Futurum exactum

	Поделиться:

 

 

 

Этот текст в полном объёме в журнале за октябрь 2022:

 

На чтение потребуется полчаса | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Futurum exactum – в латинском языке – будущее время совершенного вида, указывает на событие, которое произойдёт в будущем, причём факт этого грядущего события может быть основанием для других, более поздних событий.

 

 

соч. 94

 

 

Ubiguc daemon (Повсюду дьявол)

средневековая пословица

 

 

I

 

Иллюстрация. Автор: Джорджо де Кирико. Название: «Туринская весна» (1914 г., репродукция 1).

 

Как обычно бывает в истории, никто не понимал, что наступает.

Станислав Лем, «Мир на земле»

 

И поныне я ещё трепещу, вспоминая волны песчаных барханов, оазисы, живящие водой, и пальмы, простёршие над ними тень. Почему-то сперва вспоминаются пески и безмолвие, и лишь потом – пережитый в них ужас.

Даже серебряные легионы Траяна не заходили столь далеко, ни на юг, ни на север, как забрела наша центурия, в год четвёртый правления Диоклетиана^[1]. Это было волей Януария, под чьё начало мы были отданы, гонимого жаждой открытий. Наш легион остался в далёкой Сицилии, когорта – на развалинах Карфагена, и две трети манипулы полегло от жары, лихорадки и жажды, оставшаяся сотня была сведена в одну центурию. Узнав о наградах, наверняка ожидающих нас по прибытии, мы не испытали удовольствия, ибо были изнурены: нас оживляли лишь стычки с местными племенами, но, рубя и коля, ты чувствуешь, что молодость растрачена, и, утомлённый песками, кровью и солнцем, с отчаянием вглядываешься в отражение в луже, в котором не видишь уже ничего человеческого.

Вторым гражданским лицом был я, тогда начинающий ритор, третьим – Кинфия, вольноотпущенница и подруга Януария, уже не встававшая с носилок, несомых двумя рабами-сирийцами. Её не обременяли раскалённые доспехи, но казалось, что материя лёгкого платья продавит это истомлённое тело.

Мы шли вдоль побережья, и на шестой день после песчаной бури, заставившей нас держаться ближе к морю, завидели портовый город, чьи плоские крыши, желтевшие под солнцем, и тонкую, высокую белую башню обозревали с нескрываемой радостью. Море было спокойно, как поверхность щита, заброшенного в мирное время, и мы были не прочь уподобить наши щиты его зелёной глади.

Мы встали лагерем в пятистах шагах от ближних домов, у пальмового леса, плавно подымавшегося на холмы. Весьма скоро к нам пожаловали несколько полунегров в роскошных платьях до пят, с белыми повязками на головах, в клубки этих материй были воткнуты перья. Выведать наши намерения им удалось с немалым трудом: мы плохо изъяснялись на местных наречиях, они же не владели ни латынью, ни греческим. А намерения были мирными, что объяснялось и усталостью, и незнанием обстановки.

Ввиду этого незнания центурион решил отправить в город не более десяти человек, дабы не рассредоточивать силы; в этой десятке был я. Хороня мечи в длиннополых плащах, идя вдоль берега, мы подошли к домам со стороны моря. Ряд рыбачьих лодок стоял неподвижно. Воздух тяжелел от разгоравшегося солнца, облепляя нас всё более плотно; хотя слышались крики и перепалка торговцев, а на улицах визжали мальчишки, эти звуки не могли поколебать атмосферы оцепенелости; вялый плеск волн только подчёркивал это. Темнокожие варвары, сидя за столиками под натянутыми полотнищами, церемонными движениями подносили ко ртам и отставляли напитки в маленьких чашках; куча мальчишек окружила нас, глазея и оживлённо переговариваясь.

Мы направились к завиденной впереди площади, и маленькие оборванцы потянулись следом; только чувство достоинства римских солдат не позволило нам обернуться и убедиться окончательно, что они насмехаются над нами.

Каменные плиты площади, казалось, обжигали сквозь сандалии. Окованная кольцом коричневых каменных зданий, она напоминала арену для травли львов или поединков гладиаторов. Высота домов не превышала двух этажей, однако узкие улицы были оживлённы. Удивляло малое количество женщин, и что они как-то по-зимнему плотно укутаны. Их лица до глаз были закрыты платками. Не отходя от стен домов, они оглядывали нас – как нам казалось, боязливо. Старики с головами в белых платках, негритята, разносящие питьевую воду, вообще – много негров; и отовсюду стойкий запах баранины. Толстые мясники насмешливо оглядывали нас, ловко обезглавливая куриц, и было неприятно, как они переводят взгляд с нас на кровавые фонтаны из птичьих шей.

Мы были рады, что не взяли с собой Кинфию, хоть она и гневалась, притопывая ножкой, и презрительно щурила посиневшие глаза. Мы и сами уже не очень радовались этой прогулке, ибо город не располагал к спокойствию. К тому же – Януарий в этом соглашался со мной – никто из современников или историков древности не ведал о подобных чужеземцах, их богах и обычаях. Однако мы немало ещё прошагали по улочкам, и Януарий рассматривал в лавочках бусы, кольца, покрывала и ковры для Кинфии, думая, на что их можно выменять. Книжных лавок и волчиц^[2] мы не приметили ни одной.

Притомившись, мы уселись в тени на второй, меньшей площади напротив маленького дворца розового камня. К тому же здесь отступал запах бараньего мяса и шкуры, казалось, пропитавший весь город. В двадцати шагах от нас небольшая толпа наблюдала за группой людей с двумя барабанами, кажется, фокусниками. Они сидели на корточках вокруг жаровни, один бросил в неё зёрна ладана, другой бил в барабан. Затем они принялись выкрикивать нараспев что-то вроде заклинаний, хриплыми гнусавыми голосами. Открыли картонную коробочку, вытащив из неё скорпионов, и один из оборванцев подставил нижнюю губу жалам насекомых. Меж тем его товарищ усадил руку длинными иголками. Третий, очень смуглый бородатый верзила, снял головную повязку, обнажив выбритый череп, и в этот череп его товарищ стал вбивать длинный толстый гвоздь. Струйки крови стекали по бороде жертвы, казавшейся бесчувственной. Вокруг его товарищи извивались под бой барабанов. Когда гвоздь накрепко заколотили, из толпы вышел человек и попытался вытащить его, что удалось с немалым трудом. Человек, из которого вытащили гвоздь, весь в крови, сел на корточки, а в толпе, смеясь, передавали друг другу гвоздь.

Вечер в пустыне наступает внезапно. Может, главной причиной возвращения спешным шагом было желание видеть Кинфию – в этом краю женщин нельзя было даже разглядеть толком. Вдогонку нам слышался унылый, протяжный полупоющий голос, будто с какого-то возвышения, будто созывающий горожан на что-то, для чего-то. С чувством облегчения мы прошли было мимо трёх скученных пальм в ста шагах от лагеря, как вдруг нас остановил женский смех. Меж стволами что-то происходило. Я, Януарий и Маний, бывший четвёртый центурион шестой когорты, подошли и заглянули за деревья. Мы были поражены, увидев Кинфию, и не одну. Она стояла, пригнувшись, упёршись руками в колени, а высокий полуголый негр в белых штанах улыбался и похлопывал её по заду, запустив руку под полу её плаща. Я удержал Януария, уже вынимавшего меч. Парочку даже не смутило наше появление. Кинфия спокойно окинула нас взглядом и разогнулась – мне кажется, она должна была сделать это быстрее. Чёрный варвар белозубо оскалился нам и, развернувшись, побежал в сторону города.

Януарий ударил её по лицу тыльной стороной ладони и подтолкнул вперёд. Растерянно улыбнувшись мне с Манием, она пошла с нами. Януарий с Манием были бледны как смерть; полагаю, я тоже.

Возвратившись, Кинфия не показывалась из носилок. Януарий хмуро чертил на песке геометрические фигуры, после взялся за стригиль^[3]. Напрягая слух, можно было вновь различить унылое полупение, слышанное нами при возвращении. Сон нескоро одолел нас; центурион удвоил караул.

На следующий день меня разбудили с криками, и вновь я увидел вокруг себя смертно-бледные лица, и в большем количестве, чем вчера. Кинфия исчезла, и с нею один из её рабов. Второго сирийца уже пытали огнём, но он лишь стонал и кричал, а потом выдохнул непонятное: наша родина уже в далёком прошлом; имея в виду то ли Рим, то ли родные свои края, а потом уже только кричал. Его распяли на дереве; казалось, он уже слился со стволом, цветом кожи и корявыми узлами мышц, казалось, он рад и торопится слиться.

Совещание было кратким. Решили отказаться от приступа, ввиду утомлённости солдат после дальнего перехода, незнания сил противника и, главное, причины исчезновения Кинфии. Похищена ли она? Вряд ли это было возможно, а вчерашнее происшествие делало вероятным побег. Выслали пять человек; Януарий, снедаем двойным бешенством – любовника и бывшего хозяина – настоял на своём участии, и моём, как товарища. Во главе центурион поставил уже не его, а Мания, как бывшего центуриона.

И поныне мне непонятно, как не учли мы простого обстоятельства – незнания местного языка; никто не мог предположить, что нам, примчавшимся в город, попадётся мальчишка в набедренной повязке, со странными ужимками указывавший куда-то пальцем, зовя за собой. В городе царило оживление, гомон усилился вдвое, бородатые мужчины в чёрных и коричневых одеждах сбивались в кучки, гортанно тараторя, и с весёлым оживлением указывали на нас чёрными и коричневыми пальцами. Женщины в чёрных и зелёных покрывалах с обмотанными лицами, завидев нас, бросались прочь семенящим шагом, пригнув головы. На малой площади, где вчера под барабанный бой вбивали в череп гвоздь, мальчишка оторвался от нас, исчезнув в одном из проёмов розовокаменного дворца, по-прежнему казавшегося безлюдным. Бросившись следом, мы вбежали с центрального входа, через распахнутые, тяжёлые кованые двери.

Залы и комнаты соединялись ведущими вверх и вниз лестницами и какими-то немыслимыми переходами, чередуясь с двориками, устроенными террасами; если на улицах мы видели одних мужчин, то это здание было просто набито женщинами, жирные неопрятные старухи визжали на нас из дверных проёмов, упитанные девочки с подведёнными глазами убегали по коридорам и выглядывали из-за занавесок, под ногами путались чёрные и зелёные покрывала, ковры и бараньи шкуры. И до сих пор мне неведомо, почему мы бежали столь уверенно, будто зная куда, и наши сандалии еле касались выщербленных мраморных плит, пока не забежали в маленькую комнату, сплошь покрытую коврами, где под потолком качался фонарь, а возле окна с резной решёткой полувозлежала на подушках босоногая смуглянка в очень широких штанах, штанины казались пузырями, и полупрозрачной рубашке. И уж совсем удивительно, что мы сбились там все впятером, уставившись на незнакомку, будто чего-то от неё ожидая, и ожидание не оказалось напрасным. Она говорила на языке племён, лежащих к северу, знаемого Януарием, и он переводил, благо слова медленно спадали с пухлых полунегритянских губ.

Когда, семь дней назад, песчаная буря накрыла нас с головой, и мы бежали к морю, наш бег тянулся многими веками. Ах, зачем мы бежали веками? Зачем не растворились мы в песчаном облаке? Зачем, непосвящённые, мы вторглись в вечный город? Ибо он вечен, а колонны наших храмов унесены водами Леты, и камни в мозаиках наших домов, разъединившись, унесены той самою бурей.

Она повернула голову и улыбнулась в окно, влажно и чувственно, матовому блеску пальмовой рощи и зелёному кусочку моря, а до меня дошла вдруг вся нелепость положения: мы стояли, запыхавшиеся, слушая бред этой варварской Пифии, а между тем Кинфия была в положении неведомом. Я оглянулся: та же мысль читалась на лицах трёх моих спутников, а четвёртый призывал нас с порога. И, сгрудившись уже в помещении следующем, мы увидели Кинфию.

Она лежала навзничь, нагая, на красном кирпичном полу, и я вдруг сообразил, что это единственный островок красного во всём, что мы видели в этом чёрно-коричнево-зелёном городе. Её рёбра вздымались, но без стонов и вздохов, глаза были закрыты. И не сразу мы заметили на красном полу растекающуюся кровь, но зато сразу поняли, что это конец.

Януарий встал на колени в её головах, она раскрыла глаза, столь же зелёные, сколь синими они бывали в гневе, и они говорили по-гречески, и голоса их были тише, чем голос надежды.

– Ах, Кинфия, слышал я, что от ветра пустыни мы бежали веками, и камни мозаик нашей виллы, разъединённые, смешаны с пылью времён.

– Нет, Януарий, ошибается дочь варваров с раздутыми ноздрями, и раб мой ошибался тоже. Сей город сам тогдашним ураганом принесён, из будущих веков, что далеко за нашими плечами^[4], и в ней же он скоро сокроется.

– Скажи, каких они племён, мы приведём легион, искрошив их мечами, уцелевшие будут распяты.

– Не хватит крестов и мечей, о брат мой по духу и муж мой. Ибо весь мир подобным пребудет городом, даже… даже мы, Януарий…

Они умолкли, нагая Кассандра – навек, и зрачки её поголубели. Януарий ещё оставался на коленях, когда я ужаснулся увиденному, ужаснулся главным образом тому, что не слышал и не видел этого раньше – двое наших солдат и Маний бились на мечах у порога и в коридоре, и ещё поразительнее было, что схватка протекала беззвучно, и так же беззвучно проходило дальнейшее: появление высокого негра в белых штанах, что был под пальмами с погибшей, прыжок Януария, обнажившего меч, его падение с коротким копьём в груди и кровью изо рта, короткая схватка высокого варвара с Манием, – последний всадил негру меч в живот, и тот, с мечом в брюхе, продолжал душить противника, и оба, застыв на секунду статуями, рухнули вместе, – и мой побег, и также не издавало ни звука шествие по улицам людей в чёрном, стегавшим себя плетьми по плечам и спинам, разевая рты в молчаливых воплях. И только когда добежал я до последних домов, то в третий раз обволокло меня заунывным гортанным речитативом, как при первом уходе из города и пред вчерашним отходом ко сну, и обернувшись, я успел приметить чернокожего человека на балкончике высокой белой башни, сверлящего небеса неведомым призывом.

Солдаты были построены, ряды железа двинулись вперёд. Столь снедало нетерпение и ветеранов, и новичков, что нас даже мало удивило чудесное приближение городской окраины вплотную к морю. Но поражала неожиданная картина, раскрывавшаяся по мере приближения ко главной площади через почему-то безлюдные улочки. Казалось, всё население города собралось на площади, вокруг воздвигнутого помоста, где разместились бородатые туши в раззолоченных одеяниях. Напротив них цепочка полураздетых женщин плясала под звуки каких-то трещоток, тряся упитанными животами и большими задами. Толпа внизу заходилась криками восторга. Всё это было очень необычно, особенно для уже побывавших в городе, где и лупанариев было не сыскать, но не оттого мы застыли, похолодевши, ибо взоры наши устремились вверх, выше толпы, выше танцовщи́ц, выше толстяков в высоких креслах – туда, где на трёх крестах были распластаны три тела, Януария, Мания и – о боги! – Кинфии. С минуту мы не верили глазам, узрев трёх римлян в положении рабов, потом надсадный рёв всколыхнул щиты и лезвия, и, не дав приказа к атаке, центурион уничтожил бы дисциплину, и он её не уничтожил. Центурия помчалась на врага, числом подобного легиону, но вышло странное и в войнах небывалое: с непостижимой быстротой и столь же непредставимым визгом ринулись варвары к морю, прочь от нас, мы бежали следом, и у окраинных домов узрели в передних, дальних от нас рядах мчащихся чёрных свиней, уразумев не сразу, что горожане обращаются в свиней, и почему-то дома вокруг нас были всё те же, хоть мы бежали, и не сразу мы уразумели, что здания тоже бегут, обрушиваясь в волны вместе со стадом животных, и тонкая высокая башня не приближалась, а утончалась, понижаясь от погружения, и визг животных перекрыл распевный голос с балкона под башенкой, когда влага морская уже пожирала его.

Мы стояли на берегу, опустошённые пережитым и увиденным больше любого из прежних боёв, и даже обратный путь в родные земли оставил меньше рубцов в наших умах. Рим стоит на месте, и Тибр течёт в обычном направлении, только всё больше монахов вокруг в одеяниях чёрных, а значит, права была Кинфия, вовсе не века мы бежали от бури в пустыне, а чёрный город был ураганом примчат, из далёких веков, что ещё за нашими плечами, и когда-нибудь предстанет он нашим глазам. Но я до этого уже не доживу.

 

 

II

 

Иллюстрация. Автор: Джорджо де Кирико. Название: «Туринская весна» (1914 г., репродукция 2).

 

Вся беда в том, что мы слишком мало живём в будущем.

 

Элиас Канетти, «Ослепление»

 

И сейчас нелегко мне вспоминать топь болот, холод металла в руках, тишину леса, под аккомпанемент шума листьев, и дрожь пальца на курке. Почему-то сперва вспоминаются запах болота и ощущение курка, и лишь потом – вся последующая жуть.

Мало кто из партизанских отрядов шёл на запад, оставаясь в тылу врага, с таким упорством, как мы, весною сорок четвёртого. Единственным гражданским лицом был я, встретивший войну студентом факультета классической филологии. Наша (стала моей) стрелковая дивизия НКВД осталась в сорок первом в земле и плену, полк – почти только в земле, искрошенный, разорванный на клочья мяса и раздавленный в кровавую жижу пулями, бомбами, осколками и гусеницами, и четыре пятых остальных полегло от голода и ран за последующие три года, блуждая в болотах и вступая в стычки с противником, оставшиеся два десятка шли на запад. Это было волей Яневского, бывшего комполка, под чьим началом мы действовали, снедаемого жаждою мести, но в немалой степени и нашею волей, ибо, убивая и теряя товарищей, ты теряешь привычку к мирной жизни, а отчасти и человеческое обличье, желая одного – убивать никогда не имевших сего обличия и заставивших тебя, пусть отчасти, также его потерять.

Ни к одному населённому пункту не подходили мы с такой опаской и после столь жарких дебатов, как к этому городу, ибо он не значился на картах и никому из нас не был известен. В разведку пошла сержант НКВД Янушка, единственная женщина среди нас. Только она в отряде носила не бахилы и валенки, а хромовые сапоги, всегда прилежно начищенные, что только оттеняло изнурённость и невесомость её фигурки. Но шла в разведку всегда она – женщина вызывает меньше подозрений. Часа через три, окатив нас радостью видом своей гривы в просветах листвы, она ввергла отряд в ещё большее недоумение касаемо происходящего.

Город не так уж мал. Но прохожих почти нет. Одеты странно. Не по-нашенски, но гражданские. К чужакам не приглядываются. Полицаи... вроде есть. Вроде? Да, потому-что над двумя дверьми «полиция», хотя по-русски. И ещё всякие странности. Надписи часто не русские, вообще не славянские, но и не немецкие. Но это всё ещё цветочки. Давай уж, ягодки выкладывай. Янушка присела, и мы вслед за Яневским присели кругом, впечатление было такое, что вестница не верит в нашу способность перенести следующую новость на ногах. Там... вроде как война закончилась. Победа. Но всё странно. Как закончилась, что странно? Говори толком. Янушка помолчала, глядя перед собой растерянной азинькой. Детали подозрительные. Плакат висит, «здесь установят обелиск в честь партизанов». Окончание на –ов. Значит, фрицы писали, воскликнул кто-то. Погоди, почему тогда в честь партизан? Не знаю. Она привалилась к пню, затянулась самокруткой, протянутой Козюрой, выдохнула. Облачка дыма таяли в потеплевшем воздухе, вместе с рождавшимися в наших умах гипотезами, после секундной проверки на правдоподобие. Это не всё. Там плакаты висят. На досках, большие. Написано «в предверии Дня Победы...», с большой буквы оба слова, а дальше, внизу, «Защитники Бресткой крепости». Брест-кой – она посмотрела на меня, видно, как на филолога. Второй «с» не хватает. Я кивнул. Забыли букву, предположил Яневский, задумавшись. Так это б ничего, там ещё написано «Оборонна Севостополя». С двумя «н» оборона. А Севастополь через «о». Сево.^[5]

Обедали молча – если в ожидании разведчицы версий и предложений было много, правдоподобных и требовавших обсуждения, то теперь их легион истаял со струйками дыма, выдохнутыми Янушкой и Козюрой. После часового совещания – пяти человек, без меня – Яневский объявил следующее: по видимости, противник использует новую тактику, неизвестную нам ни по опыту, ни из обучения (неудивительно, ибо мы без малого три года не имеем информации о новых приёмах диверсий), возможно также, что этот приём ещё неизвестен НКВД. А именно: на оккупированной территории появилась зона (зоны), где создаётся видимость, что война окончена разгромом вермахта, для заманивания партизан и мирного населения, с целью их окружения с пленением или уничтожением. Этим объясняются ошибки в объявлениях, явно составленных немцами. Прохожие могут быть как немцами, так и пособниками оккупантов из советского населения. Остаются вопросы (например, почему полицию не назвали милицией, для маскировки), но за неимением лучшего будем исходить из вышесказанного. Задача на завтра – взять языка.

Мой сон прервался резко и грубо, как и большинства, подрагивавшего в равной степени от утренней прохлады и услышанной вести. Янушки не было. Возможность дезертирства отметалась знанием её характера, не говоря уже об отношениях с командиром, версия похищения представлялась немногим менее вздорной, самовольная отлучка – вероятнее всего, хотя и это звучало странно. Совещание на сей раз было кратким. Входим в город, вместе, не выказывая наличия оружия. Риск, помимо необходимости розыска пропавшей, оправдывался подмеченным ею – город довольно безлюден (к тому же Янушка была там к полудню, а сейчас раннее утро), прохожие не приглядываются к чужакам (может, и не различают их), военных не обнаружено. Подозреваю, что не последнюю роль в решении командира сыграло его личное чувство.

Уже при виде первых улиц мы ощутили, как нелепо выглядим в столь разношёрстных одеждах-обмотках – шапки-ушанки, пилотки и моя фетровая шляпа, бахилы и валенки вперемежку с лаптями, хотя, может, это было к лучшему, ведь мы вуалировали свою сплочённость, идя не единой колонной, а по обе стороны улицы, в каждом ряду поодаль друг от друга. Время года оправдывало разнобой наших одеяний: контратаки холода сменялись ласточками весны – вот каждый и оделся по своему разумению. Объединяла нас только длиннополость плащей, под коими чутко дремало оружие. Труднее всего было понять, когда немцы поспели провести-выстроить все эти дороги-дома, и ещё удивляла малость прохожих, идущих большей частью торопливо и смотря под ноги. Необычность их одежд, у женщин часто непристойно вызывающая, не удивляла, просто укрепив подозрение, что это не советские граждане. Трудно восстановить в памяти последовательность всего происшедшего, помню лишь, что подходили к одному из нас – у маленького сквера он полуобернулся, слегка поднимая руку, вроде незаметно указывая на что-то – и пятеро наших как бы невзначай медленно подошли, прочли на пустом пьедестале: «здесь будет установлен памятник М. Т. Калашникову», посмотрели на рельеф оружия и вырезанные в камне чертежи, переглянувшись, отошли. Штурмовая винтовка Хуго Шмайссера с её же чертежами перевела худшие наши подозрения в уверенность, новость пошла по цепочке, один из нас перешёл улицу оповестить остальных.^[6] Я знатоком оружия не был, может, сам не заметил бы, но подметил другое – на скамейке метрах в десяти от меня сидела полная женщина, довольно молодая, роясь в большом зелёном пакете на коленях, потом подняла голову и крикнула мальчишке лет пяти, залезшему на дерево и с жеребячим смехом выёрзывавшему носом из листьев: «я сказала – по жопе получишь!». Не «попе», «попке», а на «ж». Русский-то она выучила, но путает синонимы, не зная, какой уместнее для крика на улице, а может, и не знает синонимов, язык ей не родной, и учила она его не у нас – это я объяснял товарищам, когда посланный нами к другой колонне, вернувшись, вывалил ответную новость: в двух кварталах отсюда, на огромадном деревянном щите, под надписью «Слава победителям!» красуется нацистский танк.^[7]

Обмен вестями спаял наши колонны в единый штык, прорезавший улицы вслед мальчонке в шортах, что подбежал к нам, талдыча: «ваша тётя там, там», указывая вперёд, и Яневский поверил, поверили все – в этом невозможном городе, среди женщин в брюках и с оголёнными пупками, надписей на непонятном языке и пары промчавшихся мимо невиданных автомобилей, где даже моя фетровая шляпа, предмет шуток товарищей, была реальней и объяснимей окружающего, не было смысла и возможности действовать обычной тактикой, требовалось за что-то ухватиться, чему-то поверить, тем более тому, что Янушка нашлась, и, не уточняя, кто это говорит и откуда ему сие известно, мы перешли на скорый шаг, потом на полубег, бег, по прямой, со слегка омноголюдившейся улицы слева на нас указывали пальцами, что уже мало нас волновало, не волновало и то, куда делся мальчуган, взметнувший бегущих следом по лестнице на не помню какой этаж, забежавший в распахнутую дверь и не обнаруженный пятью влетевшими следом (остальные заняли лестницу на случай нападения), а обнаружился рослый голый мужчина лет тридцати, стоявший за столом лицом к нам, с чёрными прядями на плечах и сигаретой в руке, лицом и телом схожий с Демоном Врубеля, в окружении книг (на столе, стульях, этажерках, в шкафу), и если неудивительно, что мы поверили мальчугану, то куда более странно, что мы, запыхавшиеся, оторопевши слушали лихорадочный монолог из пухлых, слегка негритянских губ нагого незнакомца.

Здравствуйте, товарищи. Я попал-таки в прошлое, да? Я не пьян. Вы знаете, там, в будущем... повсюду фюрер. Он вылезает отовсюду. С плакатов, надписей, оговорок в разговорах... Бальзак говорил – в людскую массу надо врезаться как пушечное ядро или проникнуть как чума. Врезаться в нас фашисты не смогли, проиграли. Теперь проникают чумой. Пока получается. Был такой революционер... Ульрика Майнхоф. То есть для вас ещё будет. Говорила: Гитлер в вас. Говорила послевоенным немцам. Она была права. Будет права. Однако потом, после неё, стало ещё хуже. Станет хуже. Гитлер в нас. В постсоветских. Возможно, он даже во мне. Я уже не верю себе. Я сужу по мелочам – шутки, проговорки, анекдоты... Вокруг одни гитлеровцы. Дьявол кроется в деталях. Это знали многие, давно. Итальянцы, например. Il diavolo sta nei dettagli. Испанцы – еl diablo esta en los detalles. И я всегда хотел попасть в прошлое. Чтоб было ясно, кто на чьей стороне, где наши, где фашисты. И я попал, чёрт!

Он говорил, театрально жестикулируя, будто на сцене, напоминая итальянца или испанца старых времён, коих цитировал (впрочем, его чистый русский язык и обрезанный пенис выдавали, что это наш, горский еврей или кавказец), потом обернулся к окну, картинно разведя руками, как на полотнах старых мастеров, и тогда только до меня дошла вся нелепость положения: мы стоим, застыло, слушая речь сумасшедшего, забыв, что ворвались сюда в поисках Янушки. Ту же мысль я прочёл на лицах Яневского и двух товарищей, а Хабибулин рванул на себя дверь справа, вскрикнул, и рванувшись за ним, мы увидели Янушку.

Она сидела на полу, прислонившись к стене, над красной лужицей, сразу слева от входа в комнату, тянувшуюся вглубь, по причине узости комнаты все, кроме Яневского, протолпились вперёд, она прохрипела: «наденьте сапоги», сапоги стояли у стены возле истекавшей кровью, и я с Яневским обули её, встав на колени, и важнее того, чем-куда она ранена, было то, что она хочет сказать, но не желала говорить разутой, блеск хрома сапог всегда был её отличием, и вопреки рассудку я скажу, что мы были правы, не озаботившись раной, а на коленях её обувая, хотя я кожей чувствовал, что ребята смотрят на нас как на ненормальных, и пусть сидела она на полу враскорячку, но сапоги вновь подняли её над бытом, ужасом повседневности, и, вновь блистая ступнями и икрами, она говорила с командиром, будто наедине, но так, что мы понимали, что вправе это слушать.

Этот гражданин не сумасшедший. Просто ошибается. Он не в прошлом, он в своём времени. Там, в лесу, мы проблуждали десятилетия. Ох, зачем мы блуждали так долго? Но он прав в остальном. Здесь дьявол, повсюду. Он в воздухе, в мелочах... Везде. Идите на запад отсюда, по улице, на празднество. Сборище. Вас никто не заметит. Только тихо там сидите... пока сможете.

Она уронила голову, а мы метнулись налево, на выстрел, узрев длинноволосого безымянца лежащим с пистолетом в руке и кровавой лентой из под правого уха, секундой позже с лестницы ворвались трое наших, тут же повернув обратно – вслед за командиром мы устремились вниз, и по широкой обсаженной тополями улице на запад, строевым шагом, не бегом, и уже не ведомые никем, но едва ли не уверенней и целенаправленней прежнего, через пару сотен шагов завидев толпу людей в открытом кинотеатре, и подойдя, выстроились в ряд позади остальных, прикованные глазами к огромному экрану метрах в семидесяти от нас.

Показывали военный парад, на Красной площади. Судя по военной технике и форме, парад победы над рейхом. Но пятеро из нас уже знали, что дьявол в деталях, да и все мы это знали, после виденного в городе. И когда показались на экране георгиевские ленточки, мы переглянулись лишь слегка, вполоборота, поняв, что все всё видят и указывать на что-то нет нужды. Завидев кресты с георгиевской символикой, переглянулись уже не вполоборота, а мысленно, а я не мог оторвать от них глаз, с трудом в это веря, ибо видел подобный крест на груди начальника отдела пропаганды ВВС КОНР, майора РОА А. П. Альбова. Мы стояли безгласыми и при виде триколора, того, что носили члены фашистского СРМ, коих мы видели в Бобруйске сорок третьего. Даже рассмотрев императорский герб на советских грузовиках и бронеавтомобилях, уже убедившись, что это реконструкция бригады РОА, оставались мы недвижны, только стоявший в середине грузин Григорий выступил на полшага вперёд, словно желая лучше удостовериться в прохождении на Красной площади фашистского парада под видом антифашистского.^[8] А потом на экране появился поп в раззолоченном облачении, таких мы видели на оккупированных территориях в открытых оккупантами церквах, только поплоше одетых. И сказал, подвывая, что в Великой войне, её бедствиях виноваты безбожники, война была карой господней, но народ образумился, обратился к богу, потому то мы и победили. Позже, задним числом, поняли мы последние слова Янушки, после совета тихо вести себя добавившей: «Пока сможете», а тогда мы вскричали, взревели, различая на сцене попа в окружении гражданских и догадавшись, чьё откормленное блеслоглазое лицо отражает экран, и не пойдя на безумный поступок, командир уничтожил бы дисциплину, но и он был доведён ad extra^[9]. Два десятка плащей распахнулись, выпуская на волю оружие, четырёхгранные штыки Мосина, сапёрные лопатки и ножи, и с надсадным «ура» отряд пошёл в штыковую против сотен людей, точнее, через них, к дебелой туше на помосте, но вышло необъяснимое: толпа зрителей, повскакав с мест, визжа и оборачиваясь к нам блажными глазами, бросилась вперёд, и мчась за ними, мы видели, как стадо свиней со сцены исчезает неведомо куда, не сразу поняв, что вскакивая на сцену, толпа обращается в свиней и, вомчавшись в экран, пропадает в его глубинах, и когда мы достигли сцены, она... [👉 продолжение читайте в номере журнала...]

 

 

 

 

 

[Конец ознакомительного фрагмента]

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в октябре 2022 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: