Кинематограф

 

 

 

Утренняя спокойная благодать ступила своими босыми ножками в неухоженный сад, как всегда: с робкой надеждой на великодушие наступающего дня. На то, что даст он время насладиться текучей, мерцающей ранью. Спутанные ветви аллеи, заросшая лужайка уже пролили на себя молоко зябкого тумана, пробиваемого кое-где розовыми лучами восхода.

 

Стив просыпался рано. Раньше, когда с ним была Джейн, они подолгу валялись в постели, нежась, играли в тигрицу и тигрёнка – забавную любовную выдумку его юной жены... О... Джейн была горазда на выдумки, да и Стив не отставал от неё ни на шаг, ни напрягаясь, ни особо шевеля извилинами – он тоже мог придумать для них целый день, целый вечер, и полную приключений сумасшедшую ночь... Кусок жизни, который они то съедали жадно, а то смаковали, перемазывая друг друга шоколадом наслаждения, поливая шампанским искристой нежности пополам с колкой остротой чувств и ненасытностью желаний...

 

Теперь пришли новые привычки: нынче он вставал до восхода солнца и смотрел в сад.

Бесцельно, повинуясь внутреннему механическому ритму.

Стив вставал, наблюдал восход, принимал душ, пил чай на веранде и делал так же механически и бесцельно ещё массу разных, зачем-то необходимых, дел и движений, произносил слова в телефон, фиксировал ответ и всё время отмечал карандашом котировки. Играл в единственную доступную ему теперь игру...

 

Уже с минуту Бостон надрывался в хриплом лае, всеми силами пытаясь вышибить калитку и порвать в клочья того, кто стоял за ней.

Стив очнулся от оцепенения, которое всегда охватывало его при виде собственного утреннего запущенного сада, запахнул халат и пошёл к собаке.

– Иди сюда, Босс! – он открыл дверь будки, загнал недовольного стража ворот внутрь и выглянул в оконце, что было прорезано на входе, у двери.

 

С той стороны забора он увидел заросшее седоватой шерстью небритое лицо, прикрытое сверху широкополой, чёрной с серыми пятнами, шляпой.

– Что, друг?.. – спросил его Стив. – Похмелюга заела?

– Да... – честно созналось лицо под шляпой.

– Сейчас, подожди... – сказал Стив, умиротворённо. – Постой, принесу тебе «пятёрку»… Хватит тебе?

– Стив... – неожиданно незнакомец назвал его по имени, – Ты не узнаёшь меня?

Стив вгляделся в физиономию пришельца, пытаясь угадать, где он мог видеть этот крючковатый нос, большие серые глаза и худые щёки...

 

– Прости, приятель... – ответил он. – Я не могу вспомнить...

– Я – Джим... Бродяга Джим...

– А-а-а... – протянул от неожиданности Стив и положил руку на защёлку, но почему-то замешкался, не стал открывать сразу, пока снова не столкнулся взглядом с незваным гостем.

– Входи, Джим... – он отошёл от столбняка, открыл щеколду и впустил помятого, сгорбленного человека во двор. – Проходи... Будь как дома.

Стив поймал себя на нехорошей мысли: «...будь как дома, тем более что тебе не привыкать быть здесь как дома...», но сдержался, не выболтал, скрыл её и Джим зашагал по тропинке к веранде, поминутно крутя головой и озираясь.

 

– Как дела, бродяга? Ты, я смотрю, не удовлетворился своим сценическим прозвищем и решил стать Джимми Уолкером на самом деле, а? Как Джейн?...

 

При имени Джейн гость дернулся, будто его хлыстом огрели, сгорбился ещё больше...

– Джейн?.. Она ушла.

– Вот как?

Стив сходил на кухню и принес кофейник, бутылку виски и сандвичи.

Затем он вытащил ледышницу из холодильника, откупорил бутылку и разлил виски в два стакана, побросав в них кубики льда.

– Ну, давай, бродяга Джим... Выпьем. За утро.

Джим взял стакан и стукнул его об стакан Стива.

– За утро – это хорошо... Это можно... Давай, за утро нового дня.

– Вот именно.

 

Они выпили молча. Джим не знал, что сказать, но ведь зачем-то он пришёл сюда. Ведь была у него какая-то цель, не только же похмелиться и съесть сандвич? Похоже, что нет. Мысль была... Но она провалилась куда-то после того, как он увидал Стива.

 

– Так что случилось, Джимми? Тигрица съела тебя? А?

Джим молчал, подбирая слова…

Да... Он пришёл что-то сказать мне... – подумал Стив, разглядывая своего бывшего соперника, конкурента в бесполезной борьбе за Джейн...

– Правильнее будет сказать – выпила, Стив. Она выпила меня. Давай ещё?

Джиму явно не терпелось набрать градус, чтобы развязать язык, и Стив не стал препятствовать этому – налил от души, не церемонясь.

– Выпей лекарства, Джимми... Хоть ненадолго, но лечит.

 

Они снова выпили молча, Джим поставил стакан и полез за сигаретой.

– Видишь ли, Стив...

Он вдруг смутился своего глубокомыслия, завибрировал, но взял себя в руки, алкоголь подействовал, развязал ему путы и узы, Джим как-то даже похорошел, стал больше похож сам на себя, молодого, ретивого... Стив улыбнулся уже по-доброму.

– Говори, Джим... Не тушуйся. Говори всё как есть. Кто тебя ещё выслушает на этом свете?

Джим затянулся теплым сизым табачным дымом и ответил не сразу:

– Видишь ли, Стив... Я, конечно, человек подлый. Мерзавец. Увести у друга любимую женщину... Мне нет никакого прощения...

– Да ладно, – вставил Стив, – дело прошлое...

– Не перебивай! Мне тяжело выражать свои мысли, прости... дай мне сказать... Понимаешь, Стив, я – гарцевал. Вот как. Да. Я не жил обдуманно. И Джейн – она гарцевала. А ты сдулся. Она выпила тебя и ушла ко мне. Пить меня. И вот настал день, когда она выпила и меня. Мы с тобой – две пустые бутыли, старик... Джейн и сейчас кого-то пьет. Это неизбежно. От меня она ушла сама. От тебя – с моей помощью. Но большой разницы я тут не вижу. Ты теперь один. Я теперь один. Мы оба – потерянные какие-то, жалкие... Ты видишь это? А отчего?

Что, бабы на свете закончились? А?

– Таких больше нет... – тихо ответил Стив. – Я тебя не люблю, Джим.

Прости. Это понятно, впрочем....

 

Они замолчали надолго. Надо было бы уйти, но так сразу... Будто обиделся. А обижаться было не на что. Терпеть унижение... Можно было. Но не до вечера же сидеть-молчать?

– Нет, – внезапно встрепенулся Стив. – Не за то, что я потерял её. Это было неизбежно. Надо признаться. Но я потерял какие-то недели, месяц-другой с нею. Из-за тебя. Понимаешь – как это глупо? Мелочно, да? Ты мне должен месяц жизни. Вот его ты точно – украл.

– Да. Это невесело. Мне стыдно. Я к тебе покаяться пришёл...

Покаяние – это всегда так глупо выглядит. Не добавляет веры в кающегося. Да?

Слушай, а что это за банджо висит вот там на стенке?

 

Стив встал, зашёл в соседнюю комнату и принёс банджо.

– Это твоё, Джим.

– Точно? Да... узнаю... Не выбросил?

– Хотел разбить у тебя на голове, но случая не представилось. Ну-ка, сбацай что-нибудь, а?

Джим засмеялся радостно, стал крутить колки, настраивая инструмент.

– Помню я хиты твои, Джимми, «God`s Day» – кто его не помнит? По всем станциям крутили... Загрёб синекуры, поди?

– Было дело... – усмехнулся Джим, – всё пропито, всё раскидано на стойки по кабакам... Да и не жалко!

 

Он перебрал струны и запел свою знаменитую песенку про китайца. Силён был Джим сочинять весёлые хиты. Стив покатывался со смеху: – А вот эту ещё, про Мэри-скво, а?

Джим спел и про Мэри...

 

Солнце поднялось. Бутылка опустела. Джим посмотрел на часы:

 

– Ты знаешь, а я ведь сюда приехал по делу, меня вроде как берут в нашем городке на работу, но там филиал – надо в головной конторе здесь показаться, посмотрят на меня и решат окончательно.

– Бредовая идея... – резюмировал Стив.

– Почему?

– Ты на себя посмотри...

 

Через час Джим стоял чистый, выбритый, в одних трусах и разглядывал выложенные перед ним на диване костюмы Стива.

– Вот этот, кажется, пойдёт, – хозяин выбрал ему синий в мелкую полоску костюм, рубашку, галстук. Давай, облачайся, чего стоишь?

– Стив!...

– Не гунди. Одевайся, тебе говорят!

– А подойдут по размеру?

– Ну, раньше-то ты крепыш был, а сейчас как раз тебе будет, такая же худылина, что и я.

 

Солнце совсем распоясалось, начиналось пекло, когда, казалось, и воздух переставал шевелиться, изнывая от паркой влаги, поднимающейся с земли, чтобы собраться в тучи и грянуть к вечеру как по нотам традиционный ливень.

 

Они стояли у калитки, и Джим, с иголочки, при банджо и с новым портфелем всё пытался вспомнить – зачем он пришёл сюда. Покаяться только? Выпить? Нет, что-то ещё... Надо же, шёл, шёл и забыл... Внезапно он осветился улыбкой:

– Ааа... Вот что, Стив! Вот что... Я тут с одним пастором познакомился. Там, у себя. Я, ведь, было дело, чуть не сошёл с ума. Убить себя хотел. Он спас меня, помог. Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: «Не сотвори себе кумира». Он сказал: «Нельзя боготворить человека». Понимаешь? Вот есть Бог. Ему и воздавай. А человеку нельзя столько воздавать. Не по чину. Отсюда, вероятно, происходит беда. Понимаешь?

 

– Твой пастор – просто кладезь, улыбнулся Стив, а сам подумал: А, ведь, правда. В самом деле, я боготворил её. Я сам, со своей руки кормил её ненасытную гордыню, укреплял её в безумных мыслях о ней самой... Питал её медовыми пряниками обожания, но ни разу не показал кнута, хотя бы издали... не пытался приручить её, дать ей что-то прочное, верное, корневое... детей... Да... Этот бедолага Джим совсем тут ни при чём – такой же наивный, как его добрый пастор. А может... Может, такой же мудрый? Ум – это многим доступно. Но, ум без мудрости – бесполезная вещь, даже опасная, должно быть... А мудрость эта – что оно такое? Пока ты молод, она кажется занудством, набором бессмысленных ограничений, а те, кто следует ей – выглядят фанатиками, ортодоксами... Но вот наступает старость, и выясняется, что... ах, эта ускользающая истина... Опять она ускользнула... И догонять её уже нет сил, все главные ошибки уже совершены и безразличие правит твоей захудалой лодкой, идущей по Миссисипи в сторону Стикса... Истина не пригодилась. Мудрость не понадобилась.

Пора...

 

Он пожал Джиму руку с чувством, как брату. Долго смотрел ему вслед, потом закрыл калитку и взглянул в сад.

Утро кончилось. Прямой свет бил сквозь листву, ничего уже не трогало там, в саду, ничего не бередило мысли.

Наступил день.

Новый, тёплый, дремотный...

Ещё один день жизни...