Яибэ

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за февраль 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 4 часа 30 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

18+

 

 

 

А он сегодня бледен, молчит, как убитый, –

завтра скачет и поёт, бог знает отчего.

 

 

Уже начиналась новая весна, а я не застал ни осени, ни зимы.

 

Съёмки занавесили собой остальные события, хотя их и набралось не много. Получилось так: осенью я взялся за второй сезон сериала, а сегодня сидел в отделе, когда все закончилось, и слушал рассказы коллег. Кривое еб*ло, Сонный бурят, Миссис Зоб – у них даже не водилось имён, только клички. Они напоминали людей, которые где-нибудь в самом начале детективной истории говорят: «Да-а, запутанное дельце». Всё верно, дельце запутанное, но разгадывать тайну придётся не вам. Для того есть умные, бесстрастные, одинокие сыщики.

 

…А Кривое еб*ло рассказывал про молодого стажёра, работавшего в моё отсутствие.

– Я недоглядел, – сказал он, – и Юра отправил клиенту текст со словом «нежели». Что-то там «...в пять раз меньше, нежели в прошлом году...» Не помню, но смысл где-то такой же. Представляете? Нежели. Они там выпускают инновационные кроссовки с язычками, в которых больше интеллекта, чем у Юры, а он им «нежели». До часу ночи успокаивал клиента, объяснял, что это стажёр, что он откуда-то приехал к нам, не из Москвы даже, а из Ступино, кажется. Еле уговорил. Повезло Юре, что у нас стандартная форма итоговой характеристики. «Прошёл, справился, зарекомендовал». А то выпустили бы его с волчьим билетом. Нежели!

 

Все кивали, я тоже. Где-то я уже слышал про это. Кто-то воевал со словами. Может, в сценарии попадалось что-то такое. Или какой-нибудь актёр… Почти ничего со съёмок я не помнил. Но и то, что я не помнил, было намного интереснее, чем сегодняшняя действительность.

 

 

*   *   *

 

Давно я заметил, что мой сегодняшний день часто напоминает место у костра, куда ветер всегда гонит дым. Приходится постоянно зажимать глаза и бегать вокруг пламени. А ветер меняется, и остаётся только вспоминать, как неплохо жилось без костра.

 

Мне страшно было подумать, как я извёлся бы, случись съёмки лет десять назад. В двадцать два события пронзают тебя, словно шпагой. Ничего значительнее уже не надвинется, ничего отчётливее – не прозвучит. Это и есть то самое.

 

Но даже теперь, когда многое виделось понятным, сериал казался значительнее всего, что у меня было сейчас. Значит, жили где-то люди, которых я уже и не рассчитывал встретить, значит, цвели где-то дни, которые назывались жизнью. Хоть и остались они в прошлом.

 

 

*   *   *

 

Кривого еб*ла становилось все больше рядом со мной. Он как будто задался целью выгодно оттенить своим присутствием всё, что я придумал, а режиссёр – перенес на экран во втором сезоне. Редко случается, что человека неотступно преследует что-то выдающееся: скорее всего, ему самому приходится создавать миражи шедевров, чтобы развлечь себя. Кривое еб*ло баловал меня откровениями, в которые хотелось добавить лёд, апельсиновый сок, водку и оливку, чтобы поскорее выпить всё залпом. Но, благодаря его рассказам, я стал больше смотреть в будущее, надеясь, что скоро он отпадёт от меня, как хреновые обои от стены.

 

Примерно через месяц, после того как закончились съёмки, мы обедали с ним вдвоём. Ещё у салатов он сверкнул первой зарницей.

– Ты знаешь, я же тут уволился, пока тебя не было, – сказал он. И поставил на поднос неизбежную, тягучую, нудную, никому не нужную, кроме него, тёртую морковь с изюмом.

 

Он гордился своей историей: он поливал и подкармливал её для меня и для десятков предшествующих слушателей. Наверняка каждый раз он добавлял новые ветви развития. Он мечтал бы путешествовать со своим рассказом по квартирам, как с проникновенным стендапом для тех, кто понимает. Типичным, доморощенным, несмешным стендапом.

 

– Да? – спросил я, и началось. Ему всё ещё было двадцать четыре, и его истории меняли мир.

 

Зимой, после Нового года, на Кривое еб*ло осыпалась тоска. В праздники он прочёл мотивационную книгу «Себя сам». Книга говорила, что годы бегут, не успеет Кривое еб*ло оглянуться, и ему будет двадцать шесть. А значит, всё скуднее запас времени, когда можно перевернуть планету, покорить Вселенную и заработать денег. Кривое еб*ло допил сок, улыбнулся и уснул, забыв про книгу. А очутился уже в девятом января: каникулы кончились.

 

Сначала он радовался встречам с коллегами, совместным обедам. Слушал, рассказывал. Кто-то ездил к бабушке в Германию, кто-то сражался в PlayStation за «Ювентус». Быстро, к вечеру того же дня, поток конфетти иссяк, все повернулись в сторону рабочих задач. Задачи попадались и неизвестные, но в основном – прошлогодние. Поправить буклет о пылесосах, придумать, как привязать день работника прокуратуры к шоколадным батончикам. Ему вспомнился эпиграф к одному из разделов «Себя сам»: яркость жизни облетает словно лист, и только ты в состоянии отправить это вспять.

 

Завтракая на следующий день, Кривое еб*ло снова взялся за книгу – поискать ответа. Возможно, он что-то упустил за ёлочно-мандариновой суетой. И действительно: в конце книги, уже после оглавления, говорилось, что все ответы он найдёт в «Себя сам. Часть два». После работы он купил и это издание. Эпиграф к первому же разделу говорил: работая не на себя, вы множите печаль. Вот оно! Через положенные по закону две недели Агентство осиротело ровно на одно Кривое еб*ло.

 

Поначалу он упивался свободой, пил её из горлышка. Ему выплатили почти две зарплаты, он купил литровую бутылку бананового ликёра и гулял по заснеженным улицам, согреваясь глотком-другим. Ещё два часа дня, думал он, а я уже пьян и у меня ещё полно ликёра. Он купил проектор и до ночи смотрел любимые фильмы.

 

Назавтра он встал пораньше и поспешил к Агентству. Он устроился так, чтобы его не было заметно, и наблюдал за входом. Коллеги бежали на работу, он стоял так близко, что слышал весёлый смех. «Клиент, задача», – периодически доносилось до него, и в этих словах звучала уверенность. Впервые Кривое еб*ло задумался о проклятой книге и своём положении. Но воинственное упрямство ещё плескалось в нем и пахло ликёром.

 

Он пришёл домой и завел «Дневник свободы». И записал тут же: «Вы, словно черви, снуёте в корпоративной почве, удобряя её остатками собственной жизни. Вы пожираете бесконечные обеды из беспомощности и мучений, которые принимаете за благословение. Никто из вас не в состоянии отринуть протянутую вам ложку с чёрным супом забвения. Коррозия личности, коррозия культуры, коррозия духовной жизни не беспокоят вас. Вас купили сытой возможностью, разменяли на монеты призрачного успеха...

 

И только я гляжу сверху вниз на вас хладнокровным хищником. Я различаю цвета и вожделения, подачки и звуки. И мне смешно, и отчетливо...»

Такой он был Автор.

 

Коллеги оставляли растревоженные пчелиные комментарии. Кривое еб*ло воодушевился.

 

– Я ликовал, – сказала он, доедая ватрушку с кофе, – а они суетились… жалили…

– Как же ты вернулся? – спросил я. Его взгляд потускнел. Он хотел слышать другие вопросы.

– Попросился назад. Удалил «Дневник...»

Я понял, что ему жаль, что мне не жаль, и спросил:

– А что твоя коллекция японских рецептов?

Он пустился рассказывать, светлея с каждым ингредиентом. А я представлял унизительную сцену его прощения. Это искупило величие его эпоса.

 

 

*   *   *

 

В Агентстве ничего не изменилось, и трудно было ждать, что хоть что-нибудь изменится. Моих клиентов раздали, и мне теперь достались следующие, на одно лицо с предыдущими. Я всё чаще думал о съёмочном опыте и хотел уехать в другой город, похожий на наш до всех изменений. Найти там кинопроизводство и пристроиться. Это, по крайней мере, было весело. Ничего не помнишь, ни о чём не задумываешься. Встаёшь и идешь на съёмку.

 

Я искал города, которые бы не поменялись, и нашёл только Москву. Туда мне не хотелось.

 

Тогда я написал Саймону и Хьюберту. Но у них в самом разгаре были нынешние проекты, после которых они собирались отдыхать. Может быть, в следующий раз… Но я знал, что к следующему разу мой запал угаснет. Я любил собраться и поднять стокилограммовую штангу один раз, а не махать невесомой гантелей бесконечно.

 

На обедах я только и говорил, что о съёмках. Коллеги ходили в кино, обсуждали планы и бургеры, а я как полоумный одноногий «голубой берет» стоял у метро с гитарой и пел заунывную пятисоткуплетную песню о том, что обязательно доползу. Наверное, я страшно всем надоел, тем более что они нисколько не понимали меня.

 

Так, в бесполезном общении и моём однобоком пламени сгорело несколько месяцев.

 

 

*   *   *

 

Наступило лето, я поутих, никуда не уехал, и снова стал замечать, что происходит вокруг. А происходило вот такое.

 

Первое: я подхватил бессонницу, которая, скорее всего, досталась мне по наследству от съёмок. Со сценариями, подменами то одного, то другого человека с площадки, с ролью посетителя сауны я толком не спал несколько месяцев. И вот теперь все вернулось мне в мирное время. Когда я только успокоился и подумал просто работать дальше.

 

Началось просто. Как-то в субботу я пролежал до половины пятого утра без сна, радуясь, что теперь выходные и на работу это не повлияет. Я проснулся и позавтракал в три часа дня. Погулял, наслаждаясь самой возможностью гулять. Цвели яблони, что-то похожее пережили недавно и вишни, и я ходил по городу, вспоминая, каким он был несколько лет назад. Много деревьев вырубили или, по крайней мере, одели в заборы, упорядочили их существование. О прежней небрежности провинциального города они могли только мечтать. Особенно жаль было сада за моей школой. Все деревья пронумеровали, выбелили им стволы и воткнули перед ними таблички, чтобы и дети, и случайно зашедшие сюда копирайтеры точно знали, что смотрят на «яблоню, которую курирует 6Б». В сад теперь вела калитка, на которой тоже висела табличка «Порядок в саду – превыше всего». Ее, наверное, курировал лично учитель немецкого.

 

Этой ночью я тоже не заснул. Как обычно, находясь в начале пути, я и не подозревал каким утомительным он окажется. Я полагал, что бессонные ночи закончатся уже на следующей, но через месяц чувствовал себя, как все Буэндиа взятые вместе.

 

На работу я явился (трудно подобрать иное слово) в десять утра. И уже в двенадцать мои веки отяжелели и потянулись вниз. Хорошо помню, что я писал фразу: «Самое смешное в бесплодии не то, что не получается плод – от этого мать совсем не страдает, – хуже всего, что потом неминуемо наступает веселое безразличие». Не помню, какому клиенту и зачем понадобилась эта статья, не помню, как я дописал предложение до конца. Только в один момент я приподнял тяжелые крышки набитых хламом сундуков, которые в ту минуту были моими глазами, и увидел лишь часть фразы: «Самое страшное в бесплодии не то, что... « Тут я снова уронил голову.

 

Шло лето: кто-то был в отпуске, кто-то на встрече. Я в кабинете спал один. Мне снилось, что я не сплю, пью пиво прямо на рабочем месте. Пивной стакан я опускал не на твердую поверхность, а прямо в озеро пивной пены, которое начиналось сразу у моего стола. Каждый раз я боялся, что стакан утонет, но он приплывал ко мне, я брал его, намочив ладонь, и делал большой холодный глоток. Я проснулся и посмотрел в монитор. Там уже значилось: «Самое страшное в бесплодии не то, что пропадает плод – от этого мать совсем не страдает, – хуже всего, что...» Значит, предстояло снова спать, чтобы разгадать послание до конца.

 

Я ехал на велосипеде по не слишком оживленной улице, останавливаясь то у одного, то у другого прохожего. Всех их я знал: Игорь, Кривое еб*ло, Уэльбек-Шолохова, актер-бодибилдер, я сам. Все говорили мне: «Работай дома, что ты теряешь?» Я поехал домой и опять очнулся. Вся фраза, от «самое» и до «безразличия» была напечатана.

 

Весь день я представлял, как восхитительно будет прийти домой и, не ужиная, лечь на прохладную простыню. Открыть окно и уснуть до утра. Волшебство, удача, не знаю чего тут виделось больше. Не сыграли оба номера. Я опять пролежал до солнца. Простыня накалилась. Ниточки мыслей проносились мимо, ухватиться ни за одну из них было невозможно. Только я принимался думать о метраже своей квартиры, как стрелой мелькала идея съездить в Пьемонт, выпить, наконец, хваленого местного вина. А посреди вина вдруг всплывали русские народные песни. Я посмотрел четыре видео о кумирах детства: мне стало страшно любопытно, чем они сейчас занимаются.

 

Через неделю у бессонницы открылось интересное свойство: она сжимала день до состояния тонкого пресного блина. Время продвигалось вперед как пунктир: вот я в ду́ше, проклинаю бессонную ночь, вот пишу про «новый вермут – роскошный спутник утончённых леди», вот ложусь в постель, полный надежд, а вот иду в душ – проклинать.

 

Тут я совершил ошибку. Взял отпуск, решив, что за две недели начну спать, как спал когда-то. Заткну течь. Довольно скоро я обнаружил себя стоящим на пороге Агентства. Каникулы прекратились, а что я делал – я вспомнить не мог. Смотрел какие-то видео, смотрел на часы, покупал готовую еду. Кажется, купил рубашку, в которой сейчас стоял.

 

Коллегам я сказал, что занимался ремонтом. Никому не понравилось.

 

 

*   *   *

 

Я стал бояться ночей. Слишком часто утром я шел на работу с уверенностью, что ночью все сделается хорошо. Но никогда не делалось. Я пробовал успокоительное, слушал гипнотические голоса, тестировал методику американских летчиков, ел, молился, делал еще что-то. Все мимо. Только бескрайняя злость, нарастающая ближе к концу каждого фильма, на который я надеялся, как на снотворное...

 

Как-то я поговорил с Уэльбек-Шолоховой. Прикрываясь тем же ремонтом, немного приоткрыл бессонницу. Сказал, что ночами я теперь намного эффективнее. Такой период в жизни. Был жаворонком, стал совой.

– Мы говорим: люди-санрайзы и люди-сансеты, – поправила она.

– Я человек-сансет, – сказал я. Мы очень быстро договорились. Уэльбек-Шолохова сама предложила мне подвинуть рабочие часы в удобную сторону. С понедельника мой график поменялся на с трех дня до двенадцати ночи.

 

 

*   *   *

 

На меня уже после съемок поглядывали как на что-то особенное. Вроде жабы на блюде эклеров. А тут заговорили, что я на совсем на особом счету. Может, даже… не точно, но скорее всего… нет, доказательств, конечно, нет, но я наверняка переспал с кем-то или увидел, как кто-то спит с кем-то и за молчание попросил перекроить свой график. Войдите в самое прогрессивное русское учреждение через пятьдесят лет, и там вам предложат ровно то же объяснение любому событию. И обиженно отвернутся, если вы станете убеждать, что вы просто – человек-сансет.

 

Может быть, Уэльбек-Шолохова симпатизировала мне, я не уверен, но сквозило между нами что-то такое снисходительно-покровительское. Разумеется, с её стороны. Русское начальство – неразгаданное и ухабистое.

 

 

*   *   *

 

Высыпаться я так и не начал. По-прежнему ложился в пять утра. Но на работу приходил уже гораздо свежее. Совсем скоро я стал отчётливее видеть, лучше запоминать. И заметил второе: некоторые мои тексты стали немного другими, но я не был к этому причастен.

 

 

*   *   *

 

Все расходились в семь. Кто-то задерживался до восьми. В девять ещё можно было отыскать кого-нибудь среди комнат Агентства. В десять сидели только я и охранник внизу. Иногда он приходил ко мне и рассказывал что-нибудь значительное. Но чаще болтал по телефону с заграничной роднёй. Объяснял, как прошёл его день. Он мне практически не мешал. Это меня удивило, особенно, когда я впоследствии узнал, что охранников – двое. Разные характеры, разные увлечения, одна внешность и одно общее святое правило: оставь Автора в покое.

 

Как-то я высиживал положенное время, хотя уже написал всё на завтра. Случайно мне попался в нашей внутренней системе – Family Office – старый, еще досъёмочный текст. Я припомнил, как мучительно писал его. Теперь от мучений осталась только светлое чувство, которое зачастую сопровождает наше прошлое. «Эх, как же меня тогда били», – говорим мы, ностальгически щурясь.

 

Я от нечего делать перечитал его. Текст был о десяти способах уговорить супруга на сексуальные эксперименты. Для «Мужского Секса», конечно. Я так мучился с последними шестью способами, что они до сих пор горели в сознании, как утренняя моча на снегу. По большому счёту почти все они представляли собой вариации бартера, когда сексуальный эксперимент обменивался на что-то ценное для туповатого тёмного супруга. Вроде как: давай попробуем вшестером, а за это можешь купить себе спиннинг. Десятым пунктом у меня значилась уступка: за согласие на эксперимент я позволил супругу предложить что-нибудь своё. Как будто недоставало ему предыдущих девяти экспериментов. Ничего лучше я тогда не изобрёл, текст приняли, а это главное.

 

Теперь же девять позиций остались прежними, а десятая – изменилась: об уступке нечего было и думать. На её месте стояло совместное творчество. То есть новый сексуальный опыт порождал картину, песню или даже короткометражку за авторством супругов. Приняться за шедевр следовало сразу после соития. Это мне очень понравилось и было куда лучше моего варианта. Но я этого не писал и не понимал, откуда это взялось. Я открыл документ в своей папке и там все ещё значился мой десятый пункт, про уступку.

 

Я решил, что Уэльбек-Шолохова сама поправила текст и отправила в «Мужской Секс». Но в системе этот документ висел последним, а значит – утверждённым, и прикрепил его туда я, а не она. Такая была практика: финальный вариант должен появиться в задаче. Нельзя было отправить текст клиенту из собственной почты и не закинуть его в систему. Я задумался, выключил ноутбук и пошёл в бессонную квартиру.

 

На следующий вечер, оставшись один, я снова полез по задачам. Но совсем ничего не нашел. Я прочитал и сравнил около двадцати текстов, все было неизменно: как в задаче, так и в документе из папки на моем рабочем столе. Только в одном пресс-релизе вместо «тонкие» стояло «чувственные». Я успокоился и решил даже не тревожить Уэльбек-Шолохову. Она и так сделала для меня немало, пойдя на перемену графика.

 

Закончив работу, я спустился вниз. Охранник сидел за своей конторкой, приложив к уху телефон. Я попрощался с ним, а он усмехнулся, показал глазом на телефон и кивнул. Я вышел в ласковую июльскую ночь. Иногда я вызывал такси и добирался домой за пять минут. Но сегодня решил пройтись и послушать что-нибудь. Тут я понял, что забыл наушники. Пришлось вернуться. Охранник уже куда-то исчез. Наушники висели на спинке кресла.

 

Свет был везде приглушен, и, уходя, я подумал, как неплохо работалось бы, будь он приглушен и днем. Все ходили бы как призраки: беззаботные, спокойные. Зачем носиться, когда вокруг – сумерки?

 

Вдруг в конце коридора, где ничего, кроме туалетов, не водилось, послышался шум. Как будто кто-то (или что-то, как я трусливо подумал, когда пришел в себя) вышел из туалета в коридор, увидел меня и поспешно вернулся в туалет. Увидел меня и подумал: «Да ведь я же недо...» И заторопился назад, к еще не остывшему сиденью. «Охранник», – подумал я и направился к лестнице.

 

Но охранник был на месте. Мы удивлённо посмотрели друг на друга, ничего не сказав, и я снова оказался на улице… Теперь музыки мне не хотелось.

 

Бессонница, усталость, вчерашняя подмена абзаца в моём тексте и сегодняшний шорох у туалетов растревожили меня. Я разволновался и придумал себе, что тут непременно есть какой-то секрет или даже загадка. О том, что это тайна, я боялся и думать.

 

Естественно, в ту ночь я совсем не спал, и только в девять утра сон одолел меня. Я пришел на работу как канава после ливня.

 

 

*   *   *

 

Моментами я успокаивался и думал, что все произошедшее – просто совпадение. Игорь, которому я все рассказал, тоже решил, что я преувеличиваю. Охранник здоровался и прощался со мной по-прежнему, вечерами я не слышал никаких скрипов и прочих звуков, а Уэльбек-Шолохова как-то за обедом сказала, что ей приходилось менять документы в системе уже после их утверждения (вроде как была пару раз такая необходимость). Другое дело, что ее никто об этом не спрашивал, и она сама, заведя разговор на другую тему, довольно неуклюже пришла к подмене документов, но это я приписал чрезмерной моей подозрительности.

 

Дня три я ходил, не нося в себе совершенно никаких подозрений. Но потом мне явилась мысль, что, возможно, охранник и шорох наверху все же чем-то связаны. Проклятая фантазия оживилась вновь. Она дремала, когда мне нужно было написать о десяти способах, подталкивающих супругов к секс-экспериментам, а тут – расцвела толстым разноцветным бутоном. Впрочем, понятно: в звуках у туалета все же было хоть что-то неподдельное, фактическое...

 

Одним вечером я не выдержал. Довершив текст о «следующем поколении дрелей для женщин», я вытащил из рюкзака наушники, повесил их на спинку кресла, выключил ноутбук, собрался и вышел. Охранник привычно разговаривал по телефону и махнул мне свободной рукой. Я дошел до угла здания, обошел его и, вернувшись к двери Агентства, встал за несколько метров до нее, в темноте, чтобы меня не было видно. За моей спиной возвышался забор, а слева стояла урна, где днём собирались курильщики. Спасибо бетонному выступу – меня почти нельзя было разглядеть. Не скажу точно, чего я ждал. Наверное, случайного успеха, который обычно приходит не тогда, когда ты сидишь в унылой засаде с удочкой, а кидаешь наудачу камень в грязный пруд и вытаскиваешь сомёнка. Так, в общем, и получилось.

 

Сквозь стеклянную дверь я видел часть помещения внутри. Видел, как охранник подошёл к двери, продолжая разговаривать по телефону. Только теперь оставшейся рукой он нашел в кармане сигарету, засунул её в болтливый рот и прикурил. Я открыл рюкзак, аккуратно обхватив молнию двумя пальцами: сверху и снизу, чтобы поменьше п*дела. Нащупал пустую пивную бутылку, которую ещё утром вымыл, высушил и принёс с собой. Охранник сообщал в телефон уже совсем технические показатели.

– Нет, в пятнадцать, – говорил он, – и четыре. Я не знаю. Синий.

Я сжимал горлышко бутылки, представляя, что это горлышко охранника. «Ну, всё, всё, хватит», – зло думал я. Охранник сказал:

– Да, с солью. Пока. До завтра.

И убрал телефон. Я чуть подался вперёд и зашвырнул бутылку вдаль, за забор, в ту сторону, куда сейчас смотрел охранник. Бутылка разбилась, и он посмотрел поверх забора. К сожалению, он происходил из такой страны, где коллективный разум, может быть, очень силён, а вот отдельные личности не представляют такой интеллектуальной ценности. Этот, как нарочно, стоял здесь один. Но к счастью, у меня была вторая чистая сухая бутылка. Её я кинул ещё дальше, но уже перед забором, рассчитывая на то, что в охраннике отзовётся чувство долга по защите доверенной ему территории. Бутылка была другая: приземистая, пузатая и разбилась она так же: пузато, глухо. Охранник включил фонарик на телефоне и пошел к событию. Я подбежал к двери, открыл её и шагнул внутрь. Через три секунды я обнаружил себя на втором этаже. В коридоре снова было полутемно.

 

Я решительно шагнул в сторону комнаты Авторов и посмотрел в конец коридора. Там совершенно необратимо кто-то стоял! Виден был грузный силуэт. Мне стало страшно, и я, как детстве, громко сказал:

– Кто здесь! Я никого не боюсь!

 

Человек стремительно развернулся и, как и в прошлый раз, заспешил в сторону туалетов. Правда, теперь я слышал ещё какой-то цокающий звук, как будто он скакал на одноногом коне. «Палка, – догадался я, – или костыль». Я быстро пошел в сторону незнакомца, этого капитана Немо: без подлодки, но с костылём. «Наутилус Костылиус», всплыла в голове несвоевременная шутка.

 

Я снова его упустил. Видимо, он нырял в какую-то дверь, вход в которую при этом свете нельзя было отыскать. Да и при дневном, получается, тоже: всё-таки в туалет в Агентстве ходили охотно, с жаром, а значит – могли обнаружить любую дверь.

 

Я зашёл за наушниками и спустился вниз. Одуревший от преследования битых бутылок охранник смотрел на меня разлетевшимся взглядом. Он тяжело дышал. Я показал наушники и пошел домой.

 

И всё-таки там был человек! Несколько дней ожиданий и поисков привели меня к нему. В ту же ночь моя бессонница шагнула назад. Придя домой, я уснул крепко и проспал приличным здоровым сном до утра.

 

 

*   *   *

 

На полмесяца я затаился. Хорошо спал, нехотя, но ответственно работал. И изобретал план-перехват. Ясно было, что мне нужно оказаться у туалетов раньше незнакомца, но как провернуть все в одиночку…

 

Никогда я не числился среди особо любопытных. Ну, происходит там что-то себе и пусть – я отойду в сторону. И буду отступать, пока меня это не коснётся напрямую, пока жизнь не уцепится за мой рукав. А тут… Я как будто понимал, что грядущая встреча – в моих интересах. И проявил находчивость, какой от меня нельзя было ожидать в обычные дни.

 

Я решил, что, как и прежде, выйду из здания. Обойду его и по приставной лестнице влезу в окно, которое оставлю приоткрытым. Камеры? Да, пожалуй. Придётся снова выманить охранника, чтобы он и думать забыл про свои мониторы. Правда, теперь бутылками уже не обойдешься.

 

Если кто-то, кто неплохо меня знает, увидел меня в те дни, он бы сильно удивился. Вялый и бесхарактерный, тогда я смотрелся почти флибустьером. При этом моё желание изловить этого человека разрослось так широко, что я, конечно, совершил несколько промахов.

 

Начать с того, что я не уделил никакого внимания фигуре охранника. А он, тем временем, поменялся. На его месте появился некурящий угрюмый амбал, который точно не стал бы гоняться за бутылками. А если бы и застал меня за их швырянием, проглотил бы, как крокодил – солнце.

 

Весь день я нервничал. Несложный текст писал несколько часов. Вздрогнул, когда Сонный бурят позвала меня за кофе. За обедом, который с моим новым графиком превратился в завтрак, взял два салата. Забыл, как пишется «контректация» и смотрел в Интернете.

 

Потихоньку офис стал пустеть. С каждым уходящим человеком мне делалось всё более не по себе. Даже на минуту захотелось, чтобы кто-то из коллег остался работать допоздна, чтобы уйти ночью вместе с ним. Но никто не остался.

 

В девять тридцать никого уже не было. Через час начало темнеть. Я не знал, как ведёт себя новый охранник: играет ли в интеллектуальные игры с карандашом и газетой, ходит ли по офису, гремя ключами. Пока его не было слышно. Я выглянул в окно, словно наслаждаясь июльскими сумерками. Земля была совсем рядом. Спрыгнуть из окна я мог бы достаточно легко, а вот запрыгнуть вверх… Никакой лестницей я не обзавелся да и едва ли пронес бы её незамеченной к окну. В моём распоряжении был час, чтобы придумать, как забраться с улицы в офис.

 

Скрутить простыни, как в кино? Отлично, но где их взять? Использовать свою одежду? А как я тогда выйду? Охраннику это может слишком понравиться. Да и как скрутить что-то мало-мальски крепкое из летних тонких брюк и футболки?

 

Выйти со стулом и попытаться залезть с него? Черт, как же я плохо подготовился. Это же не попойка, на одном желании далеко не доберёшься. О чём я только думал?

 

Так, стоп. А зачем вообще выходить? Чтобы охранник дал сигнал, что офис чист, и незнакомец может выйти на прогулку. Я представлял их «отношения» именно так. Но охранник здесь недавно. Успели его посвятить во все детали? Он же может не сидеть внизу, как привязанный, а просто обойти помещение, увидеть, что никого нет, и можно давать сигнал. Или обойти и ничего не давать. А я пока – посижу за диваном.

 

 

*   *   *

 

В половине двенадцатого я выключил ноутбук и сел за диван, прислушиваясь. Изредка я включал на секунду телефон, посмотреть, сколько времени. Двенадцать… Двенадцать ноль семь... Двенадцать двенадцать, ого, бывает же… Двенадцать двадцать… Послышались шаги. И только сейчас я подумал: а как же я потом выйду из здания? Даже если всё удастся, и я поговорю с незнакомцем, что я потом предъявлю охраннику? Улыбку?

 

Я услышал, как он не торопясь обходит кабинеты. Довольно грубо он спрашивал:

– Есть кто? – и добавлял: – А, п*доры, разбежались. Один я тут хожу, один я тут хожу. А кого увижу, жопу размозжу!

 

Так он дошел и до нашей комнаты.

– Есть кто?

Я молчал. В свете, падающем из коридора, мне был виден кусок его ноги в ботинке нечеловеческого размера.

– А, п*доры, разбежались. А окна понаоткрывали!

«Чёрт, я же не закрыл окно».

Он максимально медленно проследовал к окну и грохнул рамой. «Наверное, он тут ненадолго», – подумал я. Прямо у дивана охранник остановился. А потом и сел. Что могло быть хуже? Только то, что произошло дальше. Он заговорил сам с собой:

– Ну да, я родился в деревне, но что такое закрытое окно – я хорошо знаю, отец быстро научил! В деревне окно открыть – сродни в котелок нассать, из которого потом вся семья кормиться будет. Ибо дух семейный сквозняком выносит. А то мы приехали тогда семьей, во Францию-то. Русские? – спрашивает. Да ты кто такой-то, чтобы слово это святое произносить? Ты есть мушкет`р, Ришелье е*аный. Ты у меня вот где! (Он глухо ударил кулаком по дивану.) Там же, где вся твоя ветчина лягушачья! Русские! Да если б не русские, твоя Франция с белым светом и не познакомилась бы. Хорошо, вам Ленин тогда помог, а то так бы и сидели! Пока мы в банях поголовно тут намывались, вы клопов пальцами давили. Эээ… Мать подметала в доме каждый день по четыре раза.

 

Я не помню, когда мне было так страшно. Он не был пьян, но свирепел с каждым словом, как от крепкого самогона без закуски. Но вдруг он зазвучал нежно, почти по-птичьи.

– Завтра начальник придёт! А я ему: Лексан Василич, во вверенном мне помещении полнейший порядок, ну, не беспокойтесь, позвольте лишь полу камзола поцеловать! Всё подметено! Так, пойду! Сигнал дам!

 

И он встал и ушёл. Какие митинги столкнулись в этот момент в его голове, не объяснил бы, наверное, и он сам.

 

Но главное я уяснил: сигнал действительно существовал. Но знал ли охранник, зачем он сигналит? Я склонялся к тому, что нет. Хлопнули двери второго этажа. Тишина спустилась на коридоры и комнаты.

 

 

*   *   *

 

Я осторожно выглянул из-за дивана. Дверь комнаты была открыта, значит, я услышу, если кто-то пойдёт. А вдруг незнакомец перестал выбираться в коридоры? Тогда я просто просижу тут до утра и сяду работать. И тут же я услышал шаги.

 

В тишине и темноте они показались мне шагами какого-то загадочного существа из другой жизни. Разве встречал я что-то подобное раньше? Пустой ночной офис, охранник размером с утёс, и вдруг чьи-то шаги. Человека, который ночами гуляет там, где днём шевелятся люди. Он просто идёт, существуя только сейчас. Он жив – в полумраке.

 

Вместе с шагами снова слышался звук его палки или костыля. Звук усиливался, незнакомец должен был вот-вот пройти мимо двери. «Хотя почему незнакомец? – подумал я. – Сейчас как выяснится, что это генеральный директор отдыхает от работы ночами». Вот он! Человек, не торопясь, шёл мимо двери, опираясь на палку. Высокий, толстый, почти бесформенный. Нет, точно не директор. Я ждал.

 

Он отошёл от двери метров на двадцать. Я вылез из-за дивана и тихо пошел к двери. В коридоре я увидел его медленно удаляющуюся спину. Я направился к туалетам. Встал там за углом и стал ждать. Через пять минут ждать мне надоело, и я выглянул в коридор. Человек ещё не добрался до конца. Я придумал кое-что. Несильно я постучал по двери туалета и снова выглянул. Незнакомец развернулся и пошёл назад. Никогда ни до, ни после я не переживал такой напряжённой минуты. Он шёл, я ещё не мог разглядеть лица. Но уже скоро расслышал бормотание:

– О господи, как болит.

Казалось, прошло дня три, хотя на деле – всего минута. Он приблизился и спросил слишком спокойно для момента, в котором мы с ним очутились:

– Для чего я вам понадобился?

 

Я рассматривал его, не представляя, что ответить. Действительно, зачем он мне? Я чувствовал себя, как в университете на экзамене, когда не знаешь ответа, и пауза всё растёт и ширится. Вот я поймал его (Высокий и грузный, он стоял, опираясь на палку. На нём был ношеный серый халат, волосы были в последней стадии чистоты. Лицо заросло щетиной. На ногах – тряпичные туфли. Он производил впечатление некогда красивого человека, который, к своим пятидесяти годам, добровольно набил себя требухой и испортился.) – и что? А что если… Ну, нет, я-то ему совсем без надобности... Тут он грустно усмехнулся и сказал:

– Ладно, это вы мне нужны. Проходите.

 

От сегодняшнего вечера я мог ожидать уже чего угодно. Я представил, что сейчас мы проглотим по капсуле, которые уменьшат нас, мы нырнем каждый в свой унитаз и окажемся в его жилище, глубоко под землёй, там – новая капсула и обратное увеличение. Но он просто отодвинул металлический шкаф у стены, мы вошли в тёмную прихожую, и он задвинул шкаф обратно. Вот так.

– А вы не боитесь… – заговорил наконец я, показывая на шкаф.

– Нет. На шкафу же не написано «барбершоп» или «поиски себя». Это лишь шкаф. Кому он нужен?..

 

Он включил свет. Впечатления и так хозяйничали во мне, я запоминал обрывками. Здесь как будто недавно сделали ремонт. Заказчик же был скуп или безразличен, поэтому получилось что-то вроде студии для небогатого студента. Холодильник, раковина, комод – он же стол. А за диваном – столик с ноутбуком и принтером, два стула и гардероб. Слева была дверь, видимо, в ванную, а в стене, у гардероба, ещё одна.

– Это на чёрную лестницу, – объяснил он. Можно выйти в конце здания. Я вас так выпущу. Садись. Давай на «ты». Виски, ром, вино?

Я обратил внимание, что везде стоят стаканы, бокалы, пивные кружки, тарелки со следами желтка. Не думал, что мы сразу начнём пить.

– Я не пью, – сказал я, вдруг испугавшись, что он сейчас отравит или усыпит меня. Он перехватил мой взгляд.

– Я тоже, – сказал он. – Но мне приходится. Как и тебе.

Я выбрал ром.

– Давай быстро проскочим вступительную часть, – предложил он, – и перейдём к главному. Тебе, наверное, интересно, что за странный человек живёт тут в каморке, около туалетов.

Я, наконец, выдохнул, кивнул и спросил:

– Как вы (я не мог так запросто говорить ему «ты») ходите здесь ночами? Там же охранник, а вы… с палкой.

– Охранник сюда и не заходит до самого утра, так что я могу гулять хоть всю ночь. Но я не гуляю. Я... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: