Причитание

 

 

 

 

 

Обычная пятиэтажка. Вонючий подъезд с засиженными мухами стенами. Однокомнатная квартира на пятом этаже.

Возможно, Бадри поднимался сюда, ждал около двери с облезшей краской, морщился от запаха гниющего во дворе мусора. И его не коробили грязь и убожество этого места?

Старуха появилась на пороге вся в черном. Даже шаль – и та на голове. Прямые негнущиеся плечи. Бесстрастное, чуть высокомерное лицо. Она или не она, не понимает Нуну.

В квартире чисто. Заметно по коридору. Дальше пока не пускает.

Молчать стало неприлично, Нуну тронула Иринэ за рукав.

– Как здоровье? – угрюмо спросила Иринэ, оглянувшись на мать. – Оклемались или еще барахлите?

Старуха не ответила, она удивленно приподняла брови, скривила рот в какой-то странной – то ли презрительной, то ли мученической усмешке и перевела взгляд с Иринэ на Нуну. Она не узнавала гостей.

– Я дочь Бадри, – напомнила Иринэ и смущенно переступила с ноги на ногу. – А это моя мамуля. Вы произвели на нас неизгладимое впечатление!

Старуха приподняла белые брови еще выше и, как показалось Нуну, наигранно спросила:

– Чья дочь?

 

"Они все-таки пришли, жена и дочь покойного", – удовлетворенно подумала старуха. Она знала, что разбудит их, а иначе, зачем надрывать сердце, причитая перед рабами? Зачем отказываться от имени и даже в мыслях называть себя старухой, если Бог не покарал тебя миссией спасать потерянных? Зачем пятидесятидевятилетней выглядеть на семьдесят, но не останавливать дыхание, просыпаться по утрам?

Они рабыни, эти женщины на пороге ее дома. В слабости своей рабыни подменили необременительным долгом являться тяжкий долг оплакивать и облегчать. Мало кому по плечу путь, по которому идет к тебе мать, Гогита!

Она провела гостей на кухню и замерла, наблюдая, какое впечатление производит на них суровость ее быта. Старуха – отшельница среди людей. К этому надо привыкнуть.

 

Иринэ нашла кухню сырой и неуютной. Уродливые потеки на потолке и стенах. Дверь на балкон без занавесей и карниза. Рядом с дверью газовая плита, на ней горшок со столетником. От удивления Иринэ зажмурилась. Открыла глаза – действительно, газовая плита со столетником. Как же на ней готовят?

Может, старуха, следуя моде, занимается сыроядением? Не похоже, по одежде она консерватор.

Иринэ покосилась на мать – мамуля стояла сама не своя, вялая, безликая, похожая на скомканную салфетку.

"Старуха, конечно, безобидна, она даже смешна со своим задранным носом и плохо зашитой дыркой на левом чулке, – думала Иринэ, – но мамуля ее боится. А раз мамуля ее боится, она может быть опасна..."

Осторожнее с выводами! После папиной смерти мамуля всего боится!

Иринэ не почувствовала горя, когда умер отец. Внутри ощущались только пустота и недоумение: разве так бывает? Она росла маминой дочкой, отец был для нее подобием машины для печатания денег – когда ни хватишься, мама отвечает: "Зарабатывает деньги".

Иринэ понимала, что она должна чувствовать себя несчастной. Она силой заставляла себя вспоминать: папа возил нас за город, папа прощался со мной в больнице, и выдавливала из себя слезы, но было нечто порочное в том, как она это делала.

И вдруг сейчас, у незнакомой старухи, которой боялась мама, Иринэ осознала по-настоящему, что отец умер, и что между нею и миром нет больше мужчины-защитника. Небольшой ветерок – и понесет ее по земле, как растение с вырванным корнем...

 

– Присаживайтесь, – сухо пригласила хозяйка и извлекла из угла две табуретки. Сама она опустилась на низкую некрашеную скамеечку – такую бабушка Иринэ кладет под ноги – и застыла сгорбленная, жалкая.

Зачем она так? Иринэ стало стыдно смотреть на униженную старуху. Она подняла глаза выше и увидела за балконной дверью карликовое деревце. Листочки его мелко дрожали, тоненькие веточки торчали в разные стороны, точь-в-точь косички у первоклассницы. Иринэ представила, как холодно там, на балконе, – сегодня с утра шел дождь, Иринэ даже резиновые сапоги одела.

У девушки совсем испортилось настроение.

Мама кашлянула, давая понять, что пора завязывать беседу, кашлянула еще раз и грозно поглядела на дочь, а Иринэ все не могла оторваться от деревца.

"Ну и стерва эта старуха, – думала Иринэ. – Мамуля, та хоть совсем цветов не заводит, раз от них плодятся мошки и вода проливается на паркет, а эта дрянь выкинула домашнее растение на улицу..."

– От вашего дерева плодятся мошки? – с вызовом спросила она.

– Ну и что? – отозвалась старуха. – Гогите они не мешают.

– На балконе совсем не то, что в комнате, – согласилась Нуну. – На балконе даже собаку держать можно.

Иринэ фыркнула от злости. Ей было жалко собаку, которую можно держать на балконе, но папу было еще жальче: он что-то хотел объяснить Иринэ в последнюю их встречу в больнице, а она твердила: "Дома поговорим, тебе нервничать вредно!" и не слушала его.

 

Старуха поднялась со скамеечки и опять сделалась высокомерная и суровая.

– Вы плохо плакали на панихиде! – начала она тоном обвинителя на суде. – Бадри замерз от вашего равнодушия и черствости, лишь мой голос утешал его!..

У Нуну комната заплясала перед глазами. Признается! Сама признается в связи с Бадри! А сначала изображала, будто и вовсе не слышала о нем!

Но тут же все ее существо восстало против возможности соединения Бадри, ее Бадри, с этой... Даже слова подходящего не найти... Да он на нее и не взглянул бы! Нет, не могло быть между ними общего!.. Лгунья! Дрянь! Ничтожество!..

Иринэ слушала старуху и ничего не понимала. Может, мамуля придумала дочери такое наказание за ее вину перед папой? Может, мамуля так намекает, что место Иринэ в сумасшедшем доме? Какая-то черная ворона устраивает перед ними представление в стиле фильма ужасов, а мамуля кивает головой и скалится в улыбке. Бабушка, та хоть только отношения с поклонниками желает регулировать, а чужая старуха за вселенские проблемы взялась!

Иринэ подождала минуту, но мать также неестественно улыбалась, руки ее бесцельно шарили по юбке – как она изменилась после папиной смерти! – и Иринэ решила взять инициативу на себя.

– Я вам не детсадовка, меня от лекций тошнит! Я на первом курсе учусь!

Черная ворона отреагировала на вызов совсем не так, как она ожидала.

– Девочка моя, а он не дожил! – лицо старухи обмякло, глаза подернулись влагой.

Нуну не верила своим ушам. Еще одно бесспорное доказательство! Соперница готова исповедаться. Пусть Иринэ послушает, что творили с ее матерью долгие годы!

– Не верится, но Гогите уже тридцать четыре... – начала о чем-то старуха, но нетерпеливая Нуну вернула ее к теме разговора.

– Бадри нарадоваться на нее не мог... – сказала она вкрадчиво. И добавила: – Он ради нее любовью пожертвовал.

– Правда?! – потряслась Иринэ. – Папа – и любовь! В стариковском возрасте!

Дело было испорчено. Лицо старухи вновь окаменело. Словно сидели они на одном плоту, а течение возьми и растащи его на бревна.

 

Она или не она? Нуну хотела и не могла верить, что Бадри бывал на этой убогой кухне, целовал эти чудовищные губы, будто скрюченные в судороге, бескровные... Правда, с тех пор прошло восемнадцать лет, но как унизительно сознавать, что тебе предпочли такую женщину!

– Это вам... – Нуну наконец взяла себя в руки, она поискала глазами стол и не нашла его. – Можно положить лимоны на плиту?

– Я не ем лимонов! – в голосе старухи проклюнулось ехидство.

– Тогда яблоки...

– Я ничего, кроме хлеба, не ем!

У Нуну скрутило спазмом солнечное сплетение. Видела она таких – посещают домоуправление. Отхватят за счет любовников хоромы и воображают, что умнее них и нет никого. Честная женщина для них прислуга, черная кость!

– А я люблю пи-и-ро-о-ж-ные! – насмешливо протянула Иринэ, заставляя себя не думать о папе. – Когда устроюсь на работу, буду брать взятки пирожными!

– И Гогита любит пирожные, – согласилась старуха.

"Она открыто заигрывает с Иринэ и хамит мне, – думала Нуну, растягивая губы в очередной улыбке. – Ехидна!.. Если б не бессонные ночи, я выцарапала бы тебе глаза и выдрала бы волосы... Если б не бессонные ночи... Ты еще не рассказала Иринэ, и я терплю... Пользуйся, пока я завишу от тебя, ехидна, но потом не взыщи!"

– У вас большое горе? – спросила она деревянным голосом.

– У каждого свое горе, – отрезала старуха.

– Я думала, мы поплачем вместе...

Старуха посмотрела ей в лицо и отвернулась.

– Разве вы умеете плакать? – произнесла она наконец.

– В память о бедном Бадри...

И вдруг из-под надгробного камня наступившей тишины по капле просочились рыдания.

– Я... перед... папой... виновата... – бормотала Иринэ и терла узкими ладошками повинные глаза.