Бегство

 

Печальное повествование

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за февраль 2022 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Проснулся рано. За окном светло, и метёт, во все пределы метёт. Снежинки, будто не минула ночь, продолжают кружиться бесцельно, бессмысленно, тихо шурша. Улицы, крыши – всё замело, всё забелело. Ветки и провода прогнулись, отяжелев. Земля тяжело дышит, не в силах сбросить набухшее одеяло. Самому себе на удивление бодро и споро через полчаса вышел из лифта. У входа в ресторан стоял справа швейцар, похожий на отставного римского воина, и разговаривал с мальчонкой, похоже, носильщиком, которого он вчера не дождался. Слева у входа ввинчивалась в пространство византийская в чёрном фигура – видно, метрдотель, в проём двери поглядывающий за суетящимися официантами. Так, между Сциллой и Харибдой, между римским и византийским сюжетами он вошёл в пустой ресторан. Официанты тараканами бросились врассыпную. Шведский стол был таким, как везде и всегда. Необыкновенно толстые, безобразно набухшие сосиски лежали вповалку на блюде между сырами двух-трёх сортов и овощами, нарезанными к салату: помидорами, огурцами, четвертинками перцев и кольцами лука белого и сиреневого. Набрал овощей, заметив возвышавшиеся на столах конусообразные бутылочки с маслом и уксусом, жертвенно окропил. Положил на тарелку горячую булочку и уткнулся в окошко: средних лет дама с огромным вишнёвым янтарным ожерельем колдовала с огнём. Она подмигнула, и через минуту он получил сковородочку: два жёлтых грибка на белом снегу. Всё, как всегда. И всё было в масть. Главное – два сюжета, поджидающие у входа. Хорошо, дали позавтракать. Того гляди ворвутся, отберут сковородочку, овощи, булку.

– Чай или кофе? – Тележка неслышно подкатила к столу, или просто он не услышал.

– Чай. – Подумав, добавил. – И кофе.

– Обычный? Цветочный?

– Обычный.

У тележки не было больше вопросов. Удалилась, оставив решать: вправо двинуться или влево, в Рим или в Константинополь. Чувствовал: больше сопротивляться не сможет. Игра была как в стародавнем, из юности анекдоте. Жене сказал, что пошёл к любовнице. Любовнице – что к жене. А сам – в библиотеку. Покоя нет. Библиотеки закрылись. Остаётся одно: выбирать. Направо? Налево? Беда, но идти никуда не хотелось. Хотелось завтракать. Кофе – несколько горячих горьковатых глотков, затем – чай, в развалку, не торопясь. И это не всё. Можно встать, налить из кувшина, тот, наверно, грейпфрутовый. Соки в Риме, однако же, пили? А в Византии? Всё можно узнать про царей, императоров, рабов и восстания. Но что пили-ели, где какали-писали – труднее всего. Кофе был очень хорош. На удивление. В гостиничном ресторане. В честь прибытия, вероятно. Подозвал. Тележка тотчас же прикатила. Пустая чашка исчезла. И задымился горячий и горьковатый напиток богов и рано со снегом встающих праздношатающихся джентльменов, не первой руки, но и, конечно же, не бомжей. Интересно, если тележку снова позвать, сильно она удивится? Ладно, если не кофе, хотя бы грейпфрутовый, холодный желтовато-зелёный. Вот и желе, лимонное, малиновое, пусть будет лимонное. Ресторан заполнялся. Ни римлянина, ни византийца у входа не было больше. Оглянулся – видимо, в зале. Хотя римлянину, наверное, не положено. Он швейцар, ему у двери стоять, откормленным им мальчишкой-еврейчиком помыкать, а может, приходится чаевыми делиться? Хорошо бы спросить. Только как? Не подойдёшь ведь, не спросишь, делишься чаевыми? Интересно, а если спросить. Ответит? Промычит в ответ непонятное? Сделает вид, что не понял, о чём, собственно, господин, я не такой, такие у входа. Ну, византийца вообще ничем не проймёшь. Вот он где, у окна. Возвышаясь, глядит, подмечает, не даёт спуску официантам. Не чаевыми пасётся – упивается властью. Впрочем, и чаевыми, вероятно, не брезгает. Принимает нехотя, как красотка цветы, жеманно, устало, одновременно сколько прикидывая. Нет, знает не глядя. Опыт. Привычка. Многолетнее ремесло. Византия.

Лифт поджидал. По дороге раздумывая, куда по такому снегу податься – транспорт если работает, то с перебоями, остановился у карты. Улица, петляющая вдоль базара, закручивалась и расправлялась в направлении реки, через которую переправлялась по мосту, теряясь на другом берегу среди замковых стен. За окнами лобби белым-бело простиралась пустыня: ни верблюда, ни всадника. Город то ли ещё не проснулся, то ли вообще просыпаться не собирался. Ничто не свидетельствовало, что дороги начнут расчищать, как и то, что снег перестанет идти. Отсюда: в кроссовках далеко не уйдёт. Ему бы валенки серые не промокающие, в детстве застал галоши, скользкие блестяще чёрные, внутри подбитые красным. Галоши терялись, пройдёшь по снегу, одну наверняка в нём оставишь. С этими бесполезными рассуждениями он вошёл в лифт. Дверь со скрипом закрылась, медленно и натужно, так что оба, и римский, и византийский, бочком, вежливо, не мешая друг другу, успели протиснуться. Валенки – чепуха, а от сюжетов не убежишь. Что делать? Коньяк рановато. Вот тебе и глобальное потепление. На улицу не показаться – замёрзнешь. Но не сидеть же в гостинице. Созрел план. В кроссовках прошмыгнуть до базара: дорога знакомая, недалеко, может, какие-то лавки открылись. Удастся приличествующее погоде добыть, можно дальше шагать. Если нет и ноги промокнут – сушиться в гостиницу, согреваться. Через десять минут, миновав железную дверь в стене, припорошенную снегом, закрытую плотно, до базара добрался и в первой же лавке купил резиновые сапоги, огромные плотные носки, и, обмундированный почти по погоде, зашагал дальше, к реке.

Римский сюжет его не устраивал. Воин и мальчик – мелодраматично, сопля в шоколаде. Банально гомосексуально, нынче в пору одетыми бабами удивлять, а не мальчишками голыми. Если Рим, то иначе: строго, жёстко, упрямо. Хлеб и власть, а не сопливый мальчишка с престарелым придурком. Рим – это война, сначала – весь мир завоевать, под конец – от всего мира отбиться. Получится – откупиться, не получится – меч в руку, щит – на бедро.

Византийский получше, но и здесь множество чепухи. Попробуй элегантно ныряй в Византию, периодически выскакивая на поверхность к мистеру Нет, который вовсе как кукла. Он-то может не кукла, только что о нём знаешь? Скинет пиджак, что там под ним? Ладно, вперёд. Резиновые сапоги. Снег под резиновыми сапогами скрипит. Белизна. Воздух морозный. К чёрту сюжеты, и римский, и византийский.

Пробираясь по петле за базаром к реке, наткнулся на готический шпиль. Снег на нём не задерживался, он оставался тёмным, серым, на белом – чернея. Затем улица, как было обещано картой, петляя, подвела к золотому в белых снежных проплешинах куполу. Подумалось: по воскресеньям на этой петле столпотворение, одни шагают по направлению к шпилю, другие – по направлению к куполу.

Константинополь. Золотой Рог. Святая София. Все давно смирились, что на месте христианского Константинополя мусульманский Стамбул. Все, и Россия, которой историей назначено скифствовать, защищая Европу. Столетия мечта о Константинополе русскую мысль пробуждала. Это в прошлом, от которого следует откреститься, с которым следует расплеваться. Только как от себя откреститься, с собой расплеваться? Кому придёт сегодня в голову мысль о Константинополе? Не христианство на берега Босфора вернулось, но ислам вторгся в Европу. Утратив мечту о Константинополе, Россия потеряла себя. Обречённая, ещё трепыхается, лечь под кого: под Запад, сыто, расслабленно, или под басурман, жадных, пахнущих местью. Под Запад, конечно, приятней. Только никто спрашивать Россию не будет, её мнением интересоваться не станет. Византия сломалась ведь изнутри: прогнило, протухло. Так и Россия, которой – стать нужником басурманским.

Такой вот герой. Можно сделать его каким-то важным советником. Для самостоятельной роли, пожалуй, слишком умён и образован. С одной стороны, знаете, хотя, конечно, с другой. Для принятия решений не создан. Образ тянет за собой антураж: кабинет небольшой, но в Кремле, под рукой, с видом, скажем, на Дом на набережной. Есть реально такое место? Хорошо бы проверить. Но это не главное. Дом на набережной – родословная его и идеи. Сформулировать точно и однозначно: Босфор, Константинополь, пусть не сегодня, даже не завтра. Хоть никогда. Важна идея. Важен путь. И мечта: роль в истории – не прозябание на европейских задворках.

Написать сон-видение о Константинополе. Золотые купола. Синее море. И в полумраке, вдали от глаз в чёрном аскеты, живущие мыслью, отринувшие наслаждение. Сон – прямой контраст зримой реальности: жрачка, оргии, деньги. Главное: начало, конец. Начать, скажем, с первого дня в кабинете. Дорвавшийся молодой. Замечен на каком-нибудь форуме. Всё в новинку, всё ему в радость после студенческо-аспирантско-доцентского прозябания. Однокомнатная квартира, доставшаяся от матери. Недолгое родовое гнездо в Доме на набережной: создавалось впопыхах в одночасье и развалилось. Мать в лагере родилась: несколько точных черт, ситуаций. Через деда-профессора ввести Дом на набережной, отдать должное Трифонову, жаль его начали забывать. Подтолкнуть, несколько сочных аллюзий, а то и прямых цитат. Пусть в поисковике наберут, пусть его почитают.

Кстати, Константинополь и Сталин. Не подумывал тот о городе на Босфоре? Проверить. Вопрос – у кого. Если да, то через деда (может, и прадеда) мост перекинуть. Велел навести справки, позвал. Если да, то дед – византолог. Сохранялись же с прошлым какие-то связи. Не всех же людоеды сожрали. Придумать деду-византологу научную родословную.

Всё. Шире не надо. А то получится пудовое сочинение, от которого у издателей глаза полезут на лоб. Нынешний читатель большого не любит. Порция маленькая, диетическая. Жирного, сладкого, солёного – ни-ни-ни. Вот и приготовь ему вкусное. Ладно. Читателей не выбирают. Равно как и времена. Какое время, такой и читатель. И наоборот.

Если выклюнется из сюжета Сталин, будет прекрасно. Во-первых, Сталин всегда интересно. Без дураков, без читательского похабного интереса. Во-вторых, аскетизм. С одной стороны, византийский, с другой стороны… Может, сделать героя аскетом? Тайным. На людях, на службе такой как все, а от шума городского вдали наоборот. Такой себе Суслов эпохи развивающегося капитализма.

Теперь придумать конец. Важно, важно. Нельзя оставлять на потом. Не жизнь определяет смерть, смерть жизнь определяет. Пусть будет любовь. Безответная, изматывающая. Женат, конечно, женат. Все ведь женаты. Иначе подозрительно. Жена сама по себе. А любовь – из аскетичного тайного ряда. Все бесятся, и он вместе со всеми: джакузи, мальчики, бабы. А втайне – любовь. Муки творчества. Любовь и Византия. Сон: её лицо, утонченное, пусть её как-то зовут, а он называет София, её лицо выплывает из золота куполов и сини морской.

Важно: герой человек современный. Имя исконно-посконное. Например, Евстафий. А отчество – по контрасту. Аркадьевич, например. Евстафий Аркадьевич. Ничего. Можно подумать. Поупражняться. Так вот: человек современный. Прикованный к интернету. При случае пусть порассуждает о судьбах книги. Мол, ясно, что книга как источник информации себя изжила. Теперь книгой – название хорошее, путь остаётся – будут называть текст на электронных носителях, пара долларов – скачивай, что угодно. А книга в нынешнем виде останется в качестве произведения искусства, дорогого весьма. Олигархи будут дарить друг другу, заказывая, к примеру, экземплярчик-другой Пушкина с иллюстрациями какого-нибудь Глазунова. Дорого, оригинально, интеллигентно. Таких предметов, ушедших в искусство, немало. Блохоловки, к примеру. Давно уже нет, а кулоны всякие здравствуют, украшая.

Хороший ход. Выпускник МГИМО, работал в посольстве в Стамбуле. Стоп, наверное, в Анкаре. Ладно, в Стамбуле, в консульстве или туда наезжал, вёл какое-то дело. Тогда-то и зародилась мысль, мечтание дикое. А раньше? Почему бы его не столкнуть с мистером Нет. Скажем, студенты по обмену в Штаты летят. Мистер Нет в целях экономии везёт их с собой. Попросил список. Поглядел, увидел знакомую фамилию (с дедом в юности пересекался), пригласил попить чай-кофе, вот и начало карьеры.

Россия – Янус двуликий: цивилизаторским ликом она на Восток, на Запад – палаческим. Судьба Константина, второго сына императора Павла. Готовили к роли необычайной – императора Константинопольского. Потёмкин задумал возродить Византию. Юного Константина учили греческому, всячески эллинизировали. Оставалось дело за малым – турок изгнать. Не справились, пришлось Константину, уступив брату трон, заниматься делами в Варшаве. Когда в Польше вспыхнуло восстание, бежал из Варшавы, и, не увидев его подавления, от холеры скончался. Ещё Вольтер подстрекал Екатерину Стамбул захватить. Собственно, её подстрекать было излишне. Матушке-государыне такие исторические деяния были по нраву. Почему бы столицей империи не быть Константинополю? Ещё в древности русы на Константинополь ходили. Ходили воевать, вернулись крещёными. Олег, Игорь, Ольга и Святослав, наконец, князь Владимир, крестивший Русь, взявший в жёны багрянородную царевну Анну, сестру императора Василия II.

Начать с поражения. Не с осады Константинополя турками, что толку писать о бессилии византийцев, не способных себя защитить. Начать со штурма, когда султан Мехмед бросил на штурм янычар. 30 мая 1453 года в восемь часов утра Мехмед II торжественно вступил в столицу и приказал переделать собор Софии в мечеть, самолично сотворил там первую молитву во славу Аллаха. Фрески, мозаики замазали штукатуркой, и, не ведая того, сохранили. Когда в 1935 году, согласно декрету Ататюрка, Айя-София стала музеем, фрески, мозаики были очищены. Но в 2006 году там возобновили мусульманские обряды, что побудило американцев создать Совет по освобождению Святой Софии. Всё таким образом в узел затягивается. Дальше дело техники: перевести на язык доступный, понятный. Честный туповатый американец, хитрый злокозненный турок, с восточной изворотливостью изображающий из себя европейца, и – благородный русский, которому главное, следуя завету Вольтера, кремлёвские звёзды на Храме Софии пришпилить – Босфор озарять.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в феврале 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: