И вернутся к людям их имена

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2023:

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Другой темой, на которую неизменно сворачивали папенькины разговоры с управляющим, были крестьяне, которые досаждали ему самим своим существованием. Всё разрешалось Янкелем, сразу понявшим, что с этими делами к барину лучше не соваться. Даже докладывая о делах разрешившихся, Янкель видел, как недовольно морщится барин. Однажды он вдруг (такие переходы для папеньки были делом обычным) от крестьян перешел к евреям.

– Вы, евреи, несчастный народ. Вы никогда не будете равны сами себе. Разве можно писать о любви, если уже написана Песнь песней? Разве можно писать о бессмыслице жизни после Екклесиаста?

– Но то же самое можно ведь сказать о других. К чему русским писать о любви и бессмыслице жизни?

– Не скажите. Другой народ о любви и бессмыслице жизни скажет на своем языке, а значит совсем по-другому.

– Разве люди любят и сомневаются по-разному?

– В чем-то похоже, а в чем-то по-другому. Чухонку, к примеру, любят совсем не так, как малороссиянку.

– Так что же нам теперь заниматься коммерцией, позабыв о высоком? Может, все обстоит совсем иначе: тем, кто хочет что-то сказать о любви или бессмыслице жизни, надо тянуться, тянуться изо всех сил.

– Все равно не дотянитесь.

– Но если тянуться, то, гляди, и сам подрастешь.

– Тянитесь, только последние этак полторы тысячи лет у вас не слишком получается.

– Конечно, с Песнью песней и Екклесиастом ничто сравниться не может. Но вот в других областях...

– Коммерция? Финансы?

– Нет. Талмуд.

– Извините, батенька, не читал. Языка не знаю, а перевести вряд ли кто сподобится.

– Жаль.

– Жаль не жаль, а у нас, русских, своих дел хватает. Вот бы закон кто крестьянину дал, чтобы он день-деньской не лежал на печи и не ел калачи, а работал по совести.

– Ваше превосходительство разве не знает, что нужно сделать, чтобы крестьянин с печи слез?

– Ошибаетесь, даже если их отпустить на волю...

– С землей.

– Да хоть бы с землей. Конечно, кто-то начнет работать, а большинство как лежали, так и лежать будут. От праздника до праздника. Больно народ на праздники падок. Погулять, покуролесить, а потом лежать, сил набираться до следующего безобразия.

 

Может сложиться впечатление, что папенька вовсе забросил за обедами, вином и прогулками с дамами своего недоросля. Если так, это ошибка. Доказательство – история с приглашенным гувернером-французом, который в Сулимовке оказался примерно через год после прибытия туда нашего героя.

Первоначально задумано было отдать его учиться в проектировавшийся лицей в Нежине, который замыслили по примеру блистательного царскосельского, первоначально назначенного для воспитания царевичей, братьев государя. При этом, сказывают, лицей превратился в рассадник вольтерианства и масонства.

Однако время шло, а открытие нежинского лицея откладывали. Тогда, прослышали от знакомых, что в соседнем уезде отпускают гувернера – дети выросли, определились кто в военную службу, кто в гражданскую, самый младший готовился вот-вот покинуть отчий дом. Папенька навел справки о нравственности и познаниях француза, которому намерен был поручить воспитание сына. Отзывы были самые благоприятные. Француз был приглашен посетить Сулимовку для знакомства. Был обед с дамами, знатным бордо и прогулкой к каменным бабам, во время которой папенька обменялся впечатлениями о французе с полковничьей вдовой, своей постоянной конфиденткой. Впечатления были благоприятные, и мосье было предложено переночевать на диване в гостиной с тем, чтобы завтра ему подготовили комнату рядом с комнатой воспитанника и послали человека за вещами.

Комнату приготовили. Вещи прибыли. И начались ежедневные уроки французского языка, французской по преимуществу литературы. В этих предметах, надо отдать ему должное, мосье знак толк, равно как и в вине, которое с удовольствием обнаруживал за столом, когда появлялись гости, и от которого морщился в другие дни. Что до других предметов, как-то история, математика, география, то француз и по ним проводил уроки, однако то ли знания его были недостаточны, то ли он их недолюбливал, как бы то ни было, уроки были, но если пытаться припомнить, чему на них воспитанник научился, то вроде их не было вовсе.

Папенька был человеком, так он думал о себе, строгих правил. Поначалу он ежедневно просил у француза отчет о пройденном за день и даже самолично несколько раз являлся в детскую поприсутствовать – курил трубку и ухмылялся, демонстрируя отношение. Но со временем отчеты и посещения стали реже, а потом и вывелись вовсе.

Вспоминая свои детские годы и гувернера-француза, наш герой был благодарен ему за две вещи: за французский язык и литературу, и за гимнастику с обливанием холодной водой. Француз был большим охотником до телесных упражнений. Поутру, поднимая с постели воспитанника, он шел с ним на задний двор, если дело происходило летом, в нижнюю комнату рядом с людской, если дело происходило зимой. Они делали гимнастические упражнения, а потом, раздевшись донага, обливались колодезной холодной водой летом, а зимой садились в резиновые ванны, кулаком пробивая лед, который за ночь покрывал поверхность воды.

Узнав о странной причуде француза, папенька сперва весьма обеспокоился, не навредит ли такое здоровью. Он несколько раз присоединялся к ним по утрам поглядеть. С едва раскуренной трубкой он приходил на задний двор или в комнату рядом с людской и наблюдал. Но рано вставать не привык, да и плохо раскуренная трубка его раздражала, так что вскоре и эти посещения прекратились.

Однажды прошел слушок по округе, что в одном барском доме гувернер-француз начал скверно влиять на воспитанника. Одни говорили, что он внушает барчонку вольтерианство, другие – что склонил воспитанника к противоестественным отношениям. Каждый рассказчик добавлял подробности домашнего приготовления. Как и наливки-наедки, каждый поставлял подробности отличные от других, так что взять в толк, что произошло, было трудно. Говорили, все выяснилось случайно. По обычаям тех времен маменька подослала к своему недорослю симпатичную девку, сперва отмыв, самолично осмотрев и обрядив. Та пришла – отрок то ли в толк не возьмет, то ли вовсе к девкам нет у него тяги. Послала другую, наказав обучить сына искусству любви, но и та ни с чем воротилась. Иные сказывали другое. Мол, у отрока обнаружили письмо к самому Наполеону-злодею с просьбой принять его, русского отрока, в его французское сатанинское войско.

Впрочем, истины ради заметим, что в те времена такое случалось (здесь мы не о вольтерианстве, конечно). Однажды герой наш гостил у соседа. Тот был старше его двумя годами и покровительственно с ним дружил. Они нередко гащивали друг у друга, разгоняя скуку традиционными деревенскими удовольствиями: скакали на лошадях в сопровождении кого-либо из дворовых помоложе, хаживали в поле на зайцев вместе с папенькой нашего героя или старшим братом соседа, когда тот приезжал в отпуск из полка. Короче, обычно время проводили они весело, не скучая. По вечерам, после ужина по обыкновению часок читали, после чего слуга гасил свечи, и они отходили ко сну. И всегда после того, как свечи потушены, приятель-сосед заводил разговоры, точно намекая на что-то известное всем, а потом, понижая голос, говорил таинственно, словно рассказывая какой-то секрет.

Однажды после того, как слуга погасил свечи, оставив одну – ночную, слышит он, как друг напевает: «Allons, enfants de la patrie!»^[18], и на вопрос ответил, что это запрещенная в России «Марсельеза», песня французской революции.

В другой раз после того, как осталась гореть лишь одна, ночная, свеча, слышит, как приятель встает, подлазит под свое массивное крепостной работы бюро, достает из потайного места сверток. Устроившись на кровати, он манит пальцем. И вот они вместе сидят на кровати, и тот шепотом читает ему сочинение г-на Баркова, которое привез ему брат. Читает не книгу – рукописные листы. Сочинение называется «Григорий Орлов».

 

В блестящий век Екатерины,

В тот век парадов и балов,

Мелькали пышные картины

Екатерининских балов.

 

И хоть интрижек и историй

Орлы пекли густую сеть,

Из всех орлов – Орлов Григорий

Лишь мог значение иметь.

 

Оставив о рейтузах сказки,

Что будто х... в них выпирал,

Я расскажу вам без прикраски,

Как Гришка милости сыскал.

 

Через минуту оба читателя не слишком могли сосредоточитьcя, и, оборвав чтение, друг завел разговор, намекая на то, что есть нечто послаще отношений с дамами и девицами. Он даже открылся, что такого рода отношения по примеру древней Греции связывают его со своим гувернером. Наш любопытный отрок внимательно выслушал рассказ друга-соседа, но на применение услышанного наотрез отказался.

Хотя в другой раз – это было уже в Сулимовке, после откровения друга, когда тот остался ночевать, и они, ложась в постели, надевали ночные рубашки, самый честный орган явственно выдал его. Однако друг-сосед, связанный честным словом, только вопросительно поглядел на него и в ответ на отрицательное мотание головой с сожалением улегся в постель. Они долго не могли заснуть, молча лежа один в кровати, другой на диване.

Узнав такое о чужом гувернере, папенька взволновался и тотчас же взял свои меры. Во-первых, поручил Янкелю узнать под рукою, то есть скрытно, все, что можно, об их французе. Во-вторых, сам решил усилить надзор. Каждое утро рано вставал и присоединялся к ним, высматривая, нет ли каких признаков скверного поведения. Долго сомневался и все же по совету вечной своей конфидентки решился.

Главной в доме – как-то само собой это случилось, определилась ключница Матрена. Если не было под рукой управляющего, папенька относился к ней и всегда получал требуемое: то ли еду-питье, то ли совет. Как и любая баба, была она глупа и бестолкова, но преданна барину и богобоязненна. К ней папенька и обратился по щекотливому делу.

С ее помощью нашли на селе девку почище, сперва папенька с ней занялся сам, а затем нарядил к сыну, строго-настрого наказав всему обучить, а затем обо всем доложить. Та справилась быстро. Оказалось, что сулимовского отрока долго уговаривать не пришлось, а в отчете барину показала такое, что он тотчас же заключил, что сынок, пожалуй, его самого уже превзошел и учить его нечему. И откуда он научился? Не ведал папенька, что сынок до разных наук охоч. И поскольку помощи ждать было неоткуда, приходилось знания добывать самоучкой.

Однако папенька, как опытная гончая, взял правильный след. Француз, несомненно, зная толк по дамской части, нашел в лице своего взрослеющего воспитанника близкого конфидента. Да и где ему было другого сыскать: на десятки верст в округе не было правильного французского произношения. На первых порах француз помогал воспитаннику советами, а через короткое время немалую часть времени, предназначенного на уроки, они посвящали обсуждению успехов воспитанника. Для награды крестьянок молодой барин вскрыл копилку, содержимое которой поначалу было предназначено на выписку тех книг и журналов, которые отказывался выписывать батюшка, затем – на траты на ярмарке.

Первым и последним изданием, которое он выписал на копилочные деньги, – папенька поскупился, а крестьянки в жизни его еще не случились, было восемь томов «Истории Государства Российского» Карамзина. Когда он открыл первую страницу, текст его словно приворожил. Казалось, это не просто слова, но – музыка, подлинно музыка. «История, отверзая гробы, поднимая мертвых, влагая им жизнь в сердце и слово в уста...» Нечего говорить, он единым духом за несколько дней и ночей проглотил сочинение и тотчас начал снова читать.

 

Несколько успокоившись насчет нравственного и физического здоровья сына, папенька, верный своим либеральным убеждениям, решил, припомнив все, что было ему известно, побеседовать с ним на тему любви мужчины к мужчине, которая была широко распространена в Древней Греции.

Этими словами, когда они устроились друг против друга в креслах в папенькином кабинете, он и начал несколько тягостный и equivoque^[19], но, как он полагал, совершенно необходимый разговор.

– Понимаешь, мой друг, времена меняются, и, несмотря на великий вклад в цивилизацию древних греков, мы не можем перенимать все их нравы, тем более подражать им.

– О каких нравах, папенька, вы изволите трактовать? – Он прекрасно понимал, о чем идет речь, но высказать понимание... Нет, это было не для него.

– Понимаешь, мой друг, в Древней Греции был распространен, так сказать, особый вид учения, который включал в себя не только разные науки, но и все, что могло юноше пригодиться в жизни.

– Какие же предметы, которые могли пригодиться в жизни, папенька, ыы имеете в виду?

Папенька смутился, но смущение преодолевая, продолжил.

– Понимаешь, в Древней Греции были узаконены отношения между юношей и взрослым мужчиной, который становился для юноши как бы проводником в мир взрослой жизни. Отношения эти были исключительно добровольными. Юноша в любой момент мог от них отказаться. При этом был четко оговорен законом возраст: от двенадцати до семнадцати лет. Не старше, не младше. Их называли эфебами. Если юноша старшего возраста продолжал играть пассивную роль, – ну, ты понимаешь...

На эти слова пришлось благосклонно, поощряя папеньку, кивнуть головой.

– Ну, ты сам понимаешь... Этот юноша подвергался порицанию. Юноши вступали в такие отношения с взрослыми в двенадцать лет, тогда, когда девочек выдавали замуж.

– Что же мужчина делал с юношей, кроме «сам понимаешь»?..

Как раньше папенька, напуганный темой разговора, не заметил только пробивавшейся, как усики на верхней губе, иронии, так и сейчас не приметил вполне явственного, как пышные гусарские усы, ехидства.

– Наставник должен был обучать юношу сам или следить за его обучением, дарить подарки, часто обучать военному делу. А вот на острове Крит существовал обычай похищения юношей. Его описание, если мне не изменяет память, мы находим у Страбона. Он пишет, что достойным любви считался юноша, отличавшийся не красотой, но мужеством и благонравием. Одарив юношу подарками, похититель с друзьями и похищенным проводили два месяца в праздничных трапезах и охоте. Потом юношу отпускали с положенными по закону подарками: военным убранством, быком и кубком, а также множеством настолько ценных предметов, что из-за больших расходов друзья нередко похитителю помогали, устраивая складчину. Юноша приносил в жертву Зевсу быка и устраивал угощение для всех, кто с ним возвратился.

С этими словами, закончив положенный им самому себе урок, радостный и возбужденный, папенька стал чесать себе нос. И тут его подстерегал неожиданный удар:

– Кому же мне, папенька, в таком случае приносить жертву? Мы ведь не веруем в Зевса?

– Что ты, что ты, – папенька замахал, как ветряная мельница, руками. – Мы ведь не древние греки. – Всё. Всё. Пойдем-ка обедать.

И он выпрыгнул из кресла по направлению к столовой, да так прытко, будто сидел на осином гнезде.

 

 

 

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: