И вернутся к людям их имена

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2023:

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Свернув с дороги, остановились у ручья. Понукая, постегивая волов, чумаки выстроили табор. И началась суматоха. Дома ли, в дороге – подготовка к субботе всегда весело, всегда суматошно. Из возов вытаскивают горшки и кастрюли. Резник режет кур. Носят воду, разводят костры. Топлива мало – что в скудной рощице, раскинувшейся по соседству с ручьем, наберешь? Но прошло немного времени, и костры горят, варят рыбу, бульон, чолнт готовится занять свое место на огне до утра.

Солнце заходит. На земле вокруг костров овчины постелены. Мыться и одеваться. Суббота! Вначале к ручью идут матери с младшими. Затем дети постарше. И, наконец, очередь взрослых.

Чумаки с помощниками-мальчишками повели волов на водопой. Остался только один, самый старый, с мальчишкой. Они развели костер и готовят ужин. Старый чумак, пристроив на огне большой котел, достал из мешка сушеные грибы, положил их в малый котелок, залил водою.

– Що треба для куліша? Сало, вода. Та що найдеш – усе згодиться. Сало дрібно поріж та засмаж. До шкварок додай дрібно порізані цибулю та часник. Як цибуля стане жовтавою, вкинь гриби, а потім підсоли та все з юшкою постійно помішуй. А потім – пшоно. А коли пшоно почне розтріскуватись, додай потовчений часник.

Видя, что у мальца от рассказа уже слюнки текут, дед протянул ему кусок хлеба, соль и чеснок, и тот с аппетитом начал уплетать, помогая деду и слушая его рассказы.

А тот рад стараться, на россказни куда как горазд. Малец впервые с евреями встречается, вот и надо его надоумить, чтобы держался от них подальше, когда они руки моют и стряхивают воду.

– Чому, дід?

– Тому що в тій воді – чорт. Від нього у жидів богатство. На пейсах вони дають чорту смачне, він приходить в ночі, бере і залишає гроші.

Потом дед, уже помешивая стряпню, поведал, что если кто хочет отомстить за злодейство, то пусть даст денег на еврейскую школу или там синагогу. Евреи скорее Бога умолят и страшнее проклянут обидчика. Ну, а если кто заболеет, то тоже пусть даст – евреи упросят Всевышнего.

 

К нему, лежащему на возу, попеременно подходят сын, невестка и Авраам. Его не забыли. Он тоже готовится к встрече субботы. И, кажется, с её приближением, сил прибывает. Он просит, чтобы подложили овчину под голову и подвинули к краю повозки. И вот, он видит весь табор. Впервые с тех пор, как двинулись в путь, он видит их всех, и родных, и соседей. Всех тех, с кем рядом прожил он годы, ни разу далеко из селения не отлучаясь. Но всегда хорошо не бывает. Рано ли, поздно, но каждый еврей, молодой или старый, здоровый или больной должен изведать изгнание, дорогу – в никуда, в неизвестное. Его детям изгнание выпало в молодости. Ему – в старости. Но еврейская судьба никого не минет. Да и что это изгнание по сравнению с тем, что второе тысячелетие в изгнании весь народ. Когда наступит освобождение? Когда Господь простит Свой народ? Когда чаша страданий чашу грехов пересилит? А потому – благословенны страдания. Они Освобождение приближают.

Суббота! Ему легче дышать. Его глаза видят. Слышат уши. Чувствует душа приближенье субботы. Из-за него откладывали отъезд. Но дольше откладывать было уже невозможно. И он сказал: больше оставаться нельзя. Проходили русские солдаты, воняющие потом, водкой, луком и табаком, – и грабили их. Проходили турецкие – грабили. Но вот, вроде, и кончилась война – русские победили. Только теперь в разоренном краю было не прокормиться. Хорошо, что русским надо новый край заселять. С Божьей помощью там устроимся. Надолго ли? До нового изгнания.

Несколько месяцев назад стало трудно вставать по утрам. Но, преодолевая слабость, он поднимался и шел во двор следить за тем, как в бочки укладывали сельдь, лавровый лист, черные зерна перца. Сельди всегда нужно много держать. Ан, объявится богатый вельможа, которому взбредет в голову устроить пир. И ему блюдо из щек сельдяных подавай. Сами сельди потом раздают – кто челяди, а кто нищим.

Сколько чего класть, знали и сын, и работники, но только он всегда говорил: хватит, довольно. Каждому улову свое. Одной сельди больше лавра и перца, другой – поменьше. Но сельдь – это полнауки. Настоящая наука – копчение, там без него не управится никому. Потому и вставал, превозмогая боль.

Вначале по субботам с помощью сына и внука шел в синагогу. Садился в первом ряду и молился, просил Господа, чтобы продлил ему дни – пока не подрастет Авраам, будет сыну подмога. Но дни шли, не помогали ни травы, которые велел настоять синагогальный служка, ни порошки, что дал полковой лекарь, которому сын заплатил уйму денег да в придачу дал бочку с сельдью и мешок вяленой рыбы.

День ото дня было хуже и хуже. Вначале стыли руки, потом – и ноги. Чувствовал, как с каждым днем тепло покидало тело. Жар уходил – пришел холод. От него ничего не спасало: ни одежда, ни одеяло. Не спасало, потому что холод был не извне – изнутри.

И вот, он на возу, покачивается вместе с ним и видит в прорехах синее небо без единой тучи. Понимает: жарко, но ему холодно. Застыли покидающие его руки и ноги. Не спится ни ночью, ни днем. На короткое время не засыпает он – замирает. Глаза закрываются, но это не сон, это явь: хрип волов, крики мальчишек, скрип колес, перетирающих дорожную пыль, тихие разговоры идущих, усталый плач малых детей, которые в первые мгновения жизни уже познали горечь дороги, вечного еврейского скитания не в поисках радости, в поисках места, где можно прожить без страданий.

Он окончательно слег после грозовой ночи. Казалось, ливень и ветер вот-вот унесут их жилище. Поднимут на воздух, швырнут, и море поглотит их всех, старых и малых, больных и здоровых. Все в доме притихли, не спали, словно в ожидании то ли Божьего наказания, то ли Божьего чуда. То ли смерть, то ли спасение.

Сын выходил во двор. Ставил подпорки. Укрывал. Укреплял. Знал: тому не усидеть в доме, когда такое творится. Знал и то, что, как ни укрывай-укрепляй, все равно, когда на утро, даст Бог, всё утихнет, трудно будет от слез удержаться, видя картину разора. Лежал и тихо молился, чтобы все прошло, чтобы не было большой беды.

Вот тогда-то, когда в окне стало совсем светло от молнии, вспоровшей небо от края до края, что-то подняло ему грудь, отделив от тела, и волною, приятной, сладкой волной повлекло, отделяя от дома, от моря, гор и грозы, от всего того, с чем был связан всю свою жизнь – от детей, от внуков, работников, рыбы, рыбаков и их лодок, с сетями, снастями, от волов, чумаков, от мешков с солью и перцем.

Он отделялся от жизни теплой, странной и не больной волной. На море рябь, легкие волны, и он рядом с морем, на берегу, рядом с Сарой, несколько дней назад ставшей его женой. Беззаботен, строен и юн, полон любви и нежности к ней, с детства любимой. Она жена его, и он не знает еще, что на долгие годы ее переживет. Родив сына, умрет. И он отнесет ее на кладбище под горою, то, где хоронят евреев.

Давно, много дней назад прекратилась гроза, улеглись волны, отделявшие его от жизни. Отделяли – и отделили. И вот мелькнула надежда. Суббота! Силы дарующая. Всегда должна оставаться надежда. Даже в страшные дни у Иова она оставалась, хотя казалось, впереди ничего, ни единого лучика.

Они все расположились перед ним на земле. Мужчины и мальчики с одной стороны. Женщины с маленькими детьми и девочки – с другой. По-праздничному одеты, от костров – запахи снеди, волнующие благовонья субботы. Нет сил молиться. Но вместе со всеми он про себя шепчет знакомые с детства слова, первые, которым он научился.

Вначале научи сына сказать: Боже, мой Бог, а потом – мама и папа. Затем – рыба, ведь этим трудом повелел нам Господь кормиться.

С другого конца лагеря доносится запах похлебки и дыма. Чумаки ужин готовят. В огромный почерневший от копоти чан положили куски соленого мяса, шматки копченого сала. Бросив пару цибуль, высыпав в чан муку, залив водой и перемешав, они сидят, люльки курят и дожидаются, когда, выпив горилки, поедят и затянут протяжные тоскливые песни.

Суббота. Трудно ему поспевать за молитвой. Тем более трудно прошептать амень, но он знает, что должен все силы собрать и прошептать. Ведь их всего десять. Вместе с ним десять. Миньян. Потому если он прошептать не сможет, молитва будет совсем не такой. Десятеро, миньян – они весь народ. Если его не будет, не будет народа. Потому все силы собрать и прошептать: «Амень».

Он смотрит перед собой. Вот перед возом встали мужчины, все в сине-белых талитах, а рядом с ними еще без талита его первенец-внук, его Авраам. Авраамов талит – дедов подарок, лежит на возу. Приедут на место, в конце концов, доберутся, и первым делом надо устроить бар-мицву. Возраст пришел. Если бы не изгнание, они бы сейчас как раз и готовились к празднику.

Дожить. Он должен дожить до бар-мицвы. А потом, что ж всему свое время, время жить и время умирать, пусть тогда назовут ребенка его именем, если родится мальчик. Он умрет, и место в жизни займет Моисей, новый круг начиная.

Так и расходятся, как круги по воде, круги жизни. Круг жизни, круг смерти. Смерть – это жизнь. Жизнь – это смерть. Нет начала и нет конца.

– Аллилуйя. Амень!

И он повторяет: «Амень».

Все поднимаются, делают несколько шагов навстречу заходящему солнцу и поют песнь, славя Господа – возлюбленного Израиля, славя царицу субботу, Иерушалаим, Страну, которые – кажется на мгновенье, не вдалеке, а здесь, в таборе, между нагруженными возами, их с трудом тащат волы то по пыльной, то по размокшей от дождей дороге, тащат не из изгнания в изгнание, а из изгнания – к Освобождению.

Волы тащат возы к подножью горы: не высока, кажется, но долго вьется тропа к скале, поросшей травой, мелким кустарником. Припадая, натужно тянут волы груз изгнания. Медленно поднимаются в гору, и вот уже виднеется вдалеке, прорезаясь в скале, плато – широкая река, пирамиды, Египет, место изгнания древнее.

Все круче дорога, но все быстрее тащат волы, и снова виднеется вдалеке, в скале прорезаясь, плато – две реки с зелеными берегами, и где-то там, крошечные, словно смотришь на них с небес, города – пристанище евреев по пути домой из изгнания вавилонского.

Чем выше, тем быстрее везут волы, тем чаще в скале прорезаются остановки евреев по дороге домой – места их изгнания. Вот промелькнуло знакомое: крымский берег, селение, полный рыбою двор, пыльный путь в Мариуполь.

Наконец, – видит он, не тащит, стремительно несется крутобокий разукрашенный вол: на спине серебряная попона, рога увиты лентами. Ветер его подгоняет – развиваются ленты. Воз летит, изящен, из золота-серебра, драгоценными камнями украшен.

И вот, стремительный бег завершен, вот, перед ними – Город неописуемой красоты, в воздухе парящий над миром. Перед ними – гора Мориа, Город семидесяти имен, Ариэль, Город, чье имя Господь.

Зубчатыми сапфировыми стенами опоясанный, нежно обласканный облаками, он парит над миром, куда приблизится – стихают волны, кровь перестает литься, умолкает вражда. Евреи выходят на улицу, без опаски идут в синагоги и молятся, молятся о спасении, о возвращении в Иерушалаим, город из золота и серебра, драгоценных каменей и воздуха, чистого, свежего воздуха, который всего важнее и золота, и серебра, и камней драгоценных.

– Амень!

Он шепчет «амень», и с ним возвращается из небесного Иерушалаима на землю, в табор, где жуют сено волы, скрипят возы. Молитва подходит к концу, сейчас встанут дети, прочтут сочиненную им молитву, сочиненную для детей. Дети хотят молиться, но слова взрослых им мало понятны.

Теперь молятся дети. Взрослые молчат. Их молитвы редко доходят до Господа. А детская молитва доходит всегда.

 

Отец наш небесный,

Отец наш – Царь наш,

Отец милостивый,

Охраняющий мир Свой,

услышь голос детей Израиля.

 

Храни нас и родителей наших,

братьев наших и сестер наших,

и весь народ Израиля,

и возврати пленников Израиля домой.

 

Благословен Ты, Господи,

внемлющий молитве детей Израиля.

 

Вместе с детьми он повторяет слова молитвы. Он видит, что Авраам, глядя на него, говорит эти слова. Он уже не ребенок. Необходимо как можно скорей сделать бар-мицву. Он достоин праздника.

Сын благословляет вино, выпивает, подносит ему, едва смачивая губы. Губы не разжимаются и тогда, когда он, благословив хлеб, подносит ему крошечный кусочек.

А суббота тем временем вступает в свои права. Получив субботнюю душу, каждый рад и весел от праздничной еды, приправленной дымом, от песен, приправленных горем. Закрыв глаза, слышит, про себя пытается подпевать, но слова заплетаются, словно ноги вола, на которого нагрузили больше, чем может снести. Снимешь груз, упавший поднимется сперва на колени, потом во весь рост. Отряхнувшись и промычав, пойдет, только его направляй. Так и он. Надо только, чтобы сняли груз. Поднимется. Вздохнет полной грудью. Пойдет.

Вот и чумаки на другом конце табора поднялись. Поднялись и тихо запели:

 

Ой помер наш чумаченько

В недiленьку вранцi –

Поховали чумаченька

У зеленiй травцi.

 

«У зеленiй травцi» – звуки истаивают, растворяясь в ночи. «В недiленьку» – это ведь в воскресенье. А сейчас – только начало субботы.     Только начало!

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: