи напролёт разговаривала по телефону. Утром Александр Михайлович, перехватив меня в фойе, поинтересовался, какое впечатление произвела на меня книга. Помимо воли почувствовав неприязнь к симпатичному старику, я солгал, что книга произвела хорошее впечатление. «Вы не представляете, как я рад! А между тем вчера, мне только сейчас, за завтраком это рассказали, обокрали Виталия Иосифовича Шванке. Вообразите, Виталий Иосифович лишь на минуту отлучился к Габриловичу, чтобы сказать с ним пару слов по поводу воспоминаний его о Булгакове, и – готово! В номер Шванке пробрались воры и похитили бриллианты, хранившиеся в ножке секретера. Говорят, теперь пансионат будет охранять милиция с собакой». Александр Михайлович вновь увлёк меня в свой номер и до обеда рассказывал о том, что в течение многих лет на общественных началах курировал дела в данном пансионате. А теперь сам обретается здесь. И чувствует некоторый дискомфорт. Кажется, ему объявлено что-то вроде бойкота со стороны тех, кто поселился здесь раньше. О, он всё прекрасно понимает! Невольно ему стали известны тайны частной жизни. Ведь не обходилось без душераздирающих сцен в его кабинете. Ведь Александр Михайлович обращался в Госкино с просьбами выделить средства на изготовление зубных мостов некоторым нашим звёздам первой величины. Это такая интимная вещь – зубы. А теперь звёздам, рыдавшим на плече Александра Михайловича, немножечко стыдно. После обеда меня перехватил в фойе обладатель волчьей шапки. Неодобрительно на меня глядя, сообщил, что прошёл всю Великую Отечественную. «А Александр Михайлович – в эвакуации, в Алма-Ате находился. Жену его я знавал. Такая красавица, что смотреть больно, – мой собеседник зачем-то начал загибать пальцы. – А любовницей его была дрессировщица хищников. Затем он получил премию «Оскар» за звукорежиссуру к пустому, в общем-то, фильму. А у меня – пять ранений, в том числе два тяжёлых. Да! Человек он обаятельный, не спорю, а я шесть лет проработал в институте кино – учебная студия, кинозал, аппаратные оборудованы моими руками...» После Крещенья Венгеров предложил мне съездить на очередную ежегодную конференцию в Дивеево. Туда с Казанского вокзала отправилась целая делегация с детьми, ньюфаундлендами и стеклянными банками, которые предполагалось наполнить водой из тамошних источников. По совету Валерия, я тоже запасся трёхлитровой банкой, которую мне вынесла с пансионатской кухни Вика, врач-диетолог в белом халате. Дивеевская неделя пролетела незаметно. Приложившись раз к мощам Серафима Саровского, выставленным в Дивеевском храме, Валерий снова занял очередь, и дежуривший возле мощей батюшка сказал: «Тут у нас люди за тысячи километров приезжают, и не могут пробиться, а вы – во второй раз…». Мы стояли с Валерием на засыпанной падающим снегом паперти, Венгеров рассказывал о канавке, которую заставлял послушников рыть вокруг своей церкви Серафим. На вопрос, зачем рыть канавку, святой отвечал: «Да вот появится антихрист, захватит всю землю, а до канавки дойдёт и не сможет через неё перебраться!». Знаменитый в славянском мире оратор, высоченный старик с седыми кудрями и выглядывающей из пиджачного рукава культёй вместо правой руки, по несколько раз на дню менял костюмы – серый, синий, коричневый, чёрный, бежевый. Выступая в актовом зале окружённого вековыми соснами дома отдыха, где разместились участники конференции, оратор выглядел смущённым, и слова его о том, что русский народ – это сверхнарод, который трансцендентным перстом прикоснётся к змею, и тот рассядется, долетали до меня, сидящего в первом ряду, едва слышно. Однако в кулуарах, например, в нашем с Валерием номере, забитом участниками конференции – молодыми свежеиспечёнными попами в бородках, женщинами, пренебрегающими косметикой и то и дело повторяющими со смехом: «Бурбулис не сможет составить госбюджет, Бурбулис был плохим аспирантом!», а также вечными российскими юношами и девушками со взорами горящими, однорукий старик в белых кудрях блистал. «Ха! – кричал он. – Америка! Я вас умоляю… Вот увидите, стоит там один-единственный раз случиться засухе и неурожаю – штат на штат пойдёт! Они все там перервут друг другу глотки! Парочка хороших землетрясений и… – Оратор непринуждённо выпивал стакан водки, брезгливо отталкивал культёй предлагаемый кем-нибудь из слушателей солёный огурец и продолжал: – Я не вижу совершенно никаких поводов для беспокойства. Пусть они лезут сюда со всеми своими капиталами и скупают всё на корню! Россия – это вам не Латинская Америка какая-нибудь… Они здесь себе бо-ольшую шишку набьют!» Этот громовержец был очень популярен. Говорили, что за первые три дня конференции жертвой его чар уже пали две активистки из партии Баркашова и одна кандидатка наук – серьёзный ученый, мать двоих детей. Профессор Евгений Викентьевич Слива, специалист по Великому расколу, прочитав мой сценарий, сообщил: «Несколько неожиданно. Не знаю… Нет, с точки зрения истории – там всё верно. Но, как мне кажется, широкий зритель не воспримет такое кино». В заключение работы конференции все участники сходили в русскую баню, затем возле святого источника хором спели «Отче наш», наполнили банки водой и принялись штурмовать поезд на Москву.

 

 

 

(в начало)

 

 

 

---

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за декабрь 2017 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению декабря 2017 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.