Кровь, или Жила-была Ася

 

Новая редакция

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

На чтение потребуется 5 часов 40 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Он, её мальчик, начитавшись, на диване разлёгшись, среднепоместного барина изображая, вещает, словно вычитал её тайные мысли: «Жалую тебе, Ася, поместье. С него будешь жить, оставив заботу о хлебе насущном. Живи, Ася, как птица, лети себе вольно, пой, щебечи...» Запнулся, ожидая подмоги.

В конце первого учебного года в студии, распуская на лето, дали задание. Выбрав один живописный или скульптурный мотив, проследить его развитие на возможно большом историческом интервале. От первых упоминаний до современных. Поразилась: в её время такое могло быть темой диссертации, кандидатской, а то и докторской. Думала, промучившись с выбором темы, схватится за доступное, лежащее на поверхности. Ошиблась. Не мучился. Посидев полдня, вытащил из интернета сотни две святых Себастьянов. Оказалось, более двухсот художников писали его, некоторые по нескольку раз. Перуджино – восемь. Ван Дейк – четыре. Гвидо Рени – пять. Даже беглый взгляд на легион святых Себастьянов свидетельствовал: сохраняя внешние атрибуты, словно отметины, указывающие на легендарный образ (казнь, стрелы), художники писали отношение к образу. Как говорил в таких случаях дед, что хотят, то творят.

Римский легионер, капитан лучников принял христианство и стал других обращать. Его казнили по приказу императора Диоклетиана: привязали к дереву, свои же лучники стреляли в него, потом, бичевав, добили и в канаву сточную сбросили. Поначалу изображали взрослым окровавленным бородатым мужчиной с сильным телом, искривлённым подвигами и временем, в одежде с нимбом вокруг головы, страдающим, истекающим кровью. Но тело, брошенное в канаву, никто не изобразил. Вот, это, обнаружив лакуну, и нарисовал он, её мальчик. Немолодой в окровавленной одежде бородато-усатый воин нашёл последнее пристанище вместе с дохлыми собаками, кошками. Его труп с лицом перекошенным и звериным блеском зубов (нет двух передних) ошарашивал отвратительностью. Глядя на него, начинало подташнивать. Это была первая работа серии, которую он скромно, постмодернистски назвал «Святой Себастьян. Дополнения и примечания».

Вторым примечанием был нереализованный в мировой живописи образ человека, чудом избежавшего смерти, героя и мученика, который спасает, согласно легенде, народ от чумы. Понятно, к реальному Себастьяну легенда о горожанине, которому было видение построить в честь Святого Себастьяна часовню, после чего эпидемия прекратилась, не имела ровным счётом отношения никакого. Поэтому его второй Святой Себастьян таинственно выступал, подняв руки то ли в молитве, то ли защищая людей от беды, выступал из городских стен, которые перед ним расступались. Стены эти одновременно были страницами книги. Такая в средневековом духе излишняя ясность, легко считываемая простота удивила. Подняла брови, и ответ получила: «Объясняю популярно для невежд». Покачала головой, не соглашаясь. В ответ руками развёл: твоё мнение услышал, остаюсь при своём. Так они нередко общались, то ли пробуя на зуб взаимопонимание, то ли просто пантомимою развлекаясь.

Но муж-воин – предыстория полузабытая. История началась, когда Святого Себастьяна начали раздевать и омолаживать. Исчезли борода и усы, мужественное лицо воина заместило розовощёкое юно губастое личико молодого солдата, почти мальчика. Тугие мышцы рук и ног постепенно уменьшались и истончались. Живот втянулся, бёдра стали поуже. Мальчишка поднял связанные руки и стал для всех уязвимым: для стреляющих лучников, от которых остались одни только стрелы, для бесчисленных зрителей, веками лапавших взглядами славного, отнюдь не страдающего мальчишку с гениталиями, прикрытыми набедренной повязкой, не столько скрывающей, сколько подчёркивающей. Перечень художников, лакомившихся Святым Себастьяном, почти бесконечен. Среди них Джованни Беллини, Сандро Боттичелли, Джорджоне, Ганс Гольбейн, Микеланджело, Рафаэль. Все писали его. Писали – был спрос. Художники – народ подневольный, впрочем, как все остальные: музыканты, писатели, об архитекторах речи нет вовсе.

Тело мальчишки светилось. Ненастоящие стрелы, вонзаясь в него, пускали ненастоящую кровь. Здесь он, её мальчик-художник, решил поиздеваться. Третий лист серии изображал откровенно гомоэротичного Себастьяна, на юном светящемся теле которого тщательно прописаны родимые пятна, на первый взгляд от капель крови совершенно не отличающиеся. Десяток игрушечных стрел деликатно, не отвлекая от главного, вонзались в весёлое тело. На лице у святого блуждала определённого свойства улыбка: мальчишка не тяготился вниманием, он им радостно жил. На стрелах – имена великих художников (выражая свою любовь к предмету, художники Возрождения писали на стрелах амура свои имена), рисовавших святого и обращавших его, как он язычников в христиан, в новую, отнюдь не христианскую святость. Хотя кто может сказать, что есть христианская святость, да и любая другая? Кто дерзнёт? Кто посмеет? Он, её мальчик, дерзнул и посмел.

Его святой Себастьян, только-только вставший с постели и наспех намотавший на узкие чресла повязку, выглядит не столько по утреннему отдохнувшим и свежим, сколько слегка помятым ночною, едва ли с одним только, любовью. Здесь художник подбирался к истине ощупью. Многие великие в качестве натурщиц, верно, за ту же плату, из экономии, использовали своих любовниц-блудниц. И хоть сохранилось куда меньше сведений, косвенных свидетельств о натурщиках-любовниках-блудниках тоже немало. Дерзновение её художника было и в портретах-шаржах великих, сотворивших красавца-мальчишку, в отличие от автора Дориана Грея, время вспять обративших и в тюрьму не попавших.

Ещё в одной работе на Себастьяна глядели разные лица, у которых было одно общее чувство, одно общее выражение. Бородатые сатиры с выпученными глазами впивались в нежное тело. Где увидел? Как подметил извечную тоску старости по молодости, вечную тягу стареющей тягостной умирающей плоти к юной живой и весёлой? Знала: ответа вопрос не имеет. Талант – не ответ. В цепь следствий-причин некуда вставить.

Всё лето насиловал интернет – на разных языках в разных поисковиках вводя Святой Себастьян, которого изобразил и стоящим между деревом и колонной, хотя было принято или – или. Поза юного блудника. В такой повсюду и ныне стоят, не видом отличаясь – ценой. Но художник, постольку художник, поскольку из бляди способен гений чистой красоты сотворить. Где он, её мальчик, нужный сор находил? Не знала. Может, сор был частью дара, которым был награждён, чтобы, по его выражению, гротеск крепчал – и стрелы наши быстры, как в изображении пронзённого фаллического вида стрелами Себастьяна. Разгневанные прихожане, пиная художника-святотатца, тащат из церкви вон. Тащат сопровождаемые вожделеющими взглядами прихожанок и прихожан. Один священник в фиолетовой рясе с моложавым трусливым лицом возглавляет процессию, всем видом демонстрируя негодование. Другой, постарше и посмелей, в кровавого цвета рясе, стоит за колонной и тоскливым взглядом их провожает, рукой лаская вздувшиеся гениталии мальчика-причётника. Показывая четвёртого своего Себастьяна, пояснил: существует рассказ о том, как святого кисти Фра Бартоломео убрали из церкви, ибо он возбуждал у прихожанок греховные помыслы.

Пятых Себастьянов было аж два. Один – сентиментально-чувственный, другой – мужественно-героический. Оба не столь Себастьяны, сколь их предчувствие. Пятые друг с другом спорили, точней, судьбами мерялись. Один – грубый воин, другой – изнеженный сибарит. Здесь художник, избыв гротеск, сарказм и иронию, внимательно нежен. Его отеческий взгляд с тревогой прозревает судьбы обоих. Откуда отеческий взгляд? Мужественный списан с луврского кисти Андреа Мантенья: стоящий, как статуя, на каменном постаменте, стойко противостоит будущему страданию. Другой списан с луврского работы Пьетро Перуджино – прекрасный эфеб, нечувствительный к боли, с глазами горящими. Сцена казни для художника только предлог для демонстрации обнажённого тела. Перуджино написал на стреле своё имя, что делает его соучастником казни, а может выглядеть объясненьем в любви.

Самым поразительным был последний Святой Себастьян, где единственный в серии раз был святым, непостижимым образом соединяя в себе предыдущих, одновременно их отвергая. Обезображенного и прекрасного, его к выгребной яме несут. Мёртв или жизнь ещё теплится, но реалистически выписанное прибежище, гнусное, отвратительное, его неизбежный удел. Прекрасный и жалкий, юный нежный Святой Себастьян – между жизнью и смертью, между жизнью мгновенной и вечной. Художник изобразил порог смерти, не испугавшись, хотя других, наверно, пугая.

Получив работы назад, что было в отзыве, не сказал. Показала работы Кармит. Та подумала, поморщилась и ничего не сказала. Но вдруг через несколько дней, словно продолжая прерванный разговор, процитировала: «День смерти человека дня рожденья важнее».

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за сентябрь 2022:

 

 

 

	Поделиться:

Обсудить