Дела земные

 

 

 

– Ну что ж, выступавший передо мной Олег Лосев закончил своё выступление именем и стихами Сергея Чухина, а я как раз и постараюсь познакомить вас с творчеством и жизнью поэта-вологжанина Сергея Валентиновича Чухина…

Есть поэты, громко знаменитые, зачастую, скандально. И, случается, что поэзия их остаётся известной лишь узкому кругу специалистов, иногда, ещё при жизни этих поэтов.

С Сергеем Чухиным всё иначе. Громкой поэтической славы при жизни он не имел, хотя, люди, понимающие поэзию, его ценили. Да и сам себе, как поэту, цену знал. Не кричал только об этой цене, потому что, видимо, и вообще-то человеком был не крикливым, скромным. (Но написал же: "Чтоб целый мир обнять, души не хватит. А между тем её должно хватить", – вот какой масштаб сам для себя определил поэт – и это масштаб всей Русской Литературы, со всем из этого вытекающим).

Прошло почти двадцать лет со дня его трагической гибели, и "не громкая", "тихая" поэзия Сергея Чухина (а из всех "тихих лириков", он, пожалуй, наиболее соответствует этому определению) выдвинулась в первый ряд русской поэзии. Его стихи включаются во все антологии русской поэзии, публикуются в сборниках, и, главное, приобретают всё большее число почитателей. На самом деле – только и нужно-то дать прочитать Чухина. И, если только этот читатель обладает чутьём к поэтическому слову, чувствует поэзию – он не сможет не полюбить Чухина…

Часто говорят о большом влиянии на творчество Сергея Чухина поэзии Николая Рубцова. Мне ближе в этом случае позиция Ольги Фокиной. Она сказала:

– Мне кажется, что Чухин – совершенно самостоятельный поэт. Просто они с Рубцовым очень рядом, очень близки во времени, очень близки по мироощущению. Но ведь Чухин начал писать гораздо раньше, чем он узнал Рубцова, как поэт он сложился независимо от Рубцова. Я считаю творчество Чухина не менее значимым, чем творчество Рубцова…

И мне кажется, что надо говорить не о влиянии Рубцова, а о взаимовлиянии этих поэтов. Но это уже тема отдельного большого исследования…

 

…Потом выступал какой-то эмигрант – о влиянии русского языка на финский. Закрутко говорил о "молодой русской прозе", сделав упор на "финно-угорских" авторов…

Всё было очень чинно, спокойно и в то же время сумбурно, каждый говорил о своём. И Егоров уже не понимал – зачем он здесь, и что, вообще, происходит. Был небольшой перерыв, во время которого курящие собрались в специальном помещении со стеклянными стенами, напоминавшем аквариум, и там за закрытой, стеклянной же, дверью курили. Егоров прикончил две сигареты, сидя за пластиковым столом на пластиковом стуле, ни с кем не разговаривая…

После всех выступлений пошли на обед в какой-то ресторанчик, а вернее, конечно, кафешку или даже столовую, где сами набирали всё на подносы и становились в очередь в кассу. Расплачивалась за всех "финская сторона" – Аннели Малинен.

Егорову хотелось познакомиться и поговорить Лосевым, и тот вроде бы тоже на него заинтересованно взглядывал. Но пока в общей говорящей, шумящей, делящейся впечатлениями массе это не получалось.

После столовки, опять всей толпой, пошли гулять. Аннели повела их на Сенатскую площадь.

– Будьте внимательны, – предупредила она, – здесь работают карманники из Румынии.

– Из Румынии? – переспросил кто-то.

– Да, – был исчерпывающий ответ.

Площадь красивая: большой собор, похожий на Казанский в Питере, памятник Александру Второму…

Мальчишки гоняли на своих колёсных досках – "скейтах". Один с разгона упал на бок. В джинсах, футболке, волосёнки белые, и видна розовая кожа под ними… Доска откатилась в сторону, а мальчишка сел и заплакал беззвучно, только слёзы по щекам бежали. Поэтесса Сидорова заохала, подскочила к мальчишке. А он глянул на неё испуганно, вскочил, подхватил доску и рванул к приятелям, стоявшим неподалёку…

 

Они ушли с площади и шли по какой-то пешеходной без транспорта улице.

Аннели Малинен спросила вдруг у Егорова:

– Как ваши университетские дела, Алексей?

– Ушёл я из университета.

– Да?.. Да, я понимаю, маленькая зарплата…

– Да, ушёл, работаю на мясокомбинате, – раздражённо ответил Егоров, надеясь, что больше вопросов не будет.

Аннели сказала:

– Мне понравилось ваше выступление.

– Спасибо.

… И Алексей вдруг понял, что совсем рядом море. По ветру, по запаху… И не ошибся – вышли на набережную.

– А у вас был вчера ураган?

– Был сильный ветер, – ответила финка. – А на море был, говорят, шторм. Даже не было паромного сообщения…

Подтянулась вся группа. Скучились, заговорили оживлённо и, кажется, все сразу, глядя на причал, на торговые ряды, на видневшийся невдалеке большой златокупольный православный храм… Опять шли куда-то…

Аннели рассказывала:

– Я училась в Советском Союзе. В Ленинграде. Диплом писала по Шукшину. Работала потом экскурсоводом с советскими туристами. Однажды была группа работников мясной промышленности. Водила их на мясоперерабатывающий комбинат. Я сама там впервые была. Весь путь – от поросёночка до… до того, что из него сделали, прошли. И вот вышли во двор комбината, а троих нет. У меня сердце в пятки ушло. – Она говорила так, будто вот прямо сейчас переживает те самые события, даже появился заметный акцент. – Чего только не представила. Там же такие машины с ножами, крючья… Пошли искать… А они у одной такой машины стоят, рты разинув… Да, напугалась тогда…

"Для меня, что ли, рассказывает? – подумал Егоров. – Вообще, конечно, странно, что я там, в мясном цехе оказался, никогда не думал… Впрочем, не страннее, пожалуй, чем финка, пишущая диплом по Шукшину…"

Егоров только сейчас заметил, что Лосева нет. Спросил у Закрутко:

– А где Лосев-то?

– Да он сразу в гостиницу смотался. Медведь-одиночка! – поправился, – Лось-одиночка! – и хихикнул своей шутке, отвлекшись от оживлённой беседы с симпатичной светловолосой женщиной, которая не выступала, но присутствовала на конференции. В руке у Закрутко была банка пива. А одет он был в строгий чёрный костюм с галстуком. И белые с красными полосками кроссовки…

 

Арви – "карельский финн", с лицом интеллигентного алкоголика, подвижный и разговорчивый, успевший уже, видимо, выпить, взял на себя роль гида, и все кучковались вокруг него:

– В этом кафе часто бывает президент Финляндии, просто заходит выпить чашку кофе, без охраны…

Аннели Малинен всё время шла почему-то рядом с Егоровым.

Алексей закурил и сразу вспомнил здешние строгости. Спросил у Аннели:

– Можно?

Она улыбнулась и даже озорно махнула рукой:

– Курите. Всё равно поймут, что русский. У нас кроме русских никто на ходу не курит. – И, опять усмехнувшись, продолжила: – В прошлом году мы с мужем ездили в Россию. На автобусе. На границе, во время таможенной проверки, муж вышел покурить и не нашёл урну, бросил окурок куда-то. Русский пограничник заставил его подобрать…

Егоров болезненно поморщился.

– Муж не хотел подбирать. Но я сказала – подбери, это правильно…

– Нет, нет… – замотал головой Егоров и сразу выбросил недокуренную сигарету в урну.

– Я люблю Рубцова, но совсем не знаю поэта Чухина, – сказала Аннели.

– Ну, это неудивительно, – ответил Егоров.

…Наконец, все снова оказались у здания Центра русской культуры. Стали прощаться до следующего дня.

– Пошли с нами, Алексей, – позвал вдруг Егорова суетливый Арви. Рядом с ним стояла та светловолосая женщина и поэтесса Элла Сидорова.

– А куда?

– Да есть тут поблизости симпатичная забегаловка. Поговорим. Вот и дамы хотят с тобой поближе познакомиться.

– Пошли.

 

Симпатичная забегаловка была на той же улице, что и "русский центр": посреди большого зала стоял трактор, наверное, из тридцатых годов, тут же и чёрно-белая корова в натуральную величину, деревянные некрашеные столы, грубые табуреты. Арви сразу подошёл к стойке. Егоров услышал слово "шнапс". Сели за один из тех столов. Светловолосая финка, Мария, села рядом с Алексеем. Весь день он как-то и не обращал на неё особого внимания, а сейчас сразу почувствовал, что не просто так она рядом села. И смотрела на него… Однозначно смотрела.

Выпили, закусили какими-то пирожками, закурили.

Арви рассказывал, как жил когда-то в Петрозаводске. "Там дерьмово было, а и здесь, слушай, не лучше. Скучно живут белофинны…"

– Ты настоящий. – Сказала Мария Егорову. – Несмотря на очки и безнадёжную интеллигентность, в тебе чувствуется настоящий русский мужик.

– Да какой я интеллигент-то… Дед и сейчас в деревне живёт, отец простой работяга был. Да и я в работяги ушёл…

– Из университета ушёл?

– Да, на мясокомбинате работаю… – Все трое смотрели на Егорова, и он продолжил. – Никогда не думал, что буду мясником. А вот же – мясник. Увидел небо в колбасах! В детстве у нас рассказывали страшилку: один человек пошёл работать на мясокомбинат и не вернулся, а через несколько дней его жена нашла в палке колбасы знакомую пуговицу…

Все смеялись. И Мария уже сидела вплотную к нему, и Егоров левой рукой обнимал её. Он снял очки и спрятал в карман, чтобы не потерять, и от этого будто ещё больше опьянел – плохо видел-то без очков. И настроение у него было самое бесшабашное.

– Слушай, я знаю Рубцова, но не знаю Чухина, – сказала Мария.

– Он прекрасный поэт.

– Я не смогу перевести стихи, но если ты дашь статью о Чухине – переведу и опубликую здесь. Я же переводчик.

– Ты мне адрес свой дай, я пришлю что-нибудь.

– Да-да, – ответила Мария и ещё плотнее прижалась к нему.

– Я роман написал о коллективизации в Карелии, – сказал Арви. – Я ещё и вашего Белова перепишу.

– От руки, что ли? – парировал Егоров. Он попал в то лёгкое настроение, когда нужные слова находятся вовремя и к месту, или это ему так казалось.

И все опять смеялись. И Арви смеялся. "От руки… Нет… Перепишу!.. Я ещё роман написал о советско-финской войне…"

– А я знаю одну деревенскую старуху, её жених погиб на финской, и она так и не вышла потом замуж, – сказал Егоров.

– А я знаю финскую бабушку – её муж погиб в тридцать девятом. Но у неё уже была маленькая дочка – моя мама, – сказала Мария.

– Да знаю я! – вырвалось у Егорова даже со злостью. – Политкорректность. Не принято у вас о той войне говорить с русскими.

– Нет-нет, Алексей. Всё можно, да-да, всё можно…

– Ах, эта жизнь! Гори она огнём! Возьми, Арви, ещё. На, у меня есть эти ваши… еврики… Мария, ты замужем?

– Да, да… Двое детей…

– Пойдёшь ко мне?

– Я не могу. Мне уже надо скоро домой. Ты ведь понимаешь. Ты очень умный.

– Я дурак!

– Да-да…

– Алексей! – Сидорова смеялась и грозила ему пальцем, и длинный квадратный ноготь перламутрово посверкивал.

 

Они расстались у ворот "русского центра". Арви вызвал по телефону такси и уехал с Марией. Сидорова и Егоров пошли в здание, и были они абсолютно чужие друг другу, будто и не сидели совсем недавно за одним столом. И, наверное, думалось Алексею, такие же чужие друг другу Арви и Мария, сидящие сейчас в такси рядом, близко…

Сидорова всё же обратилась к нему, уже открывая дверь своего номера:

– Простите, у вас не будет сигареты.

– Извините, нет, – ответил Егоров, проходя к своей двери, понимая, что Элла Сидорова, конечно же, знает, что он сейчас нагло соврал.