Последнее воспоминание

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за июль 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 11 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Уносимый течением реки, я вглядывался в одинокий дуб на холме, боясь увидеть на берегу под ним очертания Фроси. Пришла ли она, как обещала мне давеча? Может, как раз в эту минуту босые ноги несут её по тёплому клеверу склона к прохладе воды. Сколько раз она спускалась так в пору нашего детства сюда, где мы ребятнёй собирались чуть ли не каждый вечер, дабы смыть с себя вязкий зной деревенских будней. Или со времён отъезда она растеряла былую дерзость, потому наготу стоп её, ещё девичьих, но уже познавших твёрдый шаг женщины, теперь крепко хранит кожа сандалий. Спустившись, ищет ли она меня взглядом? Сперва среди тех, кто остался на берегу. После – среди тех, кто в воде. И не найдя, скользит ли глазами по течению вдаль, где… – пустое. Зачем ей? Ведь никогда мы не были особенно близки, чтобы она теперь желала моей компании больше прочих, с кем не виделась эти несколько лет.

Последнее воспоминание о ней, которое я смог отыскать в памяти, такое ребяческое и ужасно глупое, что, окажись она в этот момент рядом, я непременно смутился бы. То был один из наших суетных вечеров, когда мы собирались всей деревенской ребятнёй, бродили по округе, пели песни, иногда пили местную косорыловку для пущего задора и после терялись кто где в полях, рощах, оврагах: кто-то засыпал не к месту, кто-то испарялся прочь со света и отыскивался лишь поутру у себя в хате, кто-то уходил в соседние деревни за продолжением гулянья. Мы же с Фросей тогда очутились на лавочке у края берёзовой рощи, удивляясь, словно впервые, куда все пропали. Это и обсуждали: гадали, спорили, держали пари; и пугали ночную тишь перекатами и переливами медного смеха, будто лишь для того, чтоб смех этот, набирая силу, трепыхаясь среди крепких теней в поисках шири, стал для блудных друзей маяком. Но как бы ни был полон сосуд речи, рано или поздно беседа исчерпывается, и тогда ступай себе с миром; или откупоривай новый, иной, некогда початый – любой; всё, что осталось. Так мы, с пустыми ртами, оперлись глазами о траву; щупали её взглядами под светом луны – тем и спасались. Но всё это уж слишком затягивалось, а трава – всего лишь трава, пусть и очерченная лунью; и потому в голову мне ударила нелепая выдумка. Недолго думая, я схватил ногу Фроси за лодыжку и потянул вверх. Фрося, крикнув от неожиданности, свалилась спиной с лавочки на траву, утянув меня за рукав следом. Я рухнул возле и как-то искусственно рассмеялся.

«Дурак?» – спросила она.

И правда, дурак.

Фрося приводила в порядок чувства и, видимо, уже собиралась вставать. Я ещё лежал какое-то время в траве, но так и не понял, для чего я затеял эту дурацкую игру, чем хотел её продолжить и чем кончить. Всё это вышло так неловко и глупо, что в смущении я не нашёл ничего умнее, как вскочить и что есть мочи рвануть к деревне. Фрося кричала мне вслед, но я только прибавлял шагу, будто убегал от долетавших мне в спину увесистых крох её голоса.

На следующий день она уехала. Как оказалось – надолго. Удивительно, но по неизвестной никому причине я быстро забыл о ней и не вспоминал по сей день. В том возрасте это случается как-то естественно, органично: память спешит; освобождаясь от прошлого, вгрызается в новое, ещё чуждое, но обречённое на бессрочный плен; да и компания с отъездом Фроси вряд ли обеднела, и мы по-прежнему собирались вечерами, пили косорыловку и слонялись туда-сюда.

 

А сегодня, до того, мою полуденную дрёму развеял детский гомон, летевший плотной дробью в окно со двора. Я опрокинул ещё тяжёлую голову в проём. Посреди тропинки, ведущей к калитке, младшая сестра соорудила незамысловатый шалаш-шатёр из нескольких стульев и тряпки, в глубине которого и колоколил тонкий смех.

«Лиз, ты там с кем шумишь?» – спросил я у шалаша.

Из него выкатились две головы: одна сестры, а другая – неизвестная, с белёсыми, почти седыми волосами, во все стороны, голова мальчика лет четырёх-пяти.

«Я его на деревне поймала, возле водокачки, – ответила сестра, – он первый раз, я его к нам привела показывать».

«Это Фроськин», – проходя мимо, добавила мама.

«Фрося приехала?» – удивился я и вылез прямо в окно на улицу.

Я сел на пень-колоду возле шалаша и закурил, разглядывая мальчика. Теперь я узнавал в лице его ребяческие черты Фроси, которые мутно блуждали в памяти. Или я просто хотел узнавать.

«Нравится тут?» – спросил я наконец мальчика.

«Да!» – крикнул тот, наматывая теперь круги вокруг шалаша.

«Родители тебя привезли, значит, да?»

«Мама!»

«А папка где?»

«В городе!»

Фрося замужем. Отчего-то мне стало тоскливо, и даже не потому, что она уехала, оставив деревню, нас всех, меня в конце концов и открыла для себя новый простор в мужчине, которому родила сына. Скорее я остро осознал, что детству, юношеству – всему тому времени, что полевым цветам и мошкаре подобно, настал конец, уже давно; и жизнь наша теперь монотонно, но неизбежно стекает в какие-то смутные низины, где память станет перегноем. Ребяческая свобода осталась позади, и мы оказались должниками у жизни. А она с нас спрашивает, и вот мы теперь покорно тащим ярмо прошлого в уходящий горизонт завтра, которое не наступит. Когда-то я мог любить Фросю, вплестись в её быт хмелем – по крайней мере, мог выбирать, а она могла согласиться или отказать. И сама возможность была утешением. Правда, понял я это только сейчас, когда выбор был сделан, и вернуться туда, где ещё можно что-то поменять, уже не выйдет. И это наверняка. Отчего так? Почему я не выбрал тогда иначе? Да и выбирал ли вообще?

И действительно, выбирал ли? Каждый раз, увильнув в свои мальчишеские нужды с этой бесконечной рыбалкой, какими-то бессмысленными драками, бутылками косорыловки, которая, конечно, в соседней деревне слаще бабушкиной малины – не то, что нашенская, – и, чего уж тут греха таить, – с несчастными этими девками, которые, конечно, в соседней деревне… – не то, что… – в общем, со всей этой соломой дней я не подозревал, что в то же самое время ветвится другая жизнь – жизнь Фроси, в которой меня не было. Тем и кончилось. Резон ли теперь удивляться?

 

«Дурак?»

 

Сама не подозревая, она понимала это уже тогда

– дурак.

 

Ухнуло в груди ответом – выбирал. Сам выбирал, дураком будучи, и теперь глаза от дыма над затухшим кострищем былого режет –

жаль только, не забычкуешь жизнь, как папиросу, о пень-колоду.

 

«Папку-то любишь?» – сдуру спросил я мальчика, поднимаясь с пня и отряхиваясь от мелкой щепки.

«Люблю».

«Привет, – послышалось сбоку. – Я за сыном, а то он Лизку, поди, уморил уже. Выросла она – красавица. Помню, совсем мелкая была, вилась вокруг нас, хотела взрослей казаться – а теперь вон и есть».

Мальчик на полном ходу врезался в ноги матери и стянул их своими тонкими руками.

«Привет, – ответил я. – Какими судьбам? Надолго?»

«На лето. Мы сейчас обедать, после поспим и к вечеру на речку, часов в пять. Приходи тоже, там и поговорим, а то еда стынет».

«Ладно».

И мальчишка за руку увёл от меня Фросю за калитку и дальше. И дальше. Я смотрел ей в спину, подмечая в её стане, походке, движениях рук, головы, плеч тонкие изменения, которые я не мог определить конкретно, схватить их и обличить за то, что та Фрося, мне с детства знакомая – почти родная, отдаляется от меня не только в пространстве, но и как будто по самой природе своей. Я чувствовал это явственно – на уровне воздуха, движения духов и проч.

 

В пять часов я сошёл со двора и направился в сторону реки. Фрося жила в другой стороне чуть поодаль, но я старался туда не смотреть, чтоб не выдать своего нетерпения. О чём мы поговорим, когда увидимся на реке, не в меру одетые? Расскажем, как жили всё это время, про семью, как кто рос, про сына её и мужа поболтаем. А потом? Сказать ли ей о моих сегодняшних переживаниях? Дурак. Такое не говорят.

По дороге меня задержала Анька – девушка из соседней деревни, которая с отцом развозит по округе молоко и яйца приезжим дачникам. Она иногда приходит ко мне. Иногда прихожу к ней я. Но сегодня мне дела нет. Не помню, что она говорила. Я отнекивался, говорил, что занят, на речку, мол, а там как дальше – неизвестно ещё,

 

«Приходи,»

 

мол, может, умотаюсь на речке этой, потому спать лягу сразу, как вернусь,

 

«нужен сегодня.»

 

так что не приду сегодня.

 

«Разговор есть.»

 

Что-то она говорила – пустое всё. Мысли я занимал другим:

 

«Мне кажется,»

 

как можно вот так стоять с Фросей и разговаривать о быте,

 

«то есть я не уверена, но,»

 

когда в душе моей всё теперь перевернулось,

 

«в общем, приходи – хочу видеть тебя,»

 

и память просочилось сквозь бреши,

 

«ждать буду, ладно?»

 

о которых ты и знать не знал – не доглядел – это бывает. Но как оправдаться? Я не нарочно же. Увы. Потому теперь всё это как-то в уме удержать придётся, или честным быть и к себе, и к тебе, Фрося. Так или иначе, поговорим сперва о пустяках, благо ими вся жизнь и полнится, а там посмотрим.

 

На берегу уже отдыхали местные, но Фроси среди них не было. Поздоровавшись, я отошёл в сторону, присел на корточки и закурил. Размеренное течение реки скользило по моему взгляду. Как это всё глупо – течение это нескончаемое, обречённое катиться к гибели в океане. Внутри даже вскипело раздражение. Сердце, душа нарывали злостью на эту воду, которая ничего-то и не сделала мне, кроме того, что текла, сволочь такая, неизбежно туда, куда и всегда. Палками её не отхлестать – взвинтился потому на себя – себя всегда можно: и палками спину, и бутылкой сердце. Сижу тут, мальчик словно, выдумываю глупости какие-то – се человек, в деревьях бытие разглядывает, символы его и знаки сокровенные в воде видит, и всем этим голову захламляет, а потом на давление жалуется. На давление и жизнь свою разбитую, пущенную на самотёк. Может, не река на жизнь похожа совсем? Может, это я жизнь свою в то превратил, что она теперь на реку походит. Но раз превратил, то и обратно можно. Или вообще всё это лишь мои выдумки – ну какая из жизни река? Река – это река, жизнь – жизнь.

Докурив, я обернулся на край холма, откуда вилась безлюдная дорожка к деревне. Н-да… искупаюсь – и подозрения чтоб отвести, и время занять. Да и запарился я за день изрядно. Вода, несмотря на жару, всё равно довольно холодная, но к этому привыкаешь. У берега брызгалась ребятня. Я решил отплыть дальше – и покойней, и в ивах берег от меня не спрячется.

Может, она несчастлива? Или несчастна? Зачем ей приезжать вот так, наскоком, ведь не было столько лет, а тут – вот да без мужа. Живут же люди так, что потом опять влюбляются. Я ведь тоже Фросю не сказать, что любил всю жизнь – это вот сегодня я понял. Значит, и она тоже может – сегодня. А сына её тоже бы любил – чистой любовью, святой, ведь не мой же, не родной, но Фросин. Её бы в нём и любил. Живут же так люди – чем я не я?

Свежесть переходила в стужу. Ладно, пора обратно, тем более против течения всяко тяжелее. От холода и напора воды ногу разобрала судорога, потому пришлось плыть только руками, ноги же я прижал к груди. Такое уже случалось – не беда, пловец я хороший, но на одних руках да против течения всё равно не справиться, потому решил отплыть ниже и выйти на мель переката. Набрав воздуха в грудь, я лёг на спину, экономя силы. Где-то внутри встрепенулось волнение.

И вот, уносимый течением реки, я вглядывался в одинокий дуб на холме, боясь увидеть на берегу под ним милые сердцу очертания Фроси. Боялся сожаления, ведь я бы не смог, увидев её, покориться. Как это всё глупо. Перед перекатом меня тряхнуло водоворотом, и голова ушла под воду. От неожиданности я выдохнул весь воздух разом и вдохнул обратно

в глотку в грудь ударило молотом

перед глазами встала красная... [👉 читать далее...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в июле 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: