HTM
Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 г.

Михаил Ковсан

Кровь, или Жила-была Ася

Обсудить

Роман

 

Новая редакция

 

  Поделиться:     
 

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:
Номер журнала «Новая Литература» за сентябрь 2022 года

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

Опубликовано редактором: Игорь Якушко, 6.09.2022
Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7

Часть 6


 

 

 

Зубастая, по детскому выражению её мальчика, врачиха сетовала на здешнюю жизнь: думать надо без перерыва. Арендная плата, лекарства и материалы, а попробуй лишнюю сотню запиши пациенту – обидится, начнёт выяснять-торговаться, а то и вовсе к другому уйдёт. Каждые сто метров в центре – вывеска зубного врача. Вот и работай.

– Вы откуда, Нателла?

– Тбилиси. Арендная плата? Не знали, что это такое. Ну, переплатишь за материалы, так и тебе, кроме зарплаты, кто трёшку, кто пятерку-десятку, побогаче, и двадцать пять. Тебе давали, и ты, конечно, давала. Ну, вот, теперь всё по протоколу, – заявила радостно, долгое время не знавшая, что делать с незадавшимся зубом, и, наконец, добравшись до таинственного канала. Радовалась, будто всю жизнь искала такое редчайшее исключение из всех правил возможных. Исключение обернулось рутиной. Ничего исключительного.

Пока стоматологический Кант доскрёбывала и домазывала, думала, что её жизнь напрочь этому принципу противоречит: мужья – не так и не те, ребёнок – странно-туманно, профессия – первая непонятно что, а вторая...

Как и он, её мальчик, с детства крови боялась. Если отвертеться не удавалось, отворачивалась, чтобы не видеть каплю на пальце. Гнусное слово анализ возненавидела навсегда. И вот. Под её присмотром машины перекачивают сотни литров красной, иногда очень тёмной, иногда посветлей. Про себя называла эти машины очистными сооружениями. Какая разница, что очищать: кровь, нефть или воду. Существительное здесь эфемерно. Главное, определяющее суть явления, действие, предикат.

Очистные сооружения. Нет, всё-таки имя, название – важная вещь. Назвали посмертную книгу Олеши банально «Ни дня без строчки», представив каторжником, прикованным к галере письменного стола. Его-то – поэта, бабника, алкоголика, когда было – поившего, когда не было – пившего за чужой счёт, бравшего взаймы, не думая возвращать. Название скверное. Куда лучше – «Прощание с жизнью». Хотел назвать – не успел. Спасибо Катаеву: запомнил – и рассказал.

Поначалу вся кутерьма: кровь, машины, перчатки, больные –сумасшедшим домом казалась. После вечерней смены валилась в постель. Не было сил ни на еду, ни на разговоры. Утром – вставать и обратно, в сумасшедший дом возвращаться. Вся жизнь свелась к схеме: сон – кутерьма. До зарезу нужны были деньги.

Порой в выходные сидела в кресле, тупо уставившись в книгу. В то время с ним, своим мальчиком, осталась вдвоём. Уже не ребёнок, ещё не взрослый, он понимал, с ней творится неладное, но, как помочь, конечно, не знал. Притаскивал фильмы, по большей части комедии. Тупой юмор её только злил. Старалась не подавать виду, но он понимал. Всё понимал, как-то не по-мужски – чувствовал, что ли. Выходные и праздники – больше сна и роздых на совершенно необходимое. Что можно в долгий ящик откладывалось. Завтрашний день? Его не было. Необходимо было постоянно учиться. Каждый новый курс приносил прибавку к жалованью, небольшую, однако, не лишнюю.

Училась на курсах реанимации. В один вечер не слишком прекрасный осталась в диализном зале одна. Все разбрелись кто куда: кто ел, кто вышел на улицу покурить, старшая к врачу по делам. Всё было спокойно. Как у Трифонова: «В музее было безденежно и безнадёжно. Зато невероятное спокойствие». Оставшись одна, почувствовала тревогу. Ничего явного. Тихо обошла пациентов. Самое спокойное время: больные угомонилось, кто читал, кто смотрел телевизор – звук выключали, иначе диализный зал орал бы голосами разных каналов, самые мудрые тихо посапывали.

Всё было спокойно. По больнице шёл сумасшедший. Без бритвы, с растрёпанными волосами. Тихий, счастливый, не радостный человек.

Обойдя зал, присела возле компьютера проверить, готовы ли взятые в начале сеанса анализы. Вдруг катапультой выбросило из кресла: тихий, замирающий, взвизгивающий голос неведомо откуда нёсся по залу. Полетела вдоль кресел – голос, затихая, доносился, казалось бы, ниоткуда.

Это была случайная больная, чужая, которой не знали. Как оказалось, за ней, тихой и скромной, водились тяжёлые, ничем не объяснимые приступы. Приехала к внуку. Сын, огромный, отнюдь не юный мужик из серии рожа-пузо с мясистым, набрякшим лицом, усеянным мелкими красноватыми жилками. Надавить – кровь во все стороны брызнет. Привёз её вместе с сыном – чёрненьким стеснительным, симпатичным мальчишкой. Всем телом, словно в припадке эпилепсии, женщина дрожала и извивалась, тяжело дыша, глаза закатив. Морщинистое лицо одеревенело, чёрные крашеные волосы, как пакля, намокли.

Через мгновение, подкатив реанимационную машину (в отличие от дребезжащих тележек с препаратами, та двигалась бесшумно и воровато), она, придерживая язык, уже давала больной кислород. Вслед за вышвырнутой её голосом из кресла девочкой-практиканткой бежали врач и старшая смены. Когда подбежал весь этаж, положение стабилизировалось. Через полчаса, отойдя, та рассказывала ей, сидевшей рядом с креслом на стуле, о своей жизни, какой у них был дом в Касабланке – двухэтажный с садом, каким большим бизнесменом был отец – две фабрики по производству готового платья, несколько магазинов, женщины из королевской семьи заходили посмотреть и купить. Королевской племяннице – давней клиентке, когда та выходила замуж, было послано несколько платьев – роскошных. Она говорила, без конца говорила. Муж давно умер. Дети живут далеко. Соседи подобрались не те – кто из Йемена, знаешь, я их не люблю, хотя, конечно, все мы евреи, а эти русские – ты меня извини, но они открыли магазин, где торгуют свининой, у одной видела крест: грудь вся открыта, и между – присмотрелась, на золотой цепочке болтается.

Раз в неделю разбор полётов, на котором присутствовал весь персонал. На ближайшем обсасывали случившееся. «Если бы не Ася, – сказал завотделением, – всё могло быть гораздо печальней».

Впервые за долгие месяцы, вернувшись с работы, книжку открыла, а на службе стала внимательно прислушиваться к разговорам об очередях на пересадку, о Филиппинах, где это делают за сумасшедшие деньги, однако надёжно, о Турции, Косово, где деньги такие же, но можно просто-напросто влипнуть. С удивившей радостью прочла в интернете, что в Калифорнии научились выращивать кровеносные сосуды, используя клетки пациента, взятые с кожи. Первыми эти сосуды были имплантированы больным, нуждающимся в постоянном диализе. Поняла врачей, ощетинивающихся, когда речь заходила о пересадках: вокруг крутились огромные деньги, а где деньги – всегда проблемы с моралью. Органами торговали – в одних странах тайно, в других – почти открыто. С каждым годом рос спрос – предложение надо было деньгами подстёгивать.

Стала относиться к почечникам по-особому, словно к своим. Так евреи там и тогда выискивали родные фамилии среди награждённых. «Хоть небольшой человек, но Гроссман», – дежурная шуточка деда. Почечники и те, рядом с ними, были кланом, кастой, отмеченные ущербной избранностью – на страдания. Для неё самым близким стал в этой касте земляк, уехавший жить и умирать, как и она, на родную чужбину. Когда-то в молодости к жизни его примерялась, потом – к жизни жены его, самой верной, самой последней. Вспомнила шутку знакомца, вошедшего в лета зрелые холостяком: «Мне поздно искать жену. Нет времени на ошибку. Вдову надо подыскивать». Теперь уже пора к смерти земляка примеряться. Ужасной, нищей, беспомощной.

Добила Кармит, прочитавшая лекцию о почках в ТАНАХе. Зная многие места наизусть, особенно, так сказать, по специальности, поведала, что в древности у почек был статус органов, ответственных наряду с сердцем за мысль, интеллект. Почки часто служили метафорическим замещением (это сама, Кармит таких слов не знала, они были ей ни к чему) разума и души. Сидели в комнате персонала, и, вдохновившись, Кармит, забыв о еде: «Вот послушай. Сердца и почки испытывающий. Теперь тебе ясно, что знали великие. Сердце и почки – самое главное, не просто органы – вместилище души. Поняла?» Согласно кивнула. Ей было не только приятно понять, что говорила Кармит, но и что её понимание приятно Кармит, может, впервые в жизни кого-то кроме своих детей обучавшей. Вдохновлённая успехами, та продолжала. «Будут ликовать почки мои, когда уста твои говорить будут прямо». Могла продолжать очень долго. Но позвали – Кармит была старшей смены, и, стремительно выпрямившись во весь немалый свой рост, выскользнула – разбираться.

Огромное, похожее на вокзал, больничное фойе чьей-то властной рукой и лишними деньгами было населено прекрасными копиями. Всё больше французы-импрессионисты в роскошных музейных рамах, колупни – вылезет гипс. Каждый раз, приезжая на работу, приходилось идти по музею, который все пробегали, ни за что не цепляясь. Каждый раз было тошно от фальши, за подлинное себя выдающей. А поскольку фальшь была первосортной, становилось ещё более гаже. Подумалось: повесь одну настоящую работу – не заметят, пропустят. Фальшь подлинное уничтожает. Гения толпа может лишь затоптать.

Особенно любопытным было шествие по фальшивому музею публики религиозной. На одном из этажей размещалось родильное отделение, попасть куда можно только на лифте, путь к которому – через музей. Мамы рожали – папы со всей семьёй (цветов не несли) приходили проведать, поздравить, посмотреть на нового брата-сестричку. Обычно шли строем. Впереди отец, на руках которого подросший за год младенец. За ним – старшие дети, за руку младших ведущие. Мальчики: белая рубашка, чёрные брюки, которые у старших на ремне, как у папы, на резинке – у младших. У девочек в одежде разнообразие. Никаких ярких цветов. Пастельная гамма. Чем старше девочка, тем юбка и рукава блузки длинней. У старших – серьги в ушах. У младших – ленточка в волосах. Идут строем, даже малыши, если мяучат, негромко, с осознанием важности миссии. Идут по центральному проходу, самому широкому, между колонн. Тут идут потому, что в боковых проходах их делегации разминуться со встречным потоком не просто. Идут не спеша. Поджидая отставших. Идут, озираясь по сторонам. Никто из них в музее не был ни разу. Включая маму и папу. Идут степенно, пробираясь сквозь потемневшую от времени пейзажную классику и натюрморт, несколько потускневший, идут, не ожидая никакого подвоха, и вдруг натыкаются, скажем, на «Купальщиц на Сене» Мане или на его «Блондинку с обнажённой грудью», ту, которая с опущенным платьем, но в шляпке. Катастрофа. Отец вздрагивает. Девочки, подпрыгивая, шаг убыстряют – чем старше, тем, понятно, быстрей. Мальчики, напротив, останавливаются, словно о стену ударились, и продолжают движение медленно – старшие, шеи младшие выворачивают. Картина! Особенно, когда несколько семей сразу вышагивает. У Мане – водоворот. Нет бы его перевесить. То ли руки не доходят, то ли администрации наплевать. Рожают, принося в бюджет заплаченные за это больничными кассами деньги, и ладно.

В первый раз он, её мальчик, придя к ней на работу, удивлённый побрёл вдоль пиршества красок и форм. Чем дальше шёл, тем больше сомнений испытывал, пока не понял, что всматривается только он, все пробегают. Когда рассказывал, лицо вытягивалось, казалось, вот-вот зарыдает – от фальши, лжи и обмана. Никто не потрудился копия написать, умные сами поймут, что десяток-другой Дега не может обитать в больничном, пусть и роскошном с подсвеченным фонтаном фойе, а дураки…

Она, склонная к обобщениям и символам, видела в этом разгуле безвкусицы примету времени: фальшь не просто торжествовала – вездесущей победоносностью уничтожала едва проклюнувшееся живое, за которым она со своим мальчиком ходила по старым сараям, ангарам, закуткам, закоулкам, куда сердобольно пускали выставки нищих художников.

В отделении окна зашторены, коридоры без окон, целый день голубоватое жужжание сверху, в котором всё линяет и выцветает. Выйдешь на улицу – шок: кипение, многоцветье, весь спектр в одночасье. Вот так: чередование жизни и смерти, смерти и жизни. Забываешь, что же вначале: жизнь предшествует смерти, или – смерть жизни. Соединяет река берега? Разъединяет?

В отделении, куда пошла после курсов, атмосфера, хотя коллектив чисто бабский, была удивительной: кто мог помочь, помогал, кто мог помешать, не мешал. В стране туго с медсёстрами, как везде в цивилизованном мире. Одно время они с мальчиком её обсуждали, не податься ли года на три в Штаты, в Канаду. Мир повидать. И заработать. Требуется сестёр очень много. Желающих мало. У них сестёр не хватало хронически.

В ультрарелигиозных семьях, как известно, работают женщины. Мужчины заняты куда более важным: они учат Тору. Приходит молодая медсестра – берут с радостью, мест свободных сколько угодно, выходит замуж, и через девять месяцев всё, как положено. И так – сколько Бог даст. И она ни при чём. Не она обязана исполнять заповедь плодиться и размножаться, а муж, который обязан ещё учить Тору, конечно. Вот и учит, заповедь плодиться и размножаться с удовольствием исполняя. Она рожает, в кратких промежутках работая.

Просьбы подменить дело не редкое. Хотя никто не любит чужих на подмену. Но в безвыходных положениях не до жиру. Однажды случилось остаться ей на ночь в кардиологии. Опыта коротать ночные часы не было, но понимала: делай что угодно, только не спи. Ходила-бродила, смотрела и проверяла, болтала, даже читала стихи у окна, выходившего – удачно отцы-основатели пристроили кардиологию – на военное кладбище. Затем пристроилась в кресле у мониторов, которые, если порядок, жужжат, если что происходит, пищат пронзительно и противно. Через дверной не закрытый проём услышала русскую речь. Один говорит на новоязе, словами-плебеями полном. Другой – с акцентом и старомодно. Подумалось: порвалась связь времён, не сшить, не починить, не залатать.

Предутренние часы самые тяжкие. Крутишься – со сном как-то справляешься. Стоит присесть – сон мигом к тебе. Пей кофе, не пей. Но спать нельзя, потому что – всем это тоже известно – неприятности именно в это время случаются. Мистика: крутишься, сон отгоняя, больные стонут и дышат. Приборы работают. Тип-топ. Но чёрт или дьявол, или кто там ещё стережёт, выжидает. Существо терпеливое. Куда спешить, вечность в запасе? Каждый эти часы по-своему переживает. В зависимости от опыта. Редко – чужого. Позитивного – никогда. Всегда своего, негативного. Счастье, если стажёр заснул, а больной, прежде чем в ящик сыграть, успел заорать. И откуда у них, умирающих, силы берутся? Вот этому, разбудившему, которого в предутренний дьявольский час с того света вернул, по-хорошему должен бы спасший, спасённый от разных комиссий и от позора, всю оставшуюся жизнь платить то ли пенсию, то ли премию. Если б не он, время и деньги, потраченные на учёбу, коту были б под хвост. Вместо этого – охранник в кассе больничной, чай-кофе с утра и до одури, бесконечное радио, вся работа сидеть, с ума сходить тихо, бесповоротно. Конечно, ежели повезёт: суд будет милостив, лицензию отберёт, срок условный или работы общественные – скажем, на кладбище сторожем, или дерьмо чистить в уборной общественной. Вариантов много. На выбор. Лучше, дерьмо. Но – дело вкуса.

В глубине комнаты ноги одного и голова другого видны. Один с акцентом, другой без в комнате персонала за беседой тяжкие часы коротают. Кажется, выпили по чуть-чуть, чего быть не может никак. Просто устали, набегались, нагавкались с больными и родственниками. Все нервные, подозрительные, у того профессор десять минут стоял во время обхода, а нашему и минуты не уделил. Господи, дурак, скажи слава Богу, всё с вашим в порядке, день-два посмотрим и выпишем. А тому, бедняге, в лучшем случае операция не слишком простая, в худшем... Как дураку объяснить? Лучше смолчать. Всё равно не поймёт. Но этот дурак не агрессивен. А если срывается? Нервный дурак хуже татарина.

Сидит под мониторами. Сидит, слушает. Говорят громко. В конце концов, не её это дело. Слушая, через пять минут проникается биографией говорящих. Без акцента в недалёком прошлом заведовал кардиологией в больнице Четвёртого управления. Не в столицах, а во Владимире.

– Знаешь, что такое Четвёртое управление? А где Владимир, древняя столица России?

– Про Четвёртое знаю, оно, где начальство, значит везде. Во Владимире не был. Я учился в Тбилиси: фрукты, вино, тосты и мясо, утром – совсем замечательно: просыпаешься – и гамарджоба, знакомишься. Но только с русскими, с грузинками так не положено.

– Там девки за тряпки были готовы на всё.

– Зачем девки? Я там женился. Моя Таня верная, добрая и красивая. Вся родня её любит.

Пауза. Молчание. В наэлектризованном воздухе слышно жужжание: то ли мониторы, то ли мысли того, без акцента, еврея российского, и того, с акцентом, араба израильского, летают-витают, в нити сплетаются и порхают, мяч белый, поле зелёное, Метревели, Блохин, Яшин и хачапури, и сквозь строй имён знаменитых, как Бог из машины, его величество Лобановский.

– А Сталин любил хванчквару и герцеговину флор, – это, наверное, тот с акцентом, араб из Тбилиси.

– Ерунда. Кто-то когда-то увидел и брякнул.

– Ты в Тбилиси, в Грузии был? Знаешь, что такое алаверды?

– Знаю. Пушкин в бане мылся в Тифлисе.

– В бане во Владимире моются. Раз в неделю. В тбилисских банях пар, вино, удовольствия.

– Это в Сандунах удовольствия.

– Не знаю, в Сандунах не бывал. Я на втором курсе на Тане женился. С ней по Сандунам не поездишь.

Нити сплетаются. Мониторы голубовато жужжат. За открытой дверью стелется сюр. Спасает её телефон: сестра дежурная по больнице в эти часы названивает, как дела. Вообще-то должна все отделения обойти. Но где сил хотя бы на половину набраться?

Берёт себя в руки и, чтоб не уснуть, прислушивается к разговору, покатившемуся по иной колее. Араб, набиваясь в «свой парень», резко, что арабам не свойственно, жестикулирует, поминутно вставляя в речь слова, которым научился прежде других. Акцент служит оригинальной оправой, в которой любой поднятый с мостовой осколок булыжника засветится, засверкает.

– Желающий нам, арабам, польстить, скажет, что мы созерцательны, тот, кто хочет сказать правду: ленивы. Мы пристойно живём, только имея нефть или евреев. Евреи – лучше, надёжней. Но то, что сказал, имеет право говорить только араб. Если скажет чужой – голову оторву. А вы, болтливые евреи, только этим и занимаетесь: мол, мы говорим правду, за что же на нас обижаться? Мы и не обижаемся – Алах акбар, мы голову отрываем.

– Если так, чего обижаетесь, когда отрывают голову вам?

– Э, дорогой, и ты туда же, хочешь обидеть. Не надо. Мы сами придумаем, кто нас обижает.

Тут, похоже, оба поняли, что зашли в своих откровениях далеко. Поняли – замолчали.

 

Ночь, глубокая ночь, и вдруг по всему дому, во все уголки проникая: «Ася!» Влетает. Беспомощный, маленький, недавно в школу пошёл, сидя в постели, расстёгивает пуговки на пижаме, словно дышать тяжело. Расстёгивает – не получается. Не плачет – давится страхом. Прижимая, расстёгивает пуговицы, целует и гладит.

– Всё хорошо. Что с тобой? Что случилось? – Слова глупые. Но сейчас других нет. Да и какие слова, когда страх её мальчика душит?

– Ему голову оторвали? Да? Скажи правду мне, Ася.

Накануне телевизор: суд Линча. Солдат заехал случайно. Подробностей не показывали, того, что увидел, было достаточно. Она молчит. Она целует и гладит. Сдерживаясь, чтобы не зарыдать. Он просит ещё:

– Ася, скажи. – Тише, спокойней.

Относит в постель. Он засыпает. Уходит, оставляя, хотя у них это не принято, в комнаты двери открытыми.

Двери открыты. Поэтому она рыдает, орёт, зарывшись в подушку. Ей кажется, это ему, её мальчику, двуногие голову оторвали.

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:
Номер журнала «Новая Литература» за сентябрь 2022 года

 

 

 

  Поделиться:     
 

Оглавление

5. Часть 5
6. Часть 6
7. Часть 7
508 читателей получили ссылку для скачивания номера журнала «Новая Литература» за 2024.02 на 28.03.2024, 19:50 мск.

 

Подписаться на журнал!
Литературно-художественный журнал "Новая Литература" - www.newlit.ru

Нас уже 30 тысяч. Присоединяйтесь!

 

Канал 'Новая Литература' на yandex.ru Канал 'Новая Литература' на telegram.org Канал 'Новая Литература 2' на telegram.org Клуб 'Новая Литература' на facebook.com Клуб 'Новая Литература' на livejournal.com Клуб 'Новая Литература' на my.mail.ru Клуб 'Новая Литература' на odnoklassniki.ru Клуб 'Новая Литература' на twitter.com Клуб 'Новая Литература' на vk.com Клуб 'Новая Литература 2' на vk.com
Миссия журнала – распространение русского языка через развитие художественной литературы.



Литературные конкурсы


15 000 ₽ за Грязный реализм



Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников:

Алиса Александровна Лобанова: «Мне хочется нести в этот мир только добро»

Только для статусных персон




Отзывы о журнале «Новая Литература»:

24.03.2024
Журналу «Новая Литература» я признателен за то, что много лет назад ваше издание опубликовало мою повесть «Мужской процесс». С этого и началось её прочтение в широкой литературной аудитории .Очень хотелось бы, чтобы журнал «Новая Литература» помог и другим начинающим авторам поверить в себя и уверенно пойти дальше по пути профессионального литературного творчества.
Виктор Егоров

24.03.2024
Мне очень понравился журнал. Я его рекомендую всем своим друзьям. Спасибо!
Анна Лиске

08.03.2024
С нарастающим интересом я ознакомился с номерами журнала НЛ за январь и за февраль 2024 г. О журнале НЛ у меня сложилось исключительно благоприятное впечатление – редакторский коллектив явно талантлив.
Евгений Петрович Парамонов



Номер журнала «Новая Литература» за февраль 2024 года

 


Поддержите журнал «Новая Литература»!
Copyright © 2001—2024 журнал «Новая Литература», newlit@newlit.ru
18+. Свидетельство о регистрации СМИ: Эл №ФС77-82520 от 30.12.2021
Телефон, whatsapp, telegram: +7 960 732 0000 (с 8.00 до 18.00 мск.)
Вакансии | Отзывы | Опубликовать

Поддержите «Новую Литературу»!