Первая после

* * *

я бы хотела жить в городах,
где пыль стерильна, беспамятна и нова,
где не носят фамилий, а лишь имена
и платья покрой, в городах, где не говорят
бог с тобой или чёрт с тобой,
где не чтят ни лидеров, ни учений,
не спорят по пустякам
или вообще не имеют мнений,
где все вылущены и беспечны,
в городах, где нет конечных,
где только троллейбусные депо
да кольца трамвайные,
чтобы ходить по улицам без памяти,
без истории и без тайны,
под небом, которое носит стаи птиц
с юга на север – только их, да тучи,
да бумажных змеев,
и более ничего,
а солнце, падая с небес,
тонет в лопухах и репье,
чтобы за сотни лье
раздавались только смех да дыхание ровное –
в тысячи лёгких, да музыка ветра,
но мы живём в городах, засыпанных пеплом
похлеще, чем долбанные Помпеи:
и хотели бы всё забыть,
да не умеем

* * *

Теперь уже всё равно.
Теперь март скоро.
В моём доме снимут тяжёлые шторы
и отметят три дня рождения и одну годину.
И ещё раз весна мимо
плыть будет – парашютами и липовым цветом,
будет день приходить с рассветом,
оставаться в доме
до самых сумерек,
будет скользить по стенам –
из угла в угол –
луч полуденный,
стареть с часами в такт.
А когда март, совсем взбесившись
от тайной тоски
и невозможности быть апрелем,
сбежит на другой край земли,
будет потерян,
вот тогда – настанут синие вечера,
и двора очертания
на стенах бетонных домов
будут легки и неслышны,
и крыши будут ещё холодными,
будут ждать гудронное лето
и ключи от чердака.
Так что теперь всё равно,
сколько и с кем были ничьи
мой день
и моя рука.

* * *

Один раз в году бывает такое солнце,
такой день, такие лица на улицах –
хорошие лица, правда,
в такие дни легко целуется
и говорится легко – совсем,
в такие дни
от зимы выздоравливают,
из больницы выходят – на свет
и тут же срываются –
в март, которого как бы и нет
ещё. И на плечо
начинают давить меха,
и жара наступает внезапно,
скользит по позвонкам – вниз,
и карниз становится очень опасным,
и красным – опасным красным –
вспыхивает пятичасовой закат.
И уайльдовский год последний,
и его неудавшийся брак,
и мальчики в лондонских кабаках –
желанные, жеманные,
и такие необыкновенные,
и за стенами театра на Флит-Стрит –
гвоздики зелёные в петлицах,
и сделавшаяся чужой столица,
и Редингская тюрьма –
всё переходит туда, в март,
где – формально – весна,
а в самом деле – начало года,
народа – отсидевшего
от звонка до звонка –
зиму невыносимую –
свобода.

* * *

Глаз, обведённых отчаянием,
чернильная пустота.
Следы на песке. Грифы в дюнах.
Вместо слов – нагота.
Слабого – толкни, сам – шагни, чтобы дни
оставались у самых смелых и юных.
Тех, чьей невиданной силы –
верить! – хватает на сотню святых –
пока, кто ещё ждёт звонка,
чьё платье ещё не затёрто,
не перешито, не перехвачено
на четыре стороны света –
прутьями рук,
от чьей войны – лишь звук
фейерверка,
и ни одной жертвы
грифам на поживу.
След петляет,
кончается у ручья.
Глаза зажигаются
бликами.
Светает.
Все ещё
живы.

* * *

В распахнутое окно –
руки-ставни
стучат суставами
на ветру –
влетел самолёт.
Боинг. Семьсот тридцать седьмой. 
Это было весной.
Мама тогда мыла раму
и говорила –
принеси ещё
газет с кухни,
а конфет не хватай.
Скоро лето,
детка,
доченька,
скоро лето.
Самолёт упёрся в верхний
край
окна
кабиной
с двумя пилотами –
испуганными, но живыми.
Мама взмахнула тряпкой –
мол, со мной такое впервые,
детка,
доченька,
беги,
накрывай на стол, зови папу,
у нас гости.
И ставни скрипнули,
как бы недоумённо.
Лётчики – один
белый, другой чёрный,
сошли с трапа
и мялись
на коврике у окна,
мол, мадам,
неудобно,
вы тут хлопочете одна,
а у нас грязные сапоги,
да и вообще не с руки.
А потом
все пили чай с конфетами,
и лётчики
говорили –
детка,
доченька,
какой красавицей вырастешь,
все самолёты земли
с небес будут спускаться,
чтоб посмотреть
на такую красоту.
И на обоях расцветала
Герника, и Герника
цвела в вине,
и тихо
тихо
пели папа и мама,
а самолёт,
застрявший в окне,
скучал по океану
и небу синему
в тишине

* * *

Неправильно оплывшая слюда,
натёртые до терпкости колени,
рассвет, заставший сыпью,
города – всё паутине дней,
глаза растений, руины рек,
зелёный Алькатрас, взрывающий глубины
скорбным криком: Я – человек!
Един. Один из вас.
Хоть и нескладный, хоть и не любимый,
но – человек.
А впрочем, всё – рассвет,
заплывшим глазом солнце
на востоке
встаёт,
и на долины рек
бросает взгляд,
и вспять идут истоки,
и, завернувшись в пыль, стоят следы,
оставленные там,
где бросил ветер
ряды из спин,
и капельки слюды
смешавшись с кровью, стынут.
Чьи-то дети, – нет, не мои,
не наши – это злость,
отчаяние за то, что не случилось,
но пронеслось,
не свыклось, не сбылось
расстроилось,
распалось,
растворилось.
рассохлось,
что кривое колесо, и на мосту,
скривившись, полетело –
с откосов Алькатраса.
Ничего. За дело.
Поделом. Тебе. И мне.
Задело
о колени, и – в рассвет, и – в пустоту,  
что, в общем, есть хреново.
Но ничего. Есть память. Есть кювет.
Есть плоть и кровь. И слово.
Да,
и слово.

 

[...]

 

 

 

(в начало)

 

 

 

Внимание! Перед вами сокращённая версия текста. Чтобы прочитать в полном объёме этот и все остальные тексты, опубликованные в журнале «Новая Литература» в сентябре 2020 года, предлагаем вам поддержать наш проект:

 

 

 

Купить доступ ко всем публикациям журнала «Новая Литература» за сентябрь 2020 года в полном объёме за 197 руб.:

Банковская карта:	Яндекс.деньги:	Другие способы:
		Наличные, баланс мобильного, Webmoney, QIWI, PayPal, Western Union, Карта Сбербанка РФ, безналичный платёж
После оплаты кнопкой кликните по ссылке: «Вернуться на сайт магазина»		После оплаты другими способами сообщите нам реквизиты платежа и адрес этой страницы по e-mail: newlit@newlit.ru

Вы получите доступ к каждому произведению сентября 2020 г. в отдельном файле в пяти вариантах: doc, fb2, pdf, rtf, txt.