Малая Вселенная

	Поделиться:

 

 

 

Купить в журнале за ноябрь 2021 (doc, pdf):

 

На чтение потребуется 3 часа | Цитата | Подписаться на журнал

 

 

 

 

Деревенская жизнь у всех непременно связана с хозяйством, помимо основной работы почти каждая семья держала скот, птицу – так что основные продукты питания в каждом доме были свои. Моя семья не была исключением. Напротив нашего дома вдоль леса располагался длинный ряд хозяйственных построек: конюшня, сарай для коров с курятником, калда, дровяник. В конюшне стояли лошади, принадлежащие лесничеству. Кто-нибудь из членов нашей семьи числился конюхом – «конюшил». Лошади мне нравились: у них были красивые глаза, грива, хвост, челка на лбу. Даже поведение у них было особенное, более важное, чем у коров. Но в конюшне к ним мне подходить близко не разрешали, предупреждая, что они могут лягнуть. Да я и без предупреждения взрослых боялась таких громадин. Больше всего же меня удивляло то, что они спят стоя. Отец говорил, что это нормально для здоровой лошади, а мне было очень интересно, почему они спят стоя, тогда как все другие животные лёжа? И вообще, как можно спать на ногах и не падать?!

Лошади у нас всегда имели ухоженный вид. Сами по себе это чистоплотные животные, да их ещё чистили специальной щеткой, так что выглядели они всегда «на все сто!». Запрягать лошадей в нашей семье, по-моему, умел только отец. Я запомнила время, когда лошадь была основным видом транспорта, в то время у нас во дворе стояли телега, зимние сани и даже тарантас, что вообще считалось «шиком!» Я до сих пор помню тряскую езду на телеге с деревянными колесами. А вот у нашего тарантаса были резиновые шины от «легковушки» и ездить на нем было ощутимее мягче!

Через стенку от конюшни располагался сарай для коров, в нём же, справа от входа отделён курятник. Это уже являлось нашим личным хозяйством, я туда забегала чаще и чувствовала себя по-хозяйски свободнее. Вдоль левой стены сарая были огорожены ясли. Обычно у нас на зиму оставались корова, прошлогодний бычок или тёлочка и маленький этого года телёнок. Зимой в сарае было относительно тепло и влажно, приятно пахло навозом – запах коровьего, конского навоза никогда не вызывал у меня отвращения, даже чем-то нравился. В морозы на стенах, проводах от дыхания коров выпадал белой бахромой иней и тогда сарай становился похожим на сказочную избушку.

Два раза в день, утром и вечером, по возможности и в обед, родители ходили управляться: чистить навоз, поить скот водой, подкладывать в ясли сено. Если предыдущее сено было плохо съедено и разбросано под ногами, его собирали вилами, подругивая коров за разборчивость и неаккуратность, и вновь возвращали в ясли для доедания. Когда сена оставалось слишком много, коров «воспитывали» – нового сена не приносили или приносили небольшой навильник – для аппетита. Непригодные для еды объедки использовали как подстилку, подсыпая ими место для лежания коров. Поили скот водой комнатной температуры, для этого холодную колодезную воду разбавляли горячей водой, согретой на плите.

Коровы стояли на деревянном настиле. Навоз с него счищали совковой лопатой и собирали в кучу под небольшим сарайным окном. Когда куча набиралась, окно выставляли и навоз лопатой или вилами, если он был с сеном и сухой, выкидывали на улицу. Я часто крутилась возле родителей, когда они управлялись в сарае. Мне было очень интересно наблюдать, как они с размаху вышвыривали навоз, точно попадая в проём окна: отец, как более сильный, кидал легко, а мама в момент броска с каким-то выдохом. Мне казалось это забавной игрой и всегда хотелось самой попробовать так же метко швырнуть навоз в окно, но от меня всегда отмахивались: «не мешай, мол, маленькая ещё».

Как-то раз отец вышел из сарая, и я решила всё же попробовать. Взяла совковую лопату, набрала с краю кучи немного полужидкого навоза, размоченного мочой, с трудом подняла, размахнулась и изо всей силы вмазала его вместо окна в стенку. Тут же от стены на меня брызнула навозная жижа, обляпав одежду, лицо, глаза и чуть не залетев в рот. От неожиданности я замерла, и в этот момент зашел отец. Я повернулась к нему, держа лопату в руке. Отец, увидев меня «во всей красе», сразу всё понял и рассмеялся, мне ж пришлось идти домой отмываться. Когда я подросла, то по собственной инициативе иногда пробовала чистить навоз, но вышвырнуть его в окно с размаху у меня так никогда и не получалось.

Когда сарай вычищался и становился уютным, коровы напоены, наступал завершающий момент – заносилось сено. Недалеко от сарая, ближе к лесу, ещё с лета стояли два стога. В начатом стоге торчали железные крюки: один большой, другой поменьше. По очереди, то одним, то другим (в зависимости от плотности укладки) родители надёргивали сено. Я обычно тоже брала свободный крюк и пыталась дергать, но по сравнению со взрослыми у меня выщипывался небольшой пучок, тогда как у них целая охапка. Если же попадался плотный участок, то даже засунуть крючок в сено у меня толком не получалось, а когда попадались более рыхлые участки, то и мне удавалось кое-что надёргать.

В снегопады стог заметался, и тогда предварительно чистили лопатами подход, очищали заваленный участок и только потом начинали дёргать. Сено вперемежку со снегом как-то особенно вкусно пахло и дышало морозом. Надёргав необходимое количество, отец или мать специальным образом укладывали кучку, втыкали в неё вилы и почти без потерь несли в сарай. Когда я хваталась за вилы и пыталась наколоть на них сено, у меня обычно все распадалось или сразу же, или через несколько шагов. Мне советовали положить вилы на место и нести сено в охапке. Меня огорчало, что я несу слишком мало, но зато охапка в руке перед самым носом так вкусно пахла и щекотала лицо, что я потом с удовольствием несколько раз возвращалась к стогу, чтобы принести очередную кучку и бегала так, пока взрослые меня не останавливали.

Бывало, прибегу я побыстрее со своей охапкой в сарай, и жду взрослых. Слышу, снег заскрипел…, дверь отворялась и в проём втискивался огромный навильник сена, под ним выглядывали большие валенки с высокими резиновыми калошами, и в сарае появлялись отец или мать. Коровы нетерпеливо разворачивались в сторону двери – в этот момент я старалась отступить в дальний угол, чтобы не попасться им под ноги и не мешать родителям. Отец или мать с криком: «А ну, уйди! Уйди, говорят тебе!» – отталкивали корову, быстро проходили к яслям, засовывали туда сено и распределяли его равномерно по длине яслей. Возбуждённые коровы с жадностью опускали головы в ясли и через минуту поднимали свои счастливые жующие морды с торчащим с обеих сторон рта сеном. А вокруг разливался чудесный аромат мороза и душистой травы!

Перед сараем был огорожен деревянными жердями скотный двор, справа от входа пристроена калда – летнее стойло для коров. В тёплую погоду, обычно весной и осенью, или в теплые зимние дни, скот выпускали на свежий воздух. В ясли калды закладывали сено и там они стояли по нескольку часов, иногда до вечера.

В сарае, справа от входа был отгорожен ещё курятник с насестами для кур и гнёздами – деревянными ящиками, набитыми соломой. Одни ящики стояли внизу на полу, другие были подняты выше. Куры избирательно относились к гнёздам, некоторые почему-то им нравились больше и были более востребованными – там всегда находилось больше яиц, другие же по какой-то причине были менее популярными, и там, в лучшем случае, откладывались одно-два яйца. Иногда в одном гнезде одновременно неслись две курицы, тогда как соседний ящик, ничем не хуже, стоял пустой. Что они там думали?

Мне по хозяйству доверяли собирать яйца, для этого было специальное маленькое ведёрочко, с застеленным тряпкой дном. Собирать яйца, конечно, дело нехитрое, но мне нравилось, когда яиц было много, и я тогда с гордостью, как будто это была моя личная заслуга, показывала «урожай» маме.

Летом, когда куры выпускались на свободу, яиц было всегда очень много. Правда, куры начинали хитрить, организовывали себе гнезда «на стороне», за пределами курятника. Обнаруживались они не сразу. Иногда случайно находилось гнездо где-нибудь на улице в зарослях крапивы или в бурьяне вдоль городьбы с добрым десятком, а то и больше яиц. Любили куры нестись и в яслях, где всегда оставалось какое-то количество сенной трухи. А иногда, да это было каждое лето, две-три курицы куда-то пропадали, а через некоторое время объявлялись, клохчущие, в сопровождении милых пищащих разноцветных цыплят. Ладно, если всё это случалось в начале лета, а то выводки приводились осенью, совершенно не вовремя, так как цыплята к морозам не успевали подрасти. Поэтому, по указанию мамы, если вдруг в конце лета замечалась клохчущая курица, то её выслеживали, забирали яйца из гнезда, а клушку закрывали в курятнике, стараясь «вразумить». Обычно это получалось не сразу, клушка при первой же возможности удирала, возвращалась к своему гнезду и упорно продолжала сидеть даже на пустом гнезде. В таких случаях приходилось применять шоковую терапию. Клушку ловили и макали вниз головой в ведро с водой, чтобы переключить её мозги на привычный образ жизни. Как правило, этот метод действовал – клушка, пережив шок после такой водной процедуры, переставала клохтать и становилась обычной курицей.

У кур существовал свой домострой. Возглавлялось куриное общество петухами. Обычно у нас была два взрослых петуха, один из которых был лидером, а другой, запасной, находился на вторых ролях. Каждую осень подрастала ещё и куриная молодёжь. Что взрослых петухов, что молодых петушков я любила «заводить»: начинала под стать им кукарекать, и они совершенно серьёзно реагировали на мой крик. Похоже, что они воспринимали меня как конкурента на свое право лидерства. Взрослые петухи, услышав мой крик, сразу бросали все свои дела и начинали отвечать мне ответным кукареканьем: сколько раз я кукарекала – столько же раз мне отвечали. Такая полемика могла продолжаться бесконечно, до тех по, пока мне это не надоедало. Я замолкала, а «заведённый» петух еще несколько раз для верности докукарекивал. И только окончательно убедившись в своей победе, возвращался к своим куриным делам, продолжая периодически подозрительно на меня посматривать.

Молодые петушки, как и взрослые, точно так же реагировали на мое кукареканье, но отвечали неумело, по-детски смешно выпевая: «и-и-и-иииии». Я кукарекала то по взрослому, обучая их, то по-детски, как они – развлекаясь, пока мне не надоедало. Последнее слово, конечно, оставалось всё равно за молодым петушком, он, как и взрослый петух, не позволял себе проигрывать.

Подобные штучки я пыталась проводить и с курами, но они, в отличие от петухов, не были столь амбициозны и в полемику со мной не вступали. У птиц есть свой язык, если понаблюдать за ними – это сразу видно. Иногда какая-нибудь курица начинает что-то на своем птичьем языке сообщать: «ко-ко-ко-ко-кооооо…». Если я находилась рядом, то максимально подражая ей, подхватывала: «ко-ко-ко-ко-кооооо…». Курица удивленно взглянув на меня, замолкала. Я подбадривающе, приглашая её к разговору, продолжала тянуть своё «ко-ко-ко-ко-кооооо…». Видимо на птичьем языке я что-то говорила не то, точно неприятное для неё, потому, что она, смешно встряхнув головой, коротко что-то мне отвечала типа «ко-ко-ко» и замолкала. Если я настырно пыталась продолжить «разговор», она опять встряхивала головой и чаще всего уходила от меня в сторону, начиная что-то клевать. Больше ответа от неё добиться было нельзя. На этом «разговор» заканчивался.

Непомерное самомнение главаря-петуха проявилось как-то в одной истории. Отец что-то мастерил во дворе – стучал молотком по железу, резкий металлический звук ритмично раздавался по всей округе. Петух в курином обществе гулял недалеко. Видно было, что занятие отца его сильно раздражает: гребень и серёжки у него побагровели, глаза грозно сверкали. Он уже не обращал внимания на кур, а гневно поглядывал на отца – виновника шума. Отец же продолжал работу, не обращая внимания на негодующего петуха. Куры, потряхивая головой от неприятного звука, стали расходиться в стороны, а петух, нервничая, приближаться. Видимо, он решил разобраться с ситуацией: грозно выгнув грудь, как настоящий генерал, он оценивал обстановку. Шаг за шагом подступая к отцу, он периодически выдавал отвлекающий манёвр – делал вид, будто что-то клюёт на земле, и тут же решительно выпрямлялся и испепелял взглядом противника. Наконец невнимание к своей персоне и очередной звонкий удар его окончательно разъярили, и, подпрыгнув, он взлетел на голову отца и «в сердцах» клюнул его изо всех сил. Отец от неожиданности выронил молоток и подскочил:

– Ах ты, зараза! – и замахнулся на петуха.

Тот, отскочив в сторону, с вызовом смотрел на него, иногда продолжая нервно поклевывать несуществующие зерна.

– Кыш отсюда! – снова замахнулся отец. – Ишь, хозяин нашёлся! Помешал я ему, видите ли! Ещё в угол меня поставь, – пошутил наконец он. Кепка на голове спасла его от раны.

Шутка отца, что петух может поставить его в угол, рассмешила меня, и я «прыснула» в кулак.

– Да-да, – повернулся ко мне отец. – Смотри, чтобы он и тебя не тюкнул! И в угол не поставил!

Мне стало ещё смешнее, и я уже смеялась в открытую. А петух, держа короткую дистанцию, не уходил, продолжая вызывающе смотреть на отца. Судя по всему, его ничуть не смущало, что он налетел на того, кто его постоянно кормит. Хозяином он считал себя, и его должны кормить! И не раздражать!

Отец на время прекратил работу, а петух, походя ещё рядом с ним кругами, наконец отправился к своим курам. По его внешнему виду было видно, что он вполне доволен собой и ощущает себя героем.

Кроме кур очень занятной птицей были индюки. Индюшки сами по себе весьма непримечательны, но вот индюки! Один только внешний вид их чего стоит! В спокойном состоянии это еще птица – как птица, ничего интересного. Но обычно индюк ходит весь «на пантах». Надо видеть, как он ухаживает за индюшками: надувается, распушается, голова, на мой взгляд, весьма некрасивая, закидывается назад, наливается кровью до красно-сине-фиолетового цвета, «сопля» над клювом свисает длинной верёвкой, хвост раскрывается веером, крыльями чертит землю, а то одним крылом с нажимом описывает по земле дугу вокруг индюшки! Это надо видеть! Действительно, чудо в перьях! А уж как кричит! В человеческом алфавите нет таких звуков, а приблизительно что-то среднее между: «Бол-бол-бол и лгул-лгул-лгул!». За эти крики я прозвала его «Бол Болычем».

Я, конечно, просто так не могла проходить мимо такого пижона. Если даже случалось, что индюк был спокойный, я его, как и петухов, заводила:

– Бол-бол-бол!

Индюк тут же нафуфыривался и отвечал мне:

– Лгул-лгул-лгул-лгул!

Что означало это «Лгул-лгул-лгул», я не знала, но «гулгукать » с ним я любила.

Периодически в хозяйстве у нас появлялись гуси, утки. С утками у меня особых отношений не было, а гусей я просто боялась, так как гусаки обычно «шикали» на меня и нападали. Надо сказать, что гусей при встрече я до сих пор обхожу стороной!

 

 

 

Чтобы прочитать в полном объёме все тексты,
опубликованные в журнале «Новая Литература» в ноябре 2021 года,
оформите подписку или купите номер:

 

 

 

 

	Поделиться: