Коронавирус. После.

 

Эти произведения отобраны из 79 заявок, поданных на конкурс фантастических рассказов «Коронавирус. После». Тексты разных авторов, написанные на одну и ту же тему, составили неожиданную и яркую картину. Она разворачивается прямо у нас на глазах и проясняет тенденции в восприятии ситуации. 12 мыслящих очевидцев поделились с нами своим прогнозами. Маловероятно, что каждый из них ошибся.

 

Главный редактор журнала «Новая Литература» Игорь Якушко.

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за февраль 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 3 часа 45 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

произведение автора «Новой Литературы»

 

 

Эмир мухафазы Эр-Растойя прикоснулся губами к содержимому тончайшей белой фарфоровой чашечки. Настоящий хиджазский кофе. Его пьют не больше глотка за раз, иначе непривычному смерть, да и привычному ничего хорошего – сердце, как породистый скакун, может вынести невыносимое, но его нельзя подхлёстывать плетью.

Окна были почти темны – стекло-хамелеон приняло самую бурую свою окраску. Зу-ль-хиджа, солнце высоко, почти как на родине. Даже в самум стекло не делается темнее. Впрочем, в Эр-Растойя, хоть и бывает жарко, но не бывает самумов. Нигде в мухафазе. В городе течёт Вади-аль-Дон. Чтобы пересечь её, нужна моторная абра. Море воды усмиряет море песка.

Однако эмир соблюдал мудрость предков. И в полуденный час, час бурых окон, не выходил и не выезжал из касбы. Предавался кейфу в комнатах, закрытых даже для прислуги, кроме одного, самого доверенного слуги.

Вот и сейчас он лежал на ковре, покрывавшем всю комнату, на ложе из дюжины подушек, брошенных прямо на ковёр. А перед ним на подносе дымилась курильница, стояла джезва с кофе, горкой лежал засахаренный миндаль и возвышался прозрачный кувшин с холодной водой – на родине так и не научились делать таких кувшинов, поющих при касании чашкой или крышкой. Только на севере, в центре минтаки, в Эль-Гус-аль-Харусталь, где он сам не бывал – не любил холода.

А теперь, видимо, придётся поехать.

Мысли, далёкие от кейфа, опять засновали в голове, как клювы нефтяных качалок в песках родины. Он позвал:

– Мустафа!

Бесшумно возник на пороге тот самый, единственный, доверенный, кого он сюда пускал.

– Диктовать буду!

Вынырнул за порог, нырнул обратно. В руках – нур-и-калям. Сел в углу.

Эмир поворочался в подушках, отыскивая такое положение, чтобы и Мустафу хорошо видеть, и лежать удобно. Точнее, полулежать. Ещё раз лизнул кофе. Запил водой, кинул в рот миндальный орешек.

– Светоч Аллаха, драгоценнейший алмаз среди украшающих корону его величества владыки нашего, закалённого и отточенного меча в руке Аллаха, да продлит Аллах его дни, досточтимый и светлейший эмир минтаки Эль-Маскайя, семь и семь раз припадаю к стопам Вашим – на живот и на спину – я, недостойный управитель мухафазы Эр-Растойя, беднейшей из вверенных Вашей твёрдой и праведной длани…

Диктовалось легко – ничего, кроме обязательных формул, эта часть письма не содержала. Выбрать именно эпитет «беднейшей» – тоже не нужно быть гением дипломатии, ведь речь пойдёт о предложении, позволяющем сэкономить средства, отпускаемые из казны. Праведная длань – и это намёк прозрачнейший, надежда на снисходительное прочтение.

– Сведения, представленные мне верными моими людьми, о рождающихся на землях вверенной мне мухафазы рабах Аллаха и владыки нашего…

Грамотный слуга – это сокровище. Здесь почти никто не знает арабской грамоты, хотя и свою давно бросили. Как нур-и-калям, стило для светописания, бегает по аль-кайде, основе для письма! Ни одной буквы не пропускает. Голубые глаза пристально смотрят на него, эмира. На господина. Только ему разрешается, прочие обязаны, приближаясь, потупить взор.

– …женщины, рождающие ныне будущих верных рабов Аллаха милосердного и его величества владыки нашего, сами рождены в годы тысяча четыреста десятые Хиджры Пророка нашего, да прибавит Аллах ему неги в раю, или позднее, а это значит, с младенческих лет носили никаб здоровья и соблюдали мухаррам на пребывание в местах сбора толп…

Бритая голова Мустафы ритмично кивает слегка, потряхивая сбегающим за ухо светлым клоком волос, который обязаны оставлять на голове рабы, чтобы видно было их происхождение, определяющее цену. Светлый клок, северянин – дороже. У Мустафы он был золотым, пока не поседел. Кивает, словно размечая фразу. Кивок – значит, окончена часть фразы, кутиба, написана – и отправлена с помощью нур-и-рошд, светлой головы, встроенной в аль-кайду, в облако мыслей рук и пальцев его величества. Он, эмир мухафазы Эр-Растойя, тоже один из пальцев руки, олицетворённой в эмире минтаки Эль-Маскайя.

– …отчего и не могут, как не владеющие сами, научить младенцев своих речи и тем огорчить слух его величества владыки нашего, меча Аллаха для неверных и щита Его для праведных, да умножатся богатства его, да оросится держава его водами и покроется садами…

Мустафа тоже не может огорчить слух эмира. Языка нет.

Эмир бросил в рот ещё засахаренный орешек, жевал и составлял в уме следующую фразу.

Мустафа перевёл дух и преданно смотрел голубыми глазами. Даже втянулись слегка от усердия плоские, жёсткие щёки, чуть выпятилась вперёд длинная и тяжёлая нижняя челюсть. Если бы у него не было пяти пальцев на каждой руке, столь искусно владеющих нур-и-калямом, эмир решил бы, что перед ним конь чистых кровей. Длинное лицо – признак настоящего уроженца Севера. Их осталось очень мало, именно среди них есть ещё владеющие диалектами вечных снегов, потому и держится двор владыки за старый Указ, а убытку от него…

– …почему и предаю суду Вашему мысль, вложенную Аллахом в грешную мою голову: да не будут более отнимать языков у младенцев, предназначенных к службе Его величеству владыке нашему, величайшему сокровищу разума и милосердия во всех землях, созданных Аллахом в неистощимой милости своей – на службу как мечом, так и пером, как резцом, так и кетменём…

Дальше шли такие же обязательные периоды касательно того, что готов, мол, прибыть пред очи, в Эль-Маскайю, что прилагаю, мол, при сём детальнейшие расчёты, сколько биткоинов останется в казне его величества, если принять это предложение за основу нового Указа. И правда: каждый год только в мухафазе Эль-Ростойя рождается тысяч сто младенцев, отбирают для будущей службы – службы всех родов, и воинской, и канцелярской, и в полях, и на факториях, принадлежащих казне или двору – тысяч десять-двадцать, только мужского пола. Двадцать тысяч языков. На каждый уходит пять минут времени – докладывали, что опытный лекарь с нур-и-зайном, ножом чистого света Аллаха, не требующим перевязки или прижигания железом, тратит не больше. А ещё подготовка. И получается четверть часа или полчаса на каждого. От пяти до десяти тысяч часов в год – как если бы четыре, а то и восемь опытных лекарей посвящали своё оплаченное из казны время только этому. При том, что всего-то во вверенной мухафазе их от силы десятка три.

А ещё лекарские помощники, лекарства, да самое простое – и самое драгоценное: вода. Вода, которой лекари льют немерено. Всё моют и перемывают по дюжине раз. Конечно, Вади-аль-Дона не жалко, не обмелеет. Но учётно-облачное золото, которым это мытьё оплачивается…

И ещё с чем приходится считаться: из десяти-двадцати тысяч сотня-другая умирает. А ещё сотни две-три вырастают ни на что не годными калеками, пачкунами, дергунами и прочее. Значит, затраченное на них отправляется туда же, куда и брошенное поганым псам.

Нет, определённо стоит, стоит довести мысль до действия, написанное – до Указа.

– Вновь припадаю семь и семь раз к стопам Вашим – на живот и на спину – я, нерадивый управитель мухафазы Эр-Растойя, малейшей из вверенных Вашей искусной длани кормчего, остаюсь же ждать Вашего милостивого суждения в надежде, что не будут приняты мои дерзкие слова за попытку чем-либо повредить державе или его величеству, владыке нашему и спасению нашему в лоне Аллаха всемилостивейшего и милосердного, да распространится власть его на тысячи и тысячи сёл с плодородными полями и городов с искусными работниками.

Только так следовало выражать озабоченность именно хозяйственным вопросом – в конце концов, откуда и берётся золото, хотя бы условно-облачное, как не от растущего в полях и делаемого в мастерских. И чем жив человек, если не этим растущим. Простой человек, работник. А эмир – не в последнюю очередь и золотом.

Велел Мустафе принести ещё воды, самой холодной, и несладкую сдобную лепёшку-патыр. Взял аль-кайду. Перечитал написанное. Вытащил на первый план адрес: досточтимому и светлейшему эмиру минтаки Эль-Маскайя. Всё. Побежало послание, теперь – иншаллах, что Аллах даст.

 

Эмир минтаки Эль-Маскайя любил это здание – было в нём сходство с шатрами родины. Когда Эль-Маскайя была столицей Эль-Раши, ныне, уже лет двадцать, вверенной ему в качестве минтаки Эль-Маскайя, говорят, здесь заседал малый диван внешней переписки. Для касбы управления минтакой подходило – и эмир обосновался в нём.

Сегодня был день писем эмиров, находящихся в повиновении. Конечно, эмир минтаки Эль-Маскайя прочитывал их в облаке. Но традиция оглашения в зале эмирского дивана сохранялась.

С сожалением вылез из хауза, по пояс полного чистейшей, ровно в меру прохладной воды. Зу-ль-хиджа, солнце даже здесь чувствуется. Дал двум почти обнажённым домашним гуриям вытереть его пушистым полотенцем, вытканным в минтаке Ас-Сирийя – только там рос пригодный для этого хлопок, только там умели так ткать. Гурии одели его в белую выходную джалабию, подали гутру, которую он всегда повязывал на голове сам, шнурком, благоухающим всеми ароматами Аш-Шарка, Востока за пределами державы его величества. Можно спускаться в зал дивана.

Впереди шёл опахальщик, негромко, заунывно выкликая:

– Трепещите, правоверные, ибо досточтимый и светлейший эмир минтаки Эль-Маскайя идёт в свой диван!

Обычай требовал от служащих управления минтакой скрываться в свои кабинеты, когда в коридорах показывался эмир. На улицах прохожие в этом случае могли спрятаться в любую дверь, калитку, подворотню. Лишь бы за линию фасада домов. Местные усвоили быстро. Отдать лекарям для лишения мужского естества и последующего использования в качестве казённых работников пришлось очень немногих.

Вот и зала дивана. Чтец уже на месте. Три писца с нур-и-калямами, световыми перьями, которыми можно не только записать, но и отправить написанное сразу в облако. Ещё двое в голубых джалабиях – гонцы. Кто-то решил соблюсти и этот обычай, кому-то ответ принесут в руках.

– Светоч Аллаха, да продлит Аллах его дни, досточтимый и светлейший эмир минтаки Эль-Маскайя, – начал чтец. Прочёл письмо от эмира строительных работ – тот сообщал о ходе сноса зданий, противных установлениям Аллаха. От эмира рынков: тот сообщал о количестве торговцев, отданных лекарям за продажу свинины и иного непотребного, просил дополнительной стражи на вверенные рынки. Чтение продолжалось. Менялись эпитеты Аллаха, эпитеты, которыми авторы писем наделяли самого эмира минтаки Эль-Маскайя и его величество, иногда упоминаемого. Это повергало в зевоту, остальное было ещё менее интересно и отнюдь не важно. И вдруг эмир услышал:

– …семь и семь раз припадаю к стопам Вашим – на живот и на спину – я, недостойный управитель мухафазы Эр-Растойя…

Сонная одурь слетела, как опахалом смахнули. Что? Предлагается сэкономить биткоины, отпускаемые из казны его величества? Чтец продолжал. Сейчас рожают младенцев женщины, сами рождённые двадцать-тридцать лет назад. Как раз когда эмир стал эмиром. Когда ещё одна страна, народ которой Аллах вразумил, что следует закрывать лица, запрещать женщинам, да и любым простолюдинам, показываться в так называемых людных, а на самом деле злачных местах, местах, где совершаются лишь преступления перед Аллахом и помазанниками Его, перешла под управление его величества. Когда для женщин и простолюдинов, самим Аллахом определённых для службы достойным, в общем-то, не стало надобности в речи, и они перестали учить младенцев оскорблять слух достойных…

– …да не будут более отнимать языков у младенцев…

Далее шли расчёты. Эмир минтаки Эль-Маскайя сделал жест рукой, прерывая чтеца.

– Цифры пропусти. В конце там что?

– Для пояснений же, любых, какие пожелает… – повинуясь очередному жесту эмира, чтец пропустил полстраницы пышных эпитетов и выхватил: – прибыть пред его… э-э-э и так далее – очи. Вновь припадаю семь и семь раз к стопам Вашим – на живот и на спину. И так далее.

– Прибыть? Пред очи? – издевательски переспросил эмир. – Отвечай, обделённый Аллахом милосердным, можно ли понять из письма, где он сейчас находится?

– Он прислал гонца, о досточтимый и светлейший…

Эмир снова прервал поток ритуального красноречия, но рука чтеца уже указывала на высокого молодого человека в голубой джалабии, с непокрытой головой. Светло-русой. Гонец был из местных. Кланяясь до полу, подошёл к эмиру, упал на колени, обнял ноги эмира, припал щекой к его туфле… Нет, не припал. Тот вздрогнул, перебрал ногами, как застоявшийся кровный жеребец. Отступил назад.

– Царапаешься, невежа? Пустили в собрание достойных, в диван, так следи за ногтями! – сварливым жирным голосом выкрикнул эмир.

Гонец на коленях подполз к расшитым шёлковым туфлям, припал щекой, всем лицом. Вот теперь припал. Руки его больше не обнимали ног эмира, ладони лежали на полу рядом с эмирскими туфлями. И на правой руке, на безымянном пальце, отчётливо было видно гладкое, белого металла кольцо. Никто, кроме достойных, не имел права носить украшения. Вдобавок это напоминало доэмирский местный обычай. Связанный с тем, что местным разрешалась только одна жена.

– Ну и гордец этот… из Эр-Растойя! – словно сплюнул эмир через губу. – Знает, шакал, что пока на тебе его клеймо – он может тебя как невесту на свадьбу вырядить, и никто не посмеет… разве что Аллах, да святится Его камень в Мекке!

– Мой господин, эмир мухафазы Эр-Растойя, да пошлёт Аллах ему помощь в делах, непостижимых простому смертному…

Узорчатые, обволакивающие периоды лились из уст гонца столь плавно, что даже эмир заслушался. Враскоряку на полу всякий ли сможет говорить так звучно и складно, без запинок и смущения? Изящно встал, это тоже не всякому удаётся. Перекупить? Или – эр-растойского управителя под арест, а этого конфисковать…

В голове кружилось странное, разноцветно-шёлковое, как дым курений или шум моря. Грузную фигуру эмира тихо пошатывало на месте.

– …иди за мной! – выкликнул гонец, глядя прямо в глаза эмиру, в расплывавшиеся, младенческие глаза. Повернулся и пошёл.

Чтец, писцы, второй гонец, опахальщик увидели, как эмир, шаркая ногами, поплёлся за этим типом. Не прекратил неслыханную дерзость, не позвал стражу, не остался в величественной неподвижности. Нет, как драный, заезженный одёр, потащился за голубой джалабией, точно держа дистанцию в два шага. В дверь. По лестнице вниз. Мимо стражей на каждой площадке парадного марша. В гулкий вестибюль с инкрустированным мраморным полом – и на раскалённую зу-ль-хиджазом, зенитом лета, площадь перед подъездом.

Гонец распахнул перед эмиром дверцу старого, облезлого автомобиля. Ни стража, ни прислуга никогда не видели такого здесь, возле касбы управления минтаки Эль-Маскайя.

– Садись!

Эмир повиновался. С рычанием, дребезгом, синим дымом автомобиль исчез.

Только тут стража всполошилась:

– Догнать немедля!

– Стойте, дерзкие, именем Аллаха! – раздалось откуда-то сбоку, и все взоры скрестились на седобородом оборванце с горящими чёрными глазами.

– Это пророк Аллаха нашего, да продлится вечно царствие Его! – продолжал седобородый.

– Ты откуда знаешь?

– Кто таков?

– Хвата-а-ай!

Не пытаясь оторвать от себя вцепившиеся руки дюжих эмирских молодцов, тот продолжал:

– Путь его лежит в мечеть, где свершались чудеса Аллаха.

– Дурак! У великого эмира есть домовая мечеть, – пожал накачанными плечами старший наряда, – а ты-то на какого шайтана тут шляешься?

– Я сподобился видеть пророка.

Хватка стражников ослабла, один вовсе убрал руки.

– Чё, правда, пророк… Тогда грех…

– Да обычный псих! – гаркнул старший. – Пш-шёл вон!

Толкнул седобородого так, что тот упал на четвереньки, поднялся под гогот стражи и поспешно пошёл прочь, слегка прихрамывая.

 

А облезлая машина, изрыгающая синий дым, мчалась на приличной скорости по раскалённой Эль-Маскайе. Куда-то на окраину. Где ещё не снесены были дома, в которых уже никто не жил, построенные до эмирата и теперь разрушавшиеся. Въехала в подвальный этаж одного из таких. Поднялись и опустились ворота подземного паркинга. Машина провиляла между нумерованных мест, мимо квадратных бетонных колонн, тусклых жёлтых ламп. Остановилась перед дверью – заоваленным прямоугольником, вместо обычной ручки – длинный рычаг шестерёночного механизма.

– Выходи!

Эмир почти не стоял на ногах – гонец вытащил его, как куль отрубей. Одной рукой удерживая важного спутника в стоячем положении, другой нажал на рычаг. Шестерёнки побежали друг по дружке с масляным, приглушённым звуком. Гонец переволок спутника через высокий порог. За порогом была тьма, пронизанная ветром с техническим запахом. Дверь закрылась, и стало видно, что тьма не абсолютная. Она освещалась лучом фонаря, закреплённого на фуражке высокого парня в форме, со значком на петлицах – молот и штангенциркуль. В свете этого луча поблёскивали рельсы и различалась тележка, дрезина-«пионерка».

– Я ещё дозу закатил, как в подвал въехали, так что часа четыре у нас есть, – отдуваясь, буркнул гонец.

– Дервиша видел? Прикрывал тебя, – бросил парень в форме, помогая втащить эмира на сиденье.

– Никого не видел. За мной чисто было.

– Значит, всё путём, – и дрезина в грохоте мотора, отдавшемся по всему подземелью, взяла с места, освещая путь собственным прожектором.

Туннели, кабели и трубы по стенам, иногда тёмные, величественные размерами залы. Скорость была хороша, стыки громыхали, всё железо тележки лязгало, встречный ветер давил и трепал. Гонец нашёл за водительским сиденьем какие-то чехлы, намотал один на эмира, другой на себя. Наконец впереди показался свет. Выскочили под открытое небо, началась путаница рельсов, дрезину мотало. Путь окончился в неоглядной длины здании с высоким потолком из переплетённых балок, с огромными заросшими грязью окнами и многими колеями рельсов, лежавшими рядом.

Вдвоём тащить эмира было легче. Гонец и парень в форме спустили его по железным ступенькам в очередную дверь на шестерёнках, проволокли ещё по каким-то коридорам. Путь закончился в комнатушке, где сидело ещё двое.

– Я тебе говорил, – сказал один из них другому, – это Гонец, а это Машинист. Привет, ребята. Молодцы. Сколько у нас времени?

– Часа два железно, – сказал Гонец. – А можно вопрос?

– Давай. Пока Хакер подключается.

Тот, кого назвали Хакером, встал, открыл шкаф, занимавший треть комнатушки. Достал тряпичный свёрток. Потом железный с виду чемоданчик. Видимо, много весивший. Чемоданчик раскрылся – и оказался ноутбуком.

– Про Дервиша говорили, с ним как? – спросил Гонец.

– Сейчас почту получим, – и сидящий кивнул на Хакера с ноутбуком. Тот уже грузился. Несколько минут – и на экране замигала полоска: «у вас 1 новое сообщение».

– Сюда направляется. Дервиш-то, – сказал Хакер. Развернул тряпичный свёрток – это оказалась занавесь, богато затканная арабесками. Гонец и Машинист перевели дух, сообщение Хакера явно принесло облегчение. Тот продолжал дизайнерские пассы: накинул занавесь на шкаф. Подтащил колченогий столик, отодвинув его от сидящего по кивку, можно, дескать. Нижний угол занавеси лёг на столик – теперь было похоже на скатерть, ноутбук очутился сверху.

– Давайте сюда вашу добычу, – сидящий встал и пододвинул свой стул к столику.

– Ща, та-ащ майор, – отозвался Гонец.

Эмир очутился на стуле.

– Кольцо с секретом сдать. И скинь плащ-палатку-то, – продолжал майор. – Остальным отойти.

Теперь Гонец снова был лишь в голубой хламиде до пят. Он глубоко вздохнул и сильно выдохнул дважды, обошёл угол столика, очутился перед эмиром и низко поклонился ему.

– О досточтимый и светлейший эмир! Да благословит Аллах всемилостивый и милосердный вашу руку начертать согласие с ниспосланной им непревзойдённой мудростью!

На ноутбуке было открыто окно облака верноподданных его величеству эмиров. Управителей всех минтак. Подчиняющихся приказам лишь самого его величества. А в облаке – письмо эмира мухафазы Эр-Растойя, бывшего Северо-Кавказского округа. В поле «Резолюция» уже была сделана приписка: «Принято, на переработку в Указ по минтаке».

– Подпиши паролем! – теперь голос Гонца был другим. Жёстким. И глаза были жёсткими, стальными. Одурманенный эмир положил руки на клавиатуру. Пальцы плохо повиновались ему. Тишина установилась истинно подземельная, гробовая тишина. Гонец продолжал пронизывать эмира взором. Тот прерывисто вздохнул, пробормотал что-то неразборчивое, вроде как «во имя алла… быр-быр-сть-го» – и набрал на клавишах некую комбинацию символов.

Окно письма на экране закрылось, и посыпались сообщения. «Документ №… направлен на рассмотрение в адрес: 1 – Канцелярия Минтаки». «Документ №… принят адресатом Канцелярия Минтаки». А ещё через несколько минут: «Документ №… направлен в работу». «ВНИМАНИЮ ДОСТОЧТИМЕЙШЕГО. Формируется Указ №… Содержание см. Документ №…». Эмир ошеломлённо хлопал глазами.

Бесшумно открылась дверь, и вошёл давешний оборванец-дервиш. От седой бороды остались лишь следы клея. В помещении стало совсем тесно.

– Здра-жла-тащ-майор, – выдохнул он. – Уже? – и дёрнул головой в сторону эмира. Майор кивнул.

– Ща надо… Он как бы в чудотворной мечети молился…

Достал откуда-то из лохмотьев синий шнурок – по комнатушке растёкся тяжёлый, густой аромат благовоний. Подошёл к эмиру, обвязал его правое запястье, прошептал: аллах благослови. Тот автоматически кивнул.

– А теперь обратно, – также вполголоса, почти шёпотом, приказал майор. Дервиш и Машинист потащили эмира наружу. Лишь Гонец задержался.

– Я видел пароль.

Майор поспешно подсунул ему клочок бумаги и карандаш. Тот накорябал какие-то знаки.

– Это сейчас главное. Ни в Москву, ни в Ростов не возвращайся. Поедешь в наш центр, в Плесецк, там эти, слава всем земным и небесным, не появляются. Ты должен остаться в живых. Эмира Дервиш отработает. Ты подумай: не будут языки мальцам резать! Сколько у нас нового народу появится, хорошего, умного… Мы ещё на нашей с тобой жизни величеств этих сковырнём!

 

 

Декабрь 2021

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: