Апрель уточняет ноябрь

* * *

Минотавр ожидал дольше моего.
Карты, атласы на полу.
Ожиданье побега насквозь прожгло,
Мою жизнь обратив в игру.

Если отсюда уплыть, то куда?
Пером цепляя пару-другую строк,
Представляю, как
Минотавр затачивал рога,
Пока Тезей заострял клинок.
Один – чтобы умереть красиво.
Другой –
Чтобы Ариадну целовать до боли.
Минотавр честнее,
А Тезей за чужую нить
Цеплялся крепче,
Чем за силу воли.

Непонятно – если отсюда, то куда?
Ногтем по глобусу поскрести,
Пальцы крестом свести
И почти услышать,
Как ать-ать-ать
Гарцует радостный Минотавр;
Аааврррррр –
Рассекает Тезей.
И тысяча черных ночей –
На бедный лабиринт.

Ну и зачем теперь, и куда?
Ноги послушно лижет вода.
Но так ли важно бежать вперед?
Можно просто ждать,
Тезей сам придет.

* * *

Римская Империя наступает на пятки –
Это хуже, чем просто
Трусость, нежность, глупость,
Мешающие быть императором,
Чья Империя жаждет развала,
А значит, сама виновата в том,
Что развалится
Не сегодня- завтра.
Не дадут
Ни защититься от ее паденья,
Ни даже туникой лица прикрыть.

Цезарь,
Решивший плыть за Рубикон;
Мальчик среди пожара –
Калигула;
Разыгравшийся за пределы сцены
Нерон –
Все они были.
Их всех без остатка пожрал ими строимый дом
или то, что они в нем хотели разрушить.
Рим привередлив,
Из него не вытянуть душу
За так, любому.
Не подвесить ее трофеем.
Проявишь слабость –
Не выживешь дня
В городе, который, как старая крыса,
Ничего уже не боится
Кроме огня.

Подданные, любите правителя!
Хотя бы недолго.
У кого сколько
Получалось плясать
Под сумасшедшие
Дудки «хлеба и зрелищ»,
Которые счастье для всех.
Кроме тех,
Кто – хлеб и зрелища,
Для которых – злость.

Рим бросает миру жирную кость.
Кричит: «Я – великий самый!
Мне веришь?»
Мир вгладывается в римскую ляжку –
Цедит кровь.
Мир не умеет хватать за горло,
Хватать за горло умеет Рим.

Некролог правителя от и до повторим,
Его толпа наизусть заучивает.
Тщетно вытягивать руками
Себя за мертвую голову,
Которая говорит еще
Лишь потому, что озвучивает
Свой приговор.
Как Сенека, рассказав свою смерть,
Замолчал.

У всех кровь одинаково каплет с меча.
Кровь роднит по вкусу и цвету.
Так, идя по ее следу,
Продолжаешь тот след своей.
У кого сколько
Шагов выходило сделать.
А Рим, став ребенком,
От страха проснувшись рано,
Ручки навстречу тянул
Тирану.

* * *

Приступаю к сложенью:
День ко дню;
Хороший к не очень;
Длинный к тем, что вышли короче –
Выходит время.

Далее вычитанье:
Завтраки минус обеды;
Дорога минус куда не еду;
Деньги – минус, который константа;
Друзья – минус в слове остаться –
Выходит то, что имею.

Перехожу к деленью:
На много себе и тебе немножко;
То, где обидела наверняка,
На то, где обиделись понарошку;
Время, когда полмиски оставь,
На время, когда облизывай ложку –
Выходит то, с кем живу.

И умноженье:
Каждый маршрут на ухабы в дороге;
То, что болит, на то, что не трогай;
Все сквозняки на тяжелую дверь;
Встречи в квадрате на дроби потерь –
Выходит то, как выходит жить.

Можно вычесть, можно сложить,
Можно руку на пульсе держать
У лежащего рядом,
Чтобы увериться, что не сейчас,
Что еще не скоро.
Но если случилось,
Значит, так было надо.

«Городок, До колик в животе...»

Городок,
До колик в животе,
До смешащих иков,
Ты истыкан моею шпилькой.
А я выживаю,
Нелепой походкой по тебе вышивая
Рисунок свой.

Не умею изо дня в день
По тем же тропкам
Отыскивать новые клады.
Мне часто бывает надо
Что-то менять.
Тогда прощаться,
И руки жать,
И щеки трепать,
И извиняться за краткость визитов.

Кошки идут вниз по крышам.
Кошки идут вверх по деревьям.
Кошки идут, идут везде.
У них такие лапы,
У них такие ночи!
Очень-очень хочется
Как они.

Городок,
Всех продавщиц цветов
Надо носить на руках.
Надо чаще менять погоду,
Небо над головой,
Любимых с уважаемыми местами.
И не бояться зацеловывать губы
До цвета вишен.
Тогда все станет, как говоришь,
А не так, как обычно желают слышать.

Городок,
Я вошла в тебя
Очень похожая на весну в облаках.
Ты, конечно же, сразу пришел в восторг
И ах-ах-ах -
Растолкал всех прохожих,
Чтобы меня разглядеть.
Мне лестно,
Но те, кого растолкали,
Шипят, плюются.
Они мне не даются,
Портят рифму в стихах.
Я же люблю, когда все – как я.
А все никогда
Как я.

Во сне
Вижу, как хожу по тебе
Вдоль, поперек.
Хожу, как режу
Тебя на холсты,
По которым потом рисую маршруты.
Каблуком во сне отбиваю «ты»,
И прислушиваясь к этому звуку, как будто
Слышу дальнейшее: э, ю, я.
Так мы получаемся рядом
В алфавитном порядке.
А все оттого, что мне надо
Быть в чьих-то снах.
Тогда намного спокойнее спится.

Очень большое спасибо
Тебе за тебя,
Только я – перелетная птица,
Мне всегда улетать в конце
Чего-нибудь,
И скучать,
И тебя забывать
Постепенно учиться.

* * *

Когда я читаю твое письмо,
То слова поднимаются
Вверх по горлу.
Я боюсь захлебнуться,
Словно что-то во мне
Давно усыплённое
Хочет проснуться.

Одиночество – хлеба необходимая корка
Мне дана,
Но не сказано сколько
Надо грызть ее,
Чтобы зубы заточить в клыки
И впиваться легко
В сочное мясо новых знакомств.
И пока – только голод.

Во времена лихие
В тревожный город
Приходят письма твои,
Словно маленький пир из слов,
Из обугленных воспоминаний,
Из чувств ничем не прикрытых,
Из мыслей, разбитых на островки.
Письма твои – словно корм с руки.

Но ими голоду не помочь,
Слышишь, не помочь!
Ты все про день пишешь,
А вокруг меня ночь.
Ты говоришь – обстановка,
А я молчу – пустота.
Как же глаза неловко
Тебя читают с листа.
Тебя – которого нету,
Ни рядом, ни за версту.
Тебя, к кому я не еду,
Чьего приезда не жду.
И горлом прет мое горе,
Через меня, сквозь все.
Вот ведь оно какое,
Это твое письмо.

* * *

Апрель уточняет ноябрь,
Особенно в этой стране.
У меня повысилась чувствительность
На две третьих себя и тебя целую.

Потому нежно целую
И отсылаю тебя
Белым конвертом,
Не наклеив марки.

Климат такой, что не будет жарко.
Слякоть даже посередине разговоров наших
Неясных, топких,
В которых то один, как на льдине,
То как в болоте, не проложишь тропки.
Вот и выходит, что ноги сушу без конца на чужих батареях.
И кутаюсь, и берегусь,
Но болею, болею...

Это видимо, затяжное:
Даже мир за окном целый год не меняет красок.
Ты боялась перестараться,
Однако чрезмерно ласков
Никто не бывает.

Я смотрю на тебя,
Но перекрывает
Тоска по тебе ушедшей.
И лучше дается
О настоящем говорить в прошедшем.

Сколько сможешь
Вытирать длинные темные лужи
За мокрой походкой?
Тебе сделался кто-то нужен –
Ты посчитала меня находкой.
Как нелепо.
Я едва ли сошла за слепок
С одного из твоих желаний.
Наш апрель не оставил ничего напоследок,
Кроме ноябрьских воспоминаний.

* * *

Поверил простак лукавцу.
Протянул ему руку,
А когда забрал, недосчитался трех пальцев.

Это не смешно, это такая правда.
Я училась играть музыку,
Будучи двупалой,
А сыграла лишь то, как скучала
По тем потерянным трем.
Когда мы чувства с мыслями трем,
Выходит то, что болит,
И наша изнанка становится лицевой.
На нас горит,
Как на воре шапка,
Грустная правда о нас самих.

Но когда твой голосок звенит,
Я опять подаю тебе руку.
Если бы их было десять –
Подала бы все.
Насовсем.
Не прося назад.
Ибо только тогда из меня выходит простак отменный,
Когда я люблю и хочу быть верной.

* * *

Кто нарушил табу,
Тот стал табу.
Я дую в трубу,
Сидя на тротуаре,
Наблюдая синдром:
Каждой твари по паре.
Каждой левой ноге
Дана правая в помощь.
Только грубый костыль
Намекает на немощь.
У немногих людей
Солью сыпаны лица.
Им сам случай велел
Всех быстрей измениться.
Тот же случай открыл
И мне нечто такое:
Мол, коснёшься табу,
И вас станет двое.

Двое нас.

От мозолящих глаз
Не спасает ни зонт, ни плащ.
Мы с тобой – словно мягкий хрящ
Меж стальных костей
Предрассудков любых мастей.
И как те, кто снашивает костыль
Легче, чем я – каблук,
Мы загнаны в некий круг
Наших комплексов, наших бед,
Которые нам во вред,
Без которых нельзя и шагу.
Остается только
Самолётиком складывать бумагу,
На которой написано: «Прошу все исправить,
Божество святое,
Или, по возможности, нас оставить
В покое».

* * *

Твое фото никогда не смотрело на меня,
как сегодня утром.
Я поглядываю на облака, которые плывут за горизонт,
а из-за горизонта еще ни разу не возвращались.
Как вышло так,
что не вернулась ты,
Когда мы не прощались?

Ты смотришь на меня то требовательно, то с насмешкой.
Орхидея в волосах то становится яркой, то исчезает.
И я, не выдержав, моргаю.

Чудно, что ты-таки сумела собрать все вещи.
Руки прозрачные твои я так и вижу,
Выхватывающие из шкафов цветные куски материй.
Мне трудно верить,
Что, ворох одежды и жизнь мою перерыв поспешно,
Со своей фотографии ты можешь взирать на меня с насмешкой…

Я замечаю то губы твои на зеркале помадой красной,
То старые чулки, свернувшиеся на кресле змеей опасной.
Ни вспоминать бы мне,
Ни имя всуе
произносить...Но я целую,
Все равно целую
Тебя тоненькую,
В поезд влетевшую с опозданьем,
Запыхавшуюся, в окружении незнакомом,
В предвкушении маршрута от меня
На все четыре
И куда глаза,
Оставляющую мне только облака,
Которые плывут
За…

* * *

Я вступаю в свой 25-ый.
Так скоро.
Но, увы, не пойдешь на попятный
В годах.
Оттого ощущение, словно мне сорок.

Я вступаю в свой 25-ый
Неловко и шатко,
Словно лошадка,
Которой еще не одели шоры
На глаза.


24-ый, клянусь тебе,
И дня не забыть,
Но вероятно,
Забуду все 364. Все,
Кроме последнего,
Который случайно
Цепляется за 25-ый,
Который мой день рождения.

Просят ножа
Те, кто поедают торт.
Остальные просят срочно
Бокалы вверх поднимать.
Только виновник просит отсрочки,
Но где ее взять?

Рядом – все, кого знаю,
Даже больше.
Жмут руки,
Желают чего-то наперебой.
Я ощущаю себя пациентом в палате,
Где умирают
И только потом уходят домой.
А все дело в дате,
Которая больше, чем дата,
Поскольку дата становится мной.

Восемь циферок –
День/месяц/год –
Всего восемь.
Значит, четыре раза рука
Могла кости бросить
И подарить мне дату рожденья,
Вот так, играя.
Лишь бы только серьезней
Велась игра,
Дату смерти определяя.

* * *

Это было в субботу.
Возле рождественской елки.
Он стал рядом.
Спроецировал на меня
Свои глаза-щелки
И сказал,
Что я плохо ем,
Воображаю о себе ужасно много,
И последнее со мной насовсем.
Заявил, что может предсказать
Все, что угодно:
Чуму-наводнение-язву-проказу.
Я сказала: “Спасибо,
Но лучше не все.
Или хотя бы не сразу.”

Мы переместились в кафе.
Прямо в теплую липкость
Располагающей атмосферы.
Я уже принимала на веру
Его дурманящие слова,
Как вдруг вошла Ева,
Той самой походкой,
Которая сразу везде права.
Ева села нога на ногу.
Ева была уверенна в себе.
Несмотря на свои кривенькие зубки,
Ева была акулкой
И определенно была в воде.

А потом
Она милостиво дала
Мне свой телефон,
И весь вечер была везде и во всем.
Небо орало на меня в мегафон:
“ЕВА! ЕВА! ЕВА!”
И ее насмешливые глаза
На каждом предмете:
ЕВА! ЕВА! ЕВА!
Так нельзя!
Так нельзя…

Я и по сей день плохо ем,
Но ничего не воображаю о себе,
А только воображаю:
ЕВУ! ЕВУ! ЕВУ!
И это может быть насовсем.

* * *

Вполне вероятно, что я сойду с ума
Где-то к 60-ти, когда сама
Буду старой, немощной, злобной, как черт.
Хотя это все сейчас ни при чем,
Но я представляю,
Как мой женский,
Мой черный глубокий зрачок
Солнце выжжет и сквозь него протечет
В мое тело, мозг, голосок,
И из глаз не слезы пойдут, а песок.
Вязкий как дюны,
Хваткий как сеть –
Одинаково прочная
Для них – для всех:
Кого помню, кого забываю, кого
Люблю, даже забыв.
И, наверное, взвыв,
Я ударю себя
По глазам
Что есть сил
И ослепну.
Но коридоры больниц –
Самые прямые дороги на свете,
Заблудиться слепому по ним не дано.
Они всех исправно приводят к смерти,
Особенно тех, кто у жизни нащупал дно.

* * *

Ты применяешь код:
Привет-пока-как живешь-почем
Нынче тряпка/дружба/рука/плечо
Которое вместо носового платка-
Как, не продашь нипочем?-
Ну, тогда пока.

У меня на крик не хватает голоса –
Включается короткий-длинный-короткий.
Я берегу волосы –
Рву на себе колготки.

Ангельский английский
Покрывает мысли,
Как туза покрывает джокер.
Но я хочу – говорить,
А не играть то в дурака, то в покер.
В твоем генотипе
Заложено – блефовать.
В моем – открывать все карты сразу –
Карамазовская зараза –
Всей душой ложиться под нож,
Думая, ты не возмешь.
Но ты возьмешь,
И зарежешь, и руку запустишь
По самые нервы.
Ты просто был первым,
С кем в этой стране столкнулась лбом ко лбу.
Зато научилась на «how do you do?»
Отвечать очень четко: мимо иду.

* * *

Я танцевала танец «почему-бы-и-нет».
Каждое па
Рождало ошибку.
Я пыталась быть гибкой.
Готовясь уйти,
Умудрялась остаться.
Так ищут себе партнера по танцам.

Ты подал ключ,
Желая узнать –
Посмею ли я войти и взять.

Я посмею,
Верь мне.
Лишь одно любопытно –
На каком языке
Станешь мне обьяснять,
Что и в этот раз
Я ошиблась дверью.

* * *

Говорил мне:
Давай сегодня не совершать ошибок,
А то как же завтра мы будем смотреть друг на друга?
Ошибки прятались мне под пальцы,
Которым – либо хрустеть-ломаться,
Либо ласкаться.
То-то в нашей комнате всегда хрустело,
А ты то и дело спрашивал, что.

Конечно, миленький, мы не совершили
Никаких ошибок,
И, чтобы у нас двоих не прорезались нимб и крылья,
Мы пили в пятницу,
В субботу пили,
А в воскресенье падали от бессилья.

Учились летать, не желая учиться падать,
Странным образом разбиваясь прямо в полете.
Так расстались совсем. И не о чем плакать.
Где еще счастливцев таких найдете?

* * *

Все уже было написано про нас,
И это кто-то даже читал.
Я держала руку на твоих глазах,
Когда ты спал.
Ты говорил,
Что мои ладони прожгут твой лоб –
Так прошел год…

Бабочкой кружил автобус наши тела.
Уставшие языки не хотели говорить.
Я ничего уже не могла.
Ты мог курить.
Так прошел год.

Не исключено, что и ты скучал,
Шлялся, грел руки на чужих плечах.
Равнодушно смотрел на бескрайнее море,
Потеряв больше того, что искал.
А потом захлопнул дверь,
Из которой сквозняк.
Ибо не перепишешь наших историй,
Чтобы случились заново и совсем не так.

* * *

Французская речь.
Скрипенье табуретки.
Пыль на рамах.
Город не стучась входит через окно,
Прикалывает замок мне на кофту как брошь,
Спрашивает автомобильным гудком:
– Идешь?

– Иду,
Оглянуться не смею –
Один взгляд назад
Меняет весь путь вперед;
Позже спать не дает
Череда пропущенных поворотов.
Здесь, встречая кого-то,
В тот же миг провожаешь кого-то еще.
Каждый минус свой плюс находит,
И такое на ум приходит,
Что больше нигде не придет.

Разрезая город, меня вези.
Опускай мои страхи
Как младенцев в воду.
А нащупав мою природу,
Далеко заходи
Обожая –
Я, встречаясь с тобой,
Себя провожаю.

На день следующий
Двери открываются только
В сторону вокзалов.
Я бы сказала –
Расставаний обычный день,
Но я промолчу.
Правда мягче не станет,
Если месить ее языком.
Она не такого склада.
Когда становишься с кем-то близко знаком,
Кого-то другого забыть надо.

Но я не играю в такую игру.
Замок тяжел мне, а город мал;
Ты уже безнадежно устал.
Роли принцев
Никак не даются пажам –
Ты ушел, на память рукой пожав
Моей руки тень.
Иногда ночь, перетекшая в день –
Просто долгая ночь,
Как на раме пыль.
Ее можно смахнуть
В надежде, что – небыль.
Но она вернется,
Заявляя, что – быль.

* * *

Мы неслись за черешней под страшный ливень
А потом в ванной горячей топили
простуды симптомы
Весь день то шалостью то истомой
Пронзал меня и до сих пор не сыщешь
Черешни слаще
Хоть сластей тыщи
И я все думаю откуда пришла беда
А тогда думать не было совершенно когда
И оттого было когда любить
и теперь я все ношу ту черешню на языке
не прожевать не сплюнуть
это может все что у меня есть
слышишь отпетый мой и прошенный
я так и живу с черешней невозвращенной
прошлому...

* * *

Мальчики на причале ловили рыбу.
И каждый втайне золотую.
Только старый моряк сквозь дрему
Бурчал: «Впустую, впустую».

Но что он знает? Ведь если не верит,
Это не значит, что больше нашего знает.
В море знаешь рыбы сколько –
Кто-нибудь вытянет и не прогадает

Моряку что нужно – бокальчик золотой-родимый.
А Мальчики в сказку играют долго,
И мальчики в сказке непобедимы.
А рыбы в море – знаешь сколько?

Подходи, девочка, будешь Гердой,
Возле наших удочек посадишь розы.
Только моряка ножкой не трогай –
Он когда не выспится, то очень грозный.

А ладошки у тебя нежные больно.
Подходи, здесь каждый будет тебе Каем.
Правда, в сказках были еще Королевы,
Но пока их нет, мы с тобой поиграем.

А моряк за свое: «Впустую, впустую».
Он тебя, девочка, видно путает с рыбкой –
Да и как не спутать тебя такую.
Подойди поближе, поделись улыбкой.

* * *

Маленький Принц
по самый нос закутанный шарфом
тащащий рыжего лиса под мышкой
А рядом Лётчик
который тоже знавал перелёты
и с самолётом и без самолёта –
жизнь пошвыряла

и наглая пустыня
закутывала их в байковое одеяло

и если б не Роза и дом, где закаты
они до сих пор бы вели разговоры о важном –
Лётчик, который как Маленький Принц был когда-то
Маленький Принц, который как Лётчик будет однажды...