Метель

 

Памяти Дмитрия Кавсана

 

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за апрель 2024:

 

На чтение потребуется два с половиной часа | Цитата | Скачать файл | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Монотонная ночная метель, дневной порыв усмирив, собакам озверевшей страсти беззвучно бросив: тубо, ночная метель монотонная бессонную тоску навевает, пляску снежинок в тугой узел танца свивает, вяжет неспешные сквозящие паутинные кружева, пену морскую из снега взбивает для скромной, не роскошно скоромной вопреки ожиданиям плоти величественной Афродиты, которая неспешно, кружева разрывая, из пены восходит, в дремоту почти бессонную попадая: во сне метель, наяву? Вопрос дрожит, пенится, расползается по телесности пенной богини, которой метель снеговая неведома: наверняка это из сна, в нём бессонная тоска разливается, чтобы утренней горечью обратиться невыносимой.

Утром метель, за ночь вконец одичавшая, распахивала ставни, обнажая семейные тайны, крыши вздымала, срывала все и всяческие маски вместе с одеждой, рвала афиши, растяжки, сорвав с тормозов, несла по ледяным улицам автомобили: всё для человека против него обращала. И – ни малейшей надежды, что одичавшая образумится или сдохнет, иссякнет, безумствовать прекратит, корёжа жизнь, пусть увечную, однако, привычную.

Замёрзшие птицы, похожие на большие снежинки, взлетев на ветру, опадали, кружили, подпрыгивали, как мячики, ударившись в стену, назад отлетали.

Замёрзшие рыбы подо льдом, позёмкой очищенным, скользили, словно течение их несло, но ветер менял направление – стремились назад, словно реки к истокам своим, заболоченным, назад, в леса тонкой нитью ручейков, ужами-змеями заползающие.

Метель – теней пожиратель – подстерегает их у светящихся окон, у фонарей, ещё не погасших, набросится – тёмными пятнами, осколками мелкими разлетаются, но даже самый малый клочок печальной участи, ему назначенной, не избегнет.

Метель, разбрызгивая льдистые грёзы, змеится, словно робкая мысль, корчащаяся в муках от неспособности проявиться, и, пытаясь сложиться, рыбой о лёд бьётся в поисках слова, ускользнувшего, не дающегося, непокорного – не словить ни удочкой, ни бреднем, ни сетью, слова, забредшего в чащу и безуспешно пытающегося вырваться, к индоевропейскому истоку вернуться.

Нечеловечески внятная метельная речь знамений, пророчеств полна. Лишь – разгадать, как, впрочем, речь любую пророчью. Кажется, не только речью неразгаданной пророка она зазывает, но, задохнувшись, на месте кружась, чёрную неснежность скрывая, призывает стать её частью, метельным бессмертием искушая: порождение сатаны, лукава метель, смертоносна.

Белым-бела, белоснежным-белоснежна метель, больным духом мятежна. И – черным-черна червоточина, чёрная чертовщина, стальная горошина сатанинская, которая есть дух метели, средоточие силы, белую плоть направляющая. Пока червивеет чёрная червоточина, буйствует метель, всё сметая с пути, слова и мысли леденя, плоть змеистыми вихрями снежными удушая, карает за вину отцов детей до третьего и до четвертого поколения, сугробы причудливых форм воздвигая, чтобы путнику несчастному соблазниться – в сугробе спрятаться от метели блажной, от колкого холода, от пронизывающей льдистости защититься и, застыв, к утру, к рассвету мутному кончить дни свои при дороге не слишком мучительно. Однако и здесь метель не отпустит – отпоёт, хоть ни имени, ни прозвания: раб Божий и всё. Хотя, что более надо?

 

В метельно-мятельные времена почтовые станции, вокзалы, аэропорты – перекрёстки на пути бегства из времени во время иное, из пространства знакомого в незнакомое – похожи на черепах, неподвижно вросших нижней частью панциря в землю, верхнюю выставив бедам навстречу. А внутри – масса плоти, то ли мыслящей почти, как тростник, то ли действующей согласно инстинктам, и это спасает, позволяя вздохнуть глубоко, не боясь холодом горло обжечь в минуты затишья, когда метель полнится внутренним голубоватым свечением, словно кровавым потом предсмертным, на белоснежности выступающим, чёрную бездну превозмогая.

Ловкий мастер сюжета, напёрсточно фабулу раскручивая, кружа и скрывая, метель направление главного дуновенья в глубочайшей тайне таила, обманно потоки белоснежного негодования своего посылая. Готовые обмануться обманывались, будущее лживо пророча, о чём еще Ветхий Завет отчаянно в слух глухих, в успех предостережения не веря, истошно задыхаясь, кричал.

Походя, от главного не отвлекаясь, во всю свою метельную ширь в пространстве распластываясь, во всю свою мощь ввысь взвиваясь, метель на окна убежищ от безумия своего накладывала узоры – словно заклятия волхвов-чародеев, оберегающие и украшающие жизни метельных заложников, которым рано ещё умирать: пусть живут, на метельные геометрические узоры любуясь.

А эти минуты прекрасны. Эти минуты обманчивы. Эти минуты коварны. В эти минуты так и хочется распахнуть окна и двери, сняв запоры, засовы: всё кончилось – метели нет и больше не будет, наверное, никогда, на нашей памяти – точно.

В эти просветы тихо и ласково снежинки влетают, в бабочек превращаясь, крылышкующих самозабвенно, бесстрашно в дурмане сиреневом предвечернем, когда сладковатый аромат маттиол ворожит слегка горьковатое, сладкое счастье, которое возможно лишь во времена безметельные дневных трудов и ночных наслаждений. Не то метель: ни бабочек, ни снежинок – масса снега, ветром гонимая, ни вкуса, ни запаха, только холод, пронизывающий до костей, только ветер, проникающий везде – не уберечься.

Какая тут черепаха, какое спасение? Судьба одна, что у автора, что у героев – плачевная. Всех сметёт, всех по ложбинам волчьим растащит, по оврагам медвежьим всех расшвыряет, всех в змеиные норы воткнёт.

Вот тогда-то на злобном ветру детским лепетом покажутся все мятельные приключения: учащённое сердцебиение, сближение и слияние, юный Вертер, который, однако, в самые метельные эпохи нет-нет да случается. И ничего не попишешь: написан Вертер уже – заново не сочинишь, от себя и в черепашьем панцире не укроешься – скорлупой ореховой от метельного безумия не защитишься, сидя сиднем в месиве человечьем хоть на вокзале, хоть в аэропорту, хоть в хижине станционной.

Автор щедр – непонятно с чего бы? – позволяет героям, как нынче принято говорить, локацию выбрать, для спасения эпоху избрать, только не слишком далёкую: он в истории не силён, ни одного исторического повествования не написал, грех домыслия на душу ни разу не взял. Не то чтобы только о том, что знал хорошо, сочинял, но всё-таки, всё же. Вот и метель для него не впервые, так что тяготы героев внятны вполне, их кружение бесполезное: не раз и не два сам так кружил, похоже, вскоре снова закружит, вслед за снежинками-бабочками полетит, с ними сольётся. И – затишье, замирение, летняя маттиоловая блажь оборвётся, и вместе с предшественниками великими своими по мятельной тоске поднятый ветром взлетит и малой снежинкой, крошечной бабочкой в метельной бесконечности растворится.

 

Со смертью автора герои исчезли, видимо, в ледяном безразличии, в метельной пляске смерти они растворились, обратившись в снежинки или в промежутки чёрные между ними, подобно звёздам в завораживающей бесконечности.

А метель, хронотопствуя гестаповато, за века от Сотворения к Апокалипсису привыкшая, что на пути никакого аэропорта или вокзала железнодорожного нет и в помине, а есть гуляй-поле, блажь пустая степная, билась упорно, самозабвенно о бетонные стены, стеклянные окна и прочие странности человечьи, где пытался ещё не покойный героя своего обрести.

Ждал-ждал – не дождался.

В метель прекрасно: в ледяную бесконечность с моста – пока долетишь, не успев замёрзнуть, успеешь весёлым очарованием незабываемым до последних мгновений жизни земной весьма кратковременной до краёв насладиться.

– Кто же это столь самозабвенно выпорхнул в метельную темноту?

– Кто – кто? Конь в пальто? Жан Кокто?

– Ку-ка-ре-ку! Ко-ко-ко!

Это только поначалу метель кажется ласково развесёлой, шебутной, шалопаистой. Присмотришься, приглядишься – совершенно иное. Какое – трудно сказать, однако, если постараться, почему бы и нет?

Как известно, метель обожает не только самой везде и всюду носиться, но и попавшегося над землёй возносить: подхватит под микитки не успевшего скрыться, долгополую одежду – пальто, бурку, шинель или что там ещё – разовьёт и потащит сперва едва-едва над землёй, затем всё выше, да так, что тому покажутся звёзды огромными, словно близко-близко к ним метель его вознесла, они уже размером с луну, а та – больше солнца, которое – мутный рассвет приближается – вот-вот взойдёт, и тогда метели не до вознесения будет – швырнёт несчастного оземь, снежинки его пощекочут глумливо, поколют и сугроб наметут: откапывайте и хороните! Такие вот шуточки метель себе позволяет.

Жутко любит метель могилы свежие заметать. Вот и эту с великим тщанием с большим желанием и даже любовью без единого тёмного пятнышка, без единой помарки ласково занесёт.

Белым-бело намоленное мело, малой малости не минуя.

 

Метель – подступающий горизонт, сужающееся пространство.

Метель – кружение, азарт, восхищение, из будничного бытия исхищение.

Метель – буйство неупокоенных душ.

Метель – это поэзия: буквы – снежинки, ритм – это ветер, и главное: порыв – вдохновение.

 

Метель, войдя в раж, вздувшись, разметавшись, вскипев, заметя могилы, под снегом исчезнувшие, за ещё живых взявшись, метель ненасытная, соблазнив белоснежной волей ребёнка, мальчишечку, выманила его из сладковатой детской уютности, и он, деревянную расписную лошадку пришпорив, пегасничая, вылетел на ней в печную трубу, взмыл над городом Иваном-царевичем, которому полетать-полетать метельно и весело, да и в палатах царских осесть – глухими, слепыми, неразумными править, от метели до метели непокорные головы топором отсекая. Больно любил звук отделённой, опричь от остального волю обретшей, катящейся по помосту.

Чьей? Конечно, героя, которого пока нет: разыскивается – не найден. И метель поискам отнюдь не подмога: связь, транспорт – проблемы.

Перебирая способы, варианты ловитвы, свои и чужие: век живи – век учись (обычно здесь по поводу чужих добавлял сентенцию о бесполезности), автор вспомнил, как некогда на имя героя ловил: Николай, Николенька, Никол и Коляночка. Славное имя. Удалось. Даже не раз.

Из двух частей имя: победитель, народ. В смысле – через дефис: народ-победитель. Однако же, подмывает: дефис убрать и «народ» в родительный падеж наклонить.

Дела, однако, это былые. А ныне не попробовать ли на фамилию. Бродский. Чем не фамилия. Обкатанность разнообразно неоднократная. Безоценочно: сахар, живопись и стихи.

И не в том смысле, что носитель – из бродяжьего рода или сам он – бродяга (с бреднем по берегу в поисках брода бредущий в бреду), а из города, местечка, села под названием Броды. Для пущей важности и привлекательности можно предков героя там поселить, хотя выбор места – проблема: где только нет своих Бродов. В царстве Берендея вдоволь всего, Броды – не исключение.

Подумать – легко, исполнить – не просто. Даже при благоприятной погоде. А тут… Улицы пустынны. В домах холодно, как ни топи: бешеная метель, как ни утепляйся, в крошечные щёлочки проникает. Даже в царских палатах, особенно после того, как народ, выпрямившись в падеж что ни на есть именительный (так казалось ему), в родительный нагнул победителя.

Подумалось – и добавилось: то мир метель нагибает, то метель – мир. Пусть это скажет герой. Если отыщется.

Не срывание всех и всяческих масок: они давно сорваны, но срывание с безумно в метель кажущих нос верхней одежды: шуб, пальто, курток, мантий и прочего – короче, шинелей.

 

А вы слышали когда-нибудь, как метель читает стихи? Не всё же ей совиные крыла простирать.

 

Качнувшись вправо, метель, конечно, влево качнётся, но, если влево – не спеши объявлять, куда придёшь умирать: обманешься, обманув, она ведь во все пределы метёт, да и свыкнуться с ней, привыкнуть к ней невозможно – с ней необходимо смириться и вглядываться научиться, как, чётко очерчивая черноту, чуткие снежные линии пространство гранят: скально мокрые выступы его сквозь метель проступают, а повальная снежность метельно-купольный кубок переполняет.

В метельное время всё, что угодно и неугодно, случается: кто из двух углов переписку ведёт, а кто из четырёх винтовок или луков друг в друга стреляет, вольно или невольно – поди пойми – убивает переводчиков с метельного языка на весенний в пору цветения, снежинки лепестками, вишнёвые предпочитая, бессовестно подменяя.

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в апреле 2024 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: