И вернутся к людям их имена

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за январь 2023:

 

На чтение потребуется 6 часов 20 минут | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

В молодости по воле отца будущий губернский чиновник учил языки, налегая по моде тех дней на греческий и латынь. Он даже подумывал о духовной карьере. Но она не задалась по причине, по которой не задается большинство карьер, – романтической. Осознав, что серьезное продвижение по духовной лестнице связано с принятием монашеского сана, вошедший в юношеские лета он ощутил свое призвание к иной стезе, и, сделав решительный разворот, обнаружил себя выгодно женившимся на дочке новороссийского помещика, вовремя с малыми деньгами бросившего отцовский надел и теперь наезжающего в портовый город Одесса деньгами сорить. Впрочем, сыновей своих он успел поучить уму-разуму, а единственную дочку удачно выдал, пристроив зятя на заметную должность в соседнюю губернию.

Накануне отъезда губернского чиновника граф неожиданно пригласил его среди других во дворец, где они и были приняты в большой зале.

– Господа, каждый из вас, отправляя свою должность, обязан помнить, что он служит царю и отечеству. – Граф, обращаясь к чиновникам, всегда начинал с высоких материй и лишь затем переходил к вещам конкретным. – Помните, господа, могущество России прирастает не инородцами, но землями, которые инородцы населяют. Лучше всего, – прищурившись, граф изобразил что-то похожее на улыбку, – лучше всего было бы прирастать землями, так сказать, пустыми, лишенными населения. Но где такие земли сыщешь? Потомки Адама и Евы так плотно заселили мир, что скоро и в океане не сыщешь самого крошечного безлюдного острова. Так что, ежели кто вздумает стать Робинзоном, пусть знает, что острова ему не отыщется. – Его сиятельство решили пошутить. – Так что, господа, пусть каждый, отправляя (граф несколько замялся, поняв, что повторяется) должность свою, помнит, что он обязан споспешествовать исправлению нравов инородцев. Конечно, и исконные обитатели империи Российской не всегда достигают высот цивилизации и нравственности, но в силу исконных прав своих... – Граф запнулся, не зная, как выпутаться из «исконных прав», да так и бросил на полуслове, потому что главным для него было инородцы, а не «исконные», тем более что весьма затруднительно было порой определить, что это значит, кого включать, а кого нет в число исконных обитателей Российской империи. – Так вот, как вам известно, что за последние несколько десятков лет, в царствование матушки-императрицы и благословенного внука ее Александра... – Зал молчал, но граф почувствовал, что сидящие отметили отсутствие в ряду императора Павла, имя которого хоть и старались лишний раз не упоминать, но вот так, в ряду... – Россия при-ро-сла (желая подчеркнуть слово, граф имел обыкновение растягивать его, произнося по слогам) новыми землями. – Зал понял, что графу сподручнее было сказать «Новороссия», но уж больно не шло официальное название к этой задуманной несколько вольною речи. Чиновники знали, что не чуждый словесности граф, чрезвычайно чувствителен к таким вещам. – Одним словом, господа, я хочу обратить ваше пристальное внимание на то, как должно поступать по отношению к инородцам. С одной стороны, мы всячески должны споспешествовать искоренению из их среды всяческих национальных предрассудков, делая все возможное для сближения инородческого уклада жизни с великорусским. С другой стороны, необходимо помнить, что национальные предрассудки весьма живучи, и к их искоренению следует подходить весьма и весьма осторожно. Особые меры следует принять господам, имеющим дело с евреями. Помните, господа, это народ жестоковыйный, сиречь упрямый. Они с Господом Богом кощунственно спорили, так что, смотрите, они ведь хитры, бестии, объегорят кого угодно. С другой стороны, они по большей части замечательные промышленники и купцы. Им, агасферовым детям, скитальчество написано на роду. Незаменимы в пустынных, вновь заселяемых местах. Так было во многих европейских странах. Пока нужны, будем терпеть, а как нужными быть перестанут, то и прижать недолго. Но главное, господа, это порядок. Ему мы призваны служить царем и отечеством. А потому завтра некоторые из вас отправятся в путешествие с целью наведения порядка. Инородцы, в конце концов, должны обрести фамилии, что будет споспешествовать взиманию налогов, рекрутской повинности...

Граф попытался вспомнить, чему еще этого должно было споспешествовать, но не вспомнил. Пригладил виски и закончил:

– С Богом!

 

Уже смеркалось, и ехать дальше ночью не стоило, лучше было отправиться ранним утром. Но губернский чиновник среди прочего любил пустить пыль в глаза: как же, по высочайшему указу он скачет наделять фамилиями мещан города Мариуполя, скромного городка, раскинувшегося на месте, где сливается приток Кальчик с рекой Кальмиус, впадающей в Азовское море.

Мал городок, небогат Мариуполь. На улицах лошадей не увидишь – не Петербург: о восьми окнах карета, четверка взмыленных цугом, ливрейный лакей на запятках. Только великие люди его не минуют. Сам император Александр в июне осьмнадцатого проезжал. А два года спустя генерал Николай Раевский с семейством здесь побывал с красавицами-дочерьми и обезьяной во фраке, сказывали великий поэт, надежда России. Оно-то, конечно, на все Божья воля: пусть там поэт или же обезьяна.

Едва отпив чай и наскоро закусив холодной телятиной безвкусной и жесткой, как любое станционное угощение, он кликнул смотрителя и, протянув ему рубль, велел закладывать.

– Гляди, побыстрей!

– Куда вы, ваша милость, ведь ночь на дворе. Остались бы до утра. – Чиновник был единственным его постояльцем. А потому станционный смотритель не прочь был подзаработать. Особенно сейчас, ведь в эту пору проезжих немного.

– Не уговаривай. Времени нет. – И слуге, – выноси вещи.

Наш герой вообще редко обращался к слуге по имени. Ну, а нам, не удостоивших даже самого чиновника имени, имя слуги и вовсе ни к чему.

Услышав приказание барина, он нехотя встал с дивана и пошел во двор зажигать в карете у потолка свечу, закрываемую колпаком, и рассовывать по карманам вещи, которые чиновник имел обыкновение в дороге держать под рукой: несессер, медный бутыль с горячей водой у ног, бутылочку с коньяком – для поднятия настроения и согрева, книгу, заложенную изящной кожаной закладкой, подаренной чиновнику одной дамой. Напоследок слуга провел тряпкой по двум небольшим оконцам, тем самым завершив приготовления, и сам пошел устраиваться на облучке, рядом с ямщиком.

Признаться, чиновник любил, когда защелкивалась дверца, выделяя в этом мире маленький кусочек его личного, не тревожимого никем пространства. Закрытые шторками оконца кареты не пропускали внутрь чужой непрошеный взгляд. Его же взору были открыты места, которые они проезжали.

Забарабанит дождь, струйки побегут по стеклам, а внутри покойно, уютно, Морфей раскрывает объятья. Проснувшись, почему бы и не взбодриться хорошим глотком из дорожной фляжки и чудной байроновской строфой:

 

Какая ночь! Великая, святая.

Божественная ночь! Ты не для сна!

Я пью блаженство грозового рая,

Я бурей пьян, которой ты полна.

О, как фосфоресцирует волна!

Сверкая, пляшут капли дождевые.

И снова тьма, и, вновь озарена,

Гудит земля, безумствуют стихии,

И сотрясают мир раскаты громовые.^[8]

 

А затем можно достать полезную книжку, к примеру, такую, как эта, и прочитать описание Ноева ковчега, который не походил на современные суда с закругленным дном и заостренным носом, а представлял собой судно продолговатое, с прямыми углами и плоским днищем. Ковчегу не нужна была скорость – куда торопиться, все равно его капитан был не властен над водами потопа. Ковчегом не надо было управлять. Зато это судно было очень устойчиво и обладало большой вместимостью. 300 локтей в длину, 50 локтей в ширину и 30 локтей в высоту, что значит 133 метра в длину, 22 метра в ширину, 13 метров в высоту. Отношение длины к ширине 6 к 1 используется и современными кораблестроителями. На Ковчеге три яруса. А еще Ною было велено сделать отверстие в Ковчеге. Только не ясно – для чего. То ли это было окно для света или для воздуха, то ли и для того, и для другого.

Поездки нашему герою были по вкусу благодаря его умению фантазией раздвигать скудное каретное пространство. Вот и сейчас он ехал и думал о том, как все переплелось в этом мире. Макаров – казалось бы, самая что ни на есть русская фамилия. Ан, нет. Макаров – это мекадеш ришон, благословляющий первым. Так принято у евреев называть коѓенов, то бишь жрецов. Вот вам и чисто русская фамилия.

Разъезжая, он размышлял об отношениях человека с пространством и временем. Вспомнил, как в детстве с папенькой они добирались из Петербурга в Сулимовку: на перекладных, казалось, никогда не доедут. Чем больше скорость – рассуждал он, тем стремительнее пространство сужается. Той же скоростью определяется и отношение человека со временем. Только зависимость обратная. Чем быстрее человек движется во времени, тем большие исторические дали открываются перед ним.

Мало того. У разных народов разные представления о пространстве и времени. Среди греков много моряков, а потому их мир куда как больше, чем у русских, сиднем сидящих в своих деревнях. Помещик, тот хоть раз в год выберется в уездный город, а раз в жизни – в губернский. А крестьянин? Крепостной он и есть крепостной.

Или – подумать, евреи. Хоть не моряки, но разъезжают по миру. Если сам нигде не бывал, так родные – торгуют, кочуют. Хоть сам прожил всю жизнь в одном месте, так отец или дед был пришельцем. А пуще всего, есть у них пространство метафизическое – Страна Израиля, Иерусалим.

В своих многочисленных поездках чиновник размышлял о том, почему ему, человеку, по собственному мнению, не чуждому просвещения, его страна Россия видится в каком-то возвышенном, но грязноватом цвете. Почему он постоянно подсмеивается над ней. Вот Наполеона победили, и русские солдаты мочатся на парижских улицах, а гордости как не было, так и нет. Был короткий восторг – сгинул.

Россия в грязноватых сбившихся панталонах вприпрыжку догоняла Европу, обживая новое для нее пространство и новые для нее времена. В доме с замкнутыми дверями и затворенными окнами двери приоткрыли, окна отворили. Не нараспашку, не настежь. Не для всех – для немногих. И оказалось, что Россия – Европа, похожая, но не совсем настоящая. Сравнили, и вот огромная, она скукожилась, ощутив одновременно и огромность и малость. Россия распахнула окно в свое прошлое, обнаружив, что оно – малая толика, скромная страница мировой истории.

Открывая новое пространство и новое время, Россия обнаружила евреев не в качестве библейских персонажей, давно и навсегда вымерших, а здесь, у себя под боком, в новонажитых землях. Обнаружив евреев, Россия удивилась и, разинув рот, стала думать, что с ними делать. Похоже, по-настоящему свою вековую думу она так и не успеет додумать: евреи рано или поздно из России уйдут. Тесно им в этой огромной стране.

Эпоха, в которую его угораздило жить, представлялась Аврааму разжиревшим медведем, покидающим свою берлогу в поисках соседского меда. Он мед находит и пожирает. Соседей давит. Запах его вонючей шерсти разносится по окрестностям. Евреи производят свою толику меда, малую, не всегда медведю заметную. И, как могут, ее берегут. Учатся медведя беречься. Для них это дело не новое: не первый и не последний зверь в их судьбе.

Они – оптимисты. Навидались. Натерпелись. Пережили. Переживут.

 

Вот уже вторую неделю – от городка к городку – лошади споро несли карету по голой и пустой, как дообеденная столешница, степи. Лишь изредка вдалеке – жалкие, пыльные, низкорослые рощицы, да порой, когда, вильнув у подножья холма, дорога выносила своих путников на вершину, перед их взором открывались древние, увенчанные каменными бабами могильники – молчаливые свидетели навсегда канувших в лету времен.

Изредка дорога приближалась к морскому берегу. Тогда в лунном свете появлялись бесконечные – до горизонта, песчаные, ракушечные берега, омываемые мелким, насквозь прогреваемым жарким летним солнцем несоленым морем, кишащим тюлькой, хамсой, бычками, сельдью, кефалью, камбалой, и самое главное – белугой, осетром, севрюгой. В лунном свете берег сливался с морем, и порой чиновнику казалось, что не лошади везут по степи, но – он задремал – впряженный в лодку дельфин несет его по морю, оставляя за собой белые, высвеченные лунным светом буруны.

Обладающий даром пророчества, Посейдонов слуга, доставивший на берег рожденную из пены морской Афродиту, добрый ангел морской, на спине несущий бога искусств Аполлона, спаситель юноши с лирой – певца Ариона, вмещающий души умерших, которых он через море смерти доставляет на остров Благословенных, царь рыб, морской властелин, пронзаемый трезубцем – Христос, способный, выпрыгнув из воды, достичь звездного неба, заняв на нем свое место – созвездье Дельфина.

В полусне, не чуждый муз, он представил себя Арионом, обучающим греков гармонии. Порядок в государстве – разве не вид гармонии? А фамилии, которыми ему доверено наделять, разве не способствуют порядку, сиречь гармонии государственной? Вот и он, Ариону подобно, разъезжает по городам, гармонию порождая. Но всегда найдутся недруги, рады они досадить, а то извести, как корабельщики Ариона. Вот так и он, когда настанет последний час, обрядится в лучшее платье, встанет на носу корабля, пропоет песню – и бросится в море. Но чудо: дельфин вынырнет, примет его на широкую спину и в мгновение ока домчит до берега. Начальство воздаст ему почести, наградит орденом, а преступных недоброжелателей строго накажут – сошлют куда Макар телят не гонял, а то закуют в железа, и – в рудники.

К карьере относился достаточно равнодушно. Нет, он был не против получить чин или приличное место, а того гляди, и орденок. Да и прибавка к жалованью не повредит. Но – просиживать для этого в присутствии лишние часы, угодничать, подличать, лизоблюдствовать... Ни Боже мой, карьера этого вовсе не стоит. Службу, надо сказать, он почти что любил, умея из всего извлекать для жизни приятное. Эта поездка, казалось бы, вонь и грязь станционная, тряска дорожная, все вокруг норовят что-то урвать, а, поди ж ты, и здесь умудрялся найти что-то хорошее: быстрый взгляд исподлобья проезжей дамы, случайное общество государева фельдъегеря, намеками сообщившего ему новость, которой, вернувшись, он – также намеками, поспешит поделиться с приятелями. Да и мало ли что еще подстерегает чиновника, объезжающего уезды по служебной надобности.

Конечно, бывает совсем невмоготу. Порой находит такое... Но и против такой оказии у него есть выработанное опытом жизни лекарство. Коли в постели, то закутаться с головой в одеяло, а коли в дорожной карете – то в английский плед, позапрошлый год купленный на ярмарке в Мариуполе за целый рубль.

Мариуполь! Мал городок, но кого здесь только нет. Всех больше греков, переселенцев из Крыма. Вокруг города села: Бахчисарай, Ялта, Урзуф. Итальянцы строят суда. Греки ловят рыбу. Евреи рыбу солят, вялят. И все – торгуют. Кто только может.

На базарной площади – почтовая стация. Через Мариуполь проходят пути чумаков. Почему чумаки? Кто знает. Может, именем своим они обязаны слову чум, что значит ковш? А может, от татарского слова чумак, что значит извозчик. А может, чума виновата?

Сладко закутаться в плед с головой и подумать о чем-нибудь отвлеченном, непременно об отвлеченном, потому как жизненные впечатления, даже самые приятные, нет-нет, да и доставят нечто скверное, скребущее душу. А вот с отвлеченным такого не бывает, потому как ты сам эти картины и сочиняешь, сам эти впечатления на свет Божий выводишь.

И откуда они только берутся? Скажем, обитают в море дельфины. Славные, брат, создания. Прыгают в море, резвятся. А случись шторм. Буря случись. Корабли как щепки по морю швыряет. Того и гляди, потонет. Всё, кажется, корабль идет ко дну. Шлюпку разбило. Ты за какую-то деревяшку вцепился. Крепко-накрепко. Едва ль не зубами. Всё, кажется, еще минута и пойдешь ко дну, воды соленой нахлебавшись. Ан, нет. Промысел Божий спасет. Пошлет Господь тебе на помощь создание Божье – дельфина разумного. Он подплывет под тебя, на поверхность поднимет – дыши, мол. И к берегу поплывет, высадит на мели – живи человек, властвуй природы царь. Хорош царь, если с бурею совладать не может.

Жаль только, что о таких вещах никому рассказать невозможно. Приятели на смех подымут. Жена удивится, виду она не подаст – не первый год в браке, знает: обижать мужа не следует, себе станет дороже.

Право, право жаль, что никому фантазии эти рассказать невозможно. Они дорогого стоят. Может для этого и стоит жить. А то, что вокруг, суета сует, всяческая суета. Жизнь настоящая – вот она, в сновидениях и фантазиях.

Наделенный воображением, даром, как и всё, несомненно, случайным, он никак не мог для себя решить, напрасен он или нет. Конечно, немало приятных минут он испытывал благодаря воображению, переносясь в самые высокие, самые прекрасные сферы, наслаждаясь лицезрением неземных красот. С другой стороны, воображение не раз крало наслаждение реальностью. Какие волны могли соперничать с воображаемым морем? Какие женщины могли сравниться с теми, которые являлись в грезах?

А может, это и вовсе из сферы иной? Может, воображение – это талант, а его человек получает от Бога, и лишь перед Ним отвечает за то, как его употребит.

Жаль только, что не придумано средство, как эти фантазии славные в подлинную жизнь обращать. Взмахнул рукой – и вот тебе. Вместо унылой дороги – ни деревца, ни кустика даже, один песок на десятки верст, и вдруг вместо унылой дороги: буря, тучи сокрыли небо, волны – до неба, и вот она, смерть. Сил нет, даже крест сотворить, – как руки отцепишь? Тотчас пойдешь ко дну кормить рыб. И молишься про себя, Господа просишь не о себе, грешном, что о себе просить? О детках малых просишь да о жене. И вот тебе – чудо.

 

 

 

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в январе 2023 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: