HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Михаил Ковсан

Бегство

Обсудить

Роман

 

Печальное повествование

 

Новая редакция

 

  Поделиться:     
 

 

 

 

Купить в журнале за февраль 2022 (doc, pdf):
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2022 года

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 14.02.2022
Оглавление

3. Часть первая. 2.
4. Часть первая. 3.
5. Часть первая. 4.

Часть первая. 3.


 

 

 

Шёл по мосту, старинному, широкому, некогда многолюдному. Толпы, как воды, продвигались то медленно, то стремительно. Вокруг музыкантов водоворот, те самозабвенно играют-поют: губная гармоника, бубен, что-то ещё, яркое, звучное, словно весна, лёд сломан, вода несётся, играет-поёт. Тяжёлые, каменные или бронзовые, забыл, скульптуры возвышаются над толпой, напоминая о зряшности чувств, желаний, мечтаний. Напоминают, водовороту же всё равно: молоды, зелены, бесшабашны. Река несётся, водовороты кружат. Впереди другой берег и целая жизнь.

Было, было. Он шёл, он кружил, останавливался и нёсся вперёд, на другой берег с его ночными пивными, незатейливыми, не дорогими, шумными и пропахшими пивом и жареным мясом. Выпьет, поест и вернётся, откуда пришёл. Вспоминал этот город, реку и мост. Славное воспоминание. Конечно, случалось множество более важного, но не такого милого, пузырящегося, с огромной пеной над кружкой. Его тогда научили: проверить качество пива можно, положив на пену монету. Выдержит – первый сорт. Если бы так проверять всё остальное. Впрочем, уверенности в верности патента не было никакой. В конце концов, пена не пиво, не так ли?

Он шёл по мосту – он продолжает идти. По заснеженному, одинокому и пустынному. Статуи замело. Некоторые вовсе исчезли. Время не ласково ни к металлу, ни к камню. Словно сумасшедший портной, ветер на статуях лепит одежды из снега, прикрывая места, открытые у людей, оставляя обнажёнными те, что люди скрывают одеждой. Измученные, обмякшие фонари жёлтенькой мутью самих себя едва освещают. Под мостом – река, замёрзшая, стылая. Лишь на стремнине вода, остальное заросло снегом и льдом: гигантский паук свил огромную паутину, в которую реку словил. Поймал – и замучил.

Идёт по мосту, ногами снег загребая. Куда он идёт? На тот берег? Что там ему делать? Идёт и вдали видит парочку, выскальзывающую из бури: прижались друг к другу, свесившись над перилами. То ли люди, то ли скульптура: в новомодном стиле в человеческий рост, без пьедестала. То ли люди бежали из города в белый сумрак, то ли скульптура сумасшедшего автора нашла себе достойное место, сбежав из парка скульптур. Он не знал. Не понимал. Хотя кому как не ему бы понять, разобраться, только он и со своим бегством не сладил. Куда уж в чужих разбираться.

 

Последние годы преследовал сон. Просачиваясь сквозь полудрёму, подрагивала картина, снятая неверной рукой: эпизоды, вычлененные из потока, развивались согласно обычным законам времени, соединяясь неверно: текли вспять, жизнь начиналась со смерти, которая уже как бы была и ещё не случилась. Режиссер не слишком был озабочен связью фрагментов, хотя во сне их связь была несомненна.

Сон – пылинок шуршанье, звенящее таинство льдинок, самое личное произведение. Все люди – творцы, все видят сны. Растут – и летают. Взрослеют – погружаясь в воду, раздвигая её взрослеющим телом. Во сне-видении он постепенно сбрасывал вес, размеры одежды всё уменьшались, волосы постепенно чернели, пока не возник первый седой завиток, внезапно прорвавшийся в юности, в следующем эпизоде исчезнувший. Затем и в росте стал уменьшаться, волосы с тела исчезли, и обнаружил себя не запоминающим ничего: клочочки, обрывки, пересказать невозможно. Даже Чехову, мастеру из бессмысленных слов строить мир, такое бы не под силу.

Во сне всё доступно, даже то, что в иных искусствах бессмысленно. Как описать словами запах свежего хлеба? Написал: утро было румяным, пахнущим свежим хлебом. Словами разве в состоянии передать доступное тебе одному? У сна несомненный изъян: поделиться им невозможно. Если верно, что мысль изреченная – ложь, тем более сон пересказанный – ложь несомненная и стократная. Кто-то скажет, что и ложь бывает сладка. Сладостью джема, которым потчуют в дешёвых отелях.

 

Самолёт взлетел – мелькнула тонкая зубчатая полоса побережья, желтовато-песчаная, сдавленная с одной стороны морем, домами – с другой. Там, в исчезающем жёлто-голубом мареве зегзицы росчерками воздух пластали. Ещё пару мгновений – и всё, за шеломянем. Минута-другая, самолёт выбирается из облаков, плотных и многослойных, словно кладбища гетто, где похоронены раввины и кабалисты, сапожники и ростовщики. Внизу неожиданно холодный туман, пахнущий лёгким дурманом безжалостных маттиол из свирельного детства, страны-Атлантиды, себя изжившей эпохи. Летел он в заснеженную, застывшую в ледяном панцире, словно гипсе, Европу, задавая вопрос, на который ответа нет и быть не могло: зачем?

Отъезд даже на несколько дней немножко побег. Особенно для того и тогда, кому и когда больше невмоготу. В начале своего бегства в снега, в ожидании самолёта сидел за столиком с чашкой, на дне которой остались коричневые разводы. Не было даже гущи кофейной. На чём гадать, тем более ежели не умеешь?

По дороге к нужному терминалу миновал автобусы, на ветровых стёклах которых было выведено витиеватой латиницей: Kabala. Открывался ежегодный конгресс, на который со всего мира съезжались любители. Напоминало спортивное состязание: маечки с надписями, гуденье толпы, возгласы радости, взвизги восторга. Всё – ожиданье звезды, главного блюда, телевизионной приманки. Всего было в избытке: криков, вещей, праздной досужести – того, от чего он избавлялся без сожаления, хотя и с трудом. С одной стороны крикливая Kabala, с другой – из динамиков вроде бы песня, в которой различить можно было единственное (правда, какое!) словечко. Всё прыгало, орало, вопило, размахивая флагами, в пространство его изрыгая: Мессия. Если бы тому и впрямь предстояло явиться, наверняка бы сбежал.

С возрастом явилась мания избавления от ненужных книг и людей. В толпе жадно выхватывал симпатичные лица, к своей судьбе примеряя, втайне надеясь, знакомство как-то устроится, мало ли бывает случайностей. Бывает, в основу сюжета ложатся, спусковым крючком становясь, нажмёшь – завертится, полетит, успевай только подхватывать, заполняй словами, жестами, судьбами. Самому приходилось проделывать. Тексты выпекались динамичными, потому привлекательными. Зачем избавлялся от лишнего, от ненужного? Ответа не было. Да и как определить, что лишнее, что ненужное? Сегодня лишнее, завтра – необходимое.

Года клонят не только к прозе суровой, но и к медленной, по бунинскому выражению, скучноватой. Что поделаешь. Жизнь слагается по большей части из скуки. Каждый борется с ней по-своему: одни выдумывают развлечения, другие смиренно ей подчиняются, и когда на мгновение она оставляет, радуются безмерно, восторгаются беспредельно. Он к ней привык. Нет, слово неточное: не привык он – обвыкся. С годами скука заполонила всю его жизнь, кроме тех малых кусочков, когда текст слагался, и он, повинуясь инстинкту, избывая, записывал, когда-то водя пером по бумаге (пишущая машинка не сразу, уже прочитанное и исправленное), теперь на компьютере, который, его бы воля, назвал бы иначе. Но всегда останавливался: изобрести слово ведь невозможно. Можно услышать – и записать. Сказанное кем-то в пророческом откровении, прошёптанное ли в бреду. Новое слово было отнюдь не мечтой, но силой, перед которою замирал. Остановившись перед отталкивающей, не пускающей, ощущал: это вне его жизни; не до – это было с детства понятно, не после – к этому надо было привыкнуть, а вне, что понять невозможно, привыкнуть – тем более.

С течением жизни даже природой назначенное изменилось. Раньше были дни бесконечны, и коротки ночи. Теперь ночи стали огромными, длинными и пустыми: ни любви, ни сновидений, а дни – короткими, мелкими. Избавление от людей началось с отказа от всякой публичности. Названивали-уговаривали, приглашения присылали. Со временем поугасло, своего добился: его подзабыли. И это не радовало, чем дальше, тем крепче привязывало к серому не кардиналу – чиновнику. Так что в неминуемый час останется наедине с бессмертным Голядкиным, и двойник, отделяясь, опустит его в тесный могильный кусочек пространства – земли и на дома не хватает. Приладит плиту, засыплет землёй, воткнёт дощечку, всё должно быть размечено, обозначено и опознано.

Были вещи, точней, обстоятельства, ощущения, к которым тянуло. Одно из них – снег, но не тот, припорашивающий на полдня асфальт, вводя полстраны в состояние изумления и бессилия, а настоящий, на дни, недели погружающий в белое дома и деревья, поля и дороги. Такой, какой нынче необычайно, случайно по всей Европе. Так что хоть и без цели, без смысла бежит, но – к снегу, пусть мимолётной, но – белоснежности.

Ещё одно ощущение овеществить не удастся. По перрону мечется ветер, суета, бестолковость. Запах вокзала, проводница и чай, верхние полки, соседи и главное: грохотанье на стыках, ритм жизни дорожной, с рёвом несущейся в тамбур, с запахом табака, ощущением бесконечности, пусть поездка и длится одну только ночь.

Снег и поезд существовали отдельно. Хоть приходилось ездить зимой, в снег, в холода. Но отложилось на разные полки: на одной – снег, поезд – на какой-то другой.

Смотрел на пустую чашку, раздумывая, заказать ещё, или попытаться поспать в самолёте. Предстояла работа, надо быть свежим, и кофе, если ты не Бальзак, просто помеха, мелкий скверный подвох. В конце концов, решив, что кофе ему ни к чему, подозвал официантку в красно-коричневом фартуке и попросил принести в качестве компромисса чашку на три-четыре мелких глоточка. Так всё и всегда. Решение принимается верное, рациональное, а исполнение наталкивается на желания скверно неодолимые. Только задним умом понимаешь: рациональное всегда самое глупое и неверное. Пытался по обыкновению выловить в окружении симпатичное, толпа была по зимнему времени редкой, но таких лиц не было вовсе. Мелькнул жуткий фартук, он сделал первый самый вкусный и важный глоток. Вкус – в высшей степени вещь субъективная, от настроя зависящая. Тем более – кофе, вкус изменчивый, мимолётный. На хороший вкус надо настроиться.

Вспомнил. У входа в аэропорт стайка возраста не прочь побеситься грубо, бесстыже, замученных предчувствиями, неопределённостью и тоской, набравшихся жизненного опыта и наглости на подростковых интернетовских многословно безграмотных говорильнях. Этим жаждущим, жадно ждущим в скором времени предстояло бороться за место под солнцем, это смутное ощущение добавляло толику дёгтя в бочку медовой юношеской беззаботности. Замученные комплексами, демонстрировали независимость: мартовскими котами орали, прилюдно занимаясь деконструкцией детства, изображая позы, подхваченные в интернете. Мир ещё им не принадлежал, они стремились завоевать его, не зная, не ведая, завоевав, тотчас спросят: зачем? Вспомнил: звонкие весенние голоса, ломкие льдинки фальцета, подхватывая тень ветра, несутся наперегонки.

В блёклой мальчишечьей стае, словно вожак, разноцветным пятном выделалась: оранжевые волосы, синим – глаза, красные щёки, зелёные ноготки. Одежда добавляла красочной бесшабашности: жёлтые брюки, куртка защитного цвета. Пронзила неуловимая схожесть: Анечка, Аня! Мальчишки, даже находящиеся вдалеке, поминутно оглядывались, искали глазами. Она это знала, играя роль точно и вдохновенно. Такой уличный случайный театр, бродячая труппа. Её поведение искусственным не было. Что может быть естественней женской реакции на взгляды мужчин?

Судьба срифмовала их вопреки всем законам. Рифма получилась неожиданной и изысканной (на взгляд одних), корявой, вымученной (по мнению многих). Впервые увидел Анечку на экране, ролики уличных театров просматривая. Тогда она Анечкой не была, была Офелией в белоснежном хитоне, может, и саване, кажется, чёрном. Не помнил. Офелия: белая лебединая песня из чёрного савана, или чёрная лебединая песня – из белого.

Спектакль так и назывался «Офелия», с единственной героиней, остальные во сне ей являлись, она, голосам подражая, их реплики произносила. Вытеснив Гамлета, став героиней главной, единственной, невиданную свободу оглушительно, блистательно обрела. На глазах раздуваясь, благоразумно осторожного Полония изображала. Её Гамлет появлялся, словно выпущенный из ада на волю, в не застёгнутой одежде, спадающих до пяток чулках. Получалось, сбежав ото всех, Офелия не может с ними расстаться, забирая живых и мёртвых в безумие. Подумалось: что бы сделал, увидь эту Офелию наяву?

Вспомнить, где встретились, он не мог. Глаз выхватил, одел в белое, он с Офелией заговорил, не удивляясь, что она, как в спектакле, говорит чужим, теперь его голосом. Всё смешалось, стёрлись границы между спектаклем и явью, он побежал к ней, она – то к нему, то от него. Так вместе они бежали несколько лет, счастливых и тягостных, бежали навстречу смерти Офелии-Анечки, случайной или намеренной, никто никогда не узнает. Про живую ничего нельзя было знать наверняка, что уж о мёртвой. Одно знал точно: свою вину. Был бы с нею всегда, каждый день, каждый час, была бы жива. А был от случая к случаю, ей, слабой и беззащитной, было этого мало.

Он тогда занимался циклом «Библейские аксиомы». Его коньком (Анечка: идеей навязчивой) было стремление, очистив текст от толковательных наслоений, обнажить исконный, не залапанный смысл. Тогда-то и прозвала: мой пшат, имея в виду значение на иврите: прямой смысл, откопав, что существует кустарник с таким названием, со съедобными плодами к тому же. Самое главное и забавное: неведомо где растущий, пшат относился к семейству лоховых. Так что синонимом слова пшат было неизбежное: лох. Его межъязыковые игры не занимали. Ну, пшат, ну, лох. Писал и говорил он по-русски – обретя опору в иврите. Чтобы дышать широко, необузданно вольно по-русски, не опасаясь заглотнуть больше воздуха, чем выдержат лёгкие, нужен был скрижальный иврит – незыблемый, вечный, в пустыне скала. Начал учить ещё там, в Городе садов, часто по дороге на службу. Кстати, сюжет. Дорога была в полтора скверных часа, особенно в слякоть и дождь, последние годы редко сменяемых теплом или снегом. Приезжал в мокрых носках. Некоторые сушили на батареях. Он стеснялся. Было мокро, муторошно и противно. Воняло. Человечиной. Вонь самая скверная.

В созданном им с Анечкой языке было слово универсальное, бесчисленное число оттенков имеющее, в основе своей обозначавшее: хорошо, а с «не», дело ясное, плохо. По стечению обстоятельств таким словом был «суп». В первый раз в её каморке появился уставший, голодный с букетом роскошнейших роз. Кроме картошки, лука и масла оливкового, не было ничего. Через двадцать минут он был приглашён на обед: на белой скатерти тарелки, супница с горячим картофельным супом того точно вкуса, который однажды в детстве был на случайном обеде и с тех пор не возвращался ни разу. И вот – суп, который, ставя в вазу букет, сопроводила китайской сентенцией (был период Дао и риса): «Усилия мудрого человека направлены к тому, чтобы сделать жизнь сытой, а не к тому, чтобы иметь красивые вещи».

Познакомила со своими друзьями – студентами из Тайваня, то ли уже поженившимися, то ли откладывающими свадьбу до окончания. Вместе долго и тщательно готовили еду из трав, вершков-корешков, вместе читали (они – ей переводя) трактаты тысячелетние. В студентах ощущался западный, хотя не слишком многолетний, привой. Подчёркивали собственную особость и самобытность, с Западом несравнимость, и в то же время невольно, как говорила Анечка, соскальзывали с тысячелетней горы на юные холмики Запада. Анечка и студенты дорожили друг другом. Когда те, закончив учёбу, уезжали, устроили ужин, во время которого, словно прощальными приветствиями, обменивались формулами тысячелетней мудрости, изящными, парадоксальными и безжизненными.

Студент, выпив рисовой водки: «В мире нет ничего, что можно было бы сравнить с учением безмолвия и пользой не деяния».

Студентка, не выпив: «Не выходя со двора, мудрец мир познаёт».

Анечка, надышавшись: «Знающие не говорят, говорящие не знают. О, несчастье! Оно основа, на которой держится счастье. О, счастье! В нём несчастье заключено».

Его позвали. Он посидел. Выпил (налили), не ел (и не предлагали). Ушёл, чтоб не мешать.

Вслед за китайскими явились друзья индийские, их почти не заметил: один из давно преследующих сюжетов сломил сопротивление. Получался роман, требовавший много времени, пропасть сил. Анечка уехала в Индию, откуда время от времени присылала открытки с местными красотами и по электронной почте короткие письма.

 

Священные коровы ходят везде: тощие, грязные и несчастные. Не сравнить с теми, которых кормят-поят на фермах: толстых, чистых, счастливых. Хотя, кто может знать, в чём счастье коровы, если о человеческом счастье мнения противоположны. Так вот, скажу я тебе: быть священным (или освящённым, не знаю разницы) – это несчастье. Рассказывают, даже во время страшных неурожаев, которые и сейчас здесь дело не редкое, когда с голоду вымирали деревни, стада коров среди мёртвых бродили. Это считается доказательством высшей религиозности. По-моему, главное в том, что индуизм (как я понимаю, хотя мало-мальски сведущий непременно заметит, что единого индуизма нет и в помине) – это религия смерти. Для нас смерть – жизни конец, для других: новой жизни начало, для индуса жизнь – смерти конец, начало страдания.

Я, наверное, тебя маненько запутала. Не сердись, и сама я запуталась. Пока. Не скучай.

 

Вчера пошла в ресторан пообедать. От жадности заказала суп и какое-то мясо. Всё – индийские блюда. Какой смысл есть европейское в Индии? В больших городах, кстати, ресторанов с европейской кухней полно. Обычно в богатых районах, где живут иностранцы. Так вот. Пока готовили, принесли пури, лепёшки, которые готовят, окуная раскатанное тесто в горячее масло. В масле они раздуваются и немного обжариваются. Подержат минуту в масле (я видела, как это делают) – сразу на стол. Пока принесли заказ, я напробовалась и не ела почти ничего. Пришлось, заплатив, постыдно бежать. Зато пури – удивительно вкусно. Научусь. Приеду. Тебе приготовлю. В другой раз я уже умная заказала самую малость, и к ней чапати, лепёшку, которую, слегка обжарив, кладут на открытый огонь и быстро крутят, чтоб не горела, пока не получится шарик. Его надо помазать намазкой-приправой (название не запомнила). Объедение. Боюсь, такое приготовить я не сумею. У меня всё сгорит. Придётся тебе обойтись только пури. Пока. Не голодай.

 

Индия – парадокс. Не в том смысле, что из парадоксов слагается, в обыденном смысле их, наверное, не больше, чем в каком-либо месте другом. Сама сущность парадоксальна. Здесь всё на месте стоит, а если движется, то неохотно. Двигаться индийцы не любят. Огромное число людей за свою жизнь не бывает дальше соседней деревни. А если едут, то с точки зрения белого человека (идут пионеры – салют Киплингу), делают это противоестественным образом, набиваясь в автобусы, машины и поезда так, что сардины в банке от простора, на них глядя, кайфуют. Одним словом, не-движение есть идеал. Сядь в позе лотоса, созерцая свой путь, постигая тайны Вселенной и поднимаясь к нирване, что переводится как «безветрие». Нирвана может быть представлена образом опавшего паруса, по крайней мере, я себе так представляю; индус, возможно, шёл бы противным путем, представляя ужас летящего паруса. Нирвана – уничтожение свободы воли, по сути – самоубийство. Нирвана – анти-творение. Иудей – со-творец Господа, творит себя и Голема создаёт. Творит эллин – со-творец богов и богинь, скульптор ваяет развратную Галатею. Идеал иудея и эллина (есть эллин и есть иудей): творение, жизнь. Идеал индуса: уничтожение, смерть. Отсюда мой вывод: жить хорошо на Западе; умирать хорошо на Востоке. Вот где они (фигушки Киплингу) сходятся: там, где сходится всё и всегда, всё – навсегда: в жизни-смерти. Я так очень путанно понимаю, прости

Так вот. Индус вроде стоит на месте, никуда не торопится. А на самом деле бежит. Впрямь, есть от чего. Жизнь можно назвать сносной (в разной степени, разумеется) лишь в нескольких городах, точней – в районах, где богатые буратины-индусы устроились по-европейски, по крайней мере, очень похоже. Остальное с точки зрения Киплинга: жуткий мрак и мрачная жуть. Смотришь, стоит, не торопится. На самом деле бежит. От чего бежит, видит каждый: грязь и вонь, коровы и обезьяны. А вот куда – для чужого загадка. В одной песне поётся о страшной грозе, не дождь – страшный потоп, гром и молния, а в пещере монах, погрузившись в себя, единственного и любимого, на берегу реки: всё в травах, цветах. Мир трепещет в страдании, монах и счастлив, и весел.

Брахма для индуса – точка отсчёта. Всё создаётся и разрушается, и вновь создаётся. Созидание – это день Брахмы, разрушение – ночь. Брахма – жизненное начало, потому вне морали. Душа, участвуя в переселении душ, сперва живёт в чём-то низком, вроде червя, затем попадает в тело приличного зверя и, совершая своё восхождение, оказывается в теле человека, низшей касты, однако. Наконец, если карьера удастся, попадает в тело представителя высшей касты – брахмана, после смерти которого совершает последнее бегство из мира, освобождается от материи и растворяется в Брахме. Порядок восхождения, если угодно, бегства (это главная цель), может быть и нарушен, если в одном из своих воплощений душа совершит преступление. Тогда падает вниз. Например, из тела козла в тело ящерицы. Вот так. Значит, я определяю своим поведением будущее своей души. Это называется карма. Пока. За умничанья мои извини.

 

Распространённое заблуждение: настоящее вырастает из прошлого. Неверно. Прошлое вырастает из настоящего. Если нет в живой памяти чувствований прошлых событий, их вовсе не существует. Ладно, пусть настоящее есть следствие прошлого. Но тогда и прошлое следствие настоящего. Только, что вырастет из прошлого в настоящем, мы уже знаем, а что из настоящего в прошлое прорастёт, не знаем ещё. В любом случае прошлое мы выбираем, а настоящее обрушивается вдруг, незванно-негаданно. Похоже, я снова запуталась. Немудрено: холод могильный, когда, наконец, потеплеет? Пока. Пришли немного тепла.

 

Записалась на йогу. На первом занятии ученики сидели вокруг учителя, он на скверном английском (но можно понять, помогает руками) рассказывал, что жизнь получается в результате соединения двух субстанций, духовной и материальной. Я сразу подумала: инь и янь, ты и я. Только если с инь и янь всё понятно, то с субстанциями дело сложнее: какая духовная, какая физическая? Ладно, когда-нибудь разберёмся. Он тем временем говорит: субстанции друг к другу притягиваются. Вот это точно. Не сознавая отличий, не ведая, чем это грозит, ты ко мне притянулся. Ну, и я к тебе тоже. Так вот. Как только душа человека осознает, что её природа от природы материи отличается (как это, мне совсем не понятно), тут же освобождается от докучного (это не он, это я от себя) тела. После смерти такую душу уже никакая материя не притянет, значит всё: она больше ни в кого не переселится, а растворится в духовной субстанции (как это представить, не знаю, а он не рассказал). Так душа выходит из порочного круга: туда-сюда, вверх по лестнице (если ведёт себя хорошо), вниз (если плохо). А поскольку в любом теле душе паршиво, потому как любая жизнь (хоть в черве, хоть в министре) есть страдание, то покончить с круговоротом души в природе есть цель, стремление и, если удастся, награда. Вот так. Пока. Как тебе такая награда?

 

К выходу романа вернулась. Оба события отпраздновали неделей в Париже, лёгкой, свободной, счастливой: разлука на пользу пошла. Всю ночь рассказывала ему. Переезжала из города в город в переполненных автобусах и поездах, преследовали голодные коровы и наглые обезьяны. В парижскую неделю вместе с ней в Индии побывал. Он спал до полудня. Она спала мало, как ела. Пока он спал, читала роман. До ночи гуляли по городу, избегая туристических мест, поздно вечером возвращались в гостиницу, где начинались сказки ночи тысячи и одной. Улетая, вдруг вспомнили, что за неделю ни в одном музее не побывали, ни в едином соборе. Вспомнили – засмеялись. Призналась, что надеялась к Индии его интерес возбудить. Его ответ удивил:

– Ты интерес возбудила и исчерпала.

– Ты хотел бы съездить?

Он промолчал. Объявили посадку, вопрос навсегда остался повисшим на выходе к самолетам аэропорта «Орли». Вопросы, оставшиеся без ответа, им жить не мешали. Не ответил – значит, ответа нет, или нет желания отвечать. Собрать бы все не отвеченные, разложить, проколоть, словно бабочек, и пришпилить. Пришпилить – куда? На этот вопрос ответа не было тоже.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2022 года

 

 

 

  Поделиться:     
 

Оглавление

3. Часть первая. 2.
4. Часть первая. 3.
5. Часть первая. 4.
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!