Мёртвые города

 

 

 

Грязный снег, липкое грязно-серое небо, пустые улицы. Словно кроты под землю, горожане попрятались в свои дома, холодные и тёмные по вечерам. Отопление и электричество отключены. Разграбленные магазины стали приютом для кошек, одичавших собак и огромных крыс размером со щенка колли. Говорят, среди этих зверей немало бешеных – хотя мало ли о чём сейчас говорят? Слухи, как мыльная пена, выплёскиваются из-под закрытых дверей и тяжёлым зловонием расползаются по мёртвому городу. Они остаются единственной ниточкой, которая ещё связывает друг с другом растерянных, оглохших от собственных страхов людей. Говорят, что наступает конец света и недалёк день страшного суда. Говорят, что на Москву сбросили атомную бомбу. Что сместились магнитные полюса. Что Земля из трёхмерного пространства перешла в четырёх- или пятимерное, или другое высшее, оставив позади в виде стылого призрака-слепка всё духовно неразвитое, больное и несовершенное. Говорят, что полмира – а то и весь – накрыла ядерная зима, и тепла больше не будет.

В городе царит безвластие. Жители натаскали в свои дома всё, что попало под руку, и приготовились ждать – когда придёт смерть, или когда придёт мессия, или когда придут войска, или хоть кто-то придёт и наведёт порядок. Все равно – какой.

 

По скрипящей под ногами ледяной и стеклянной крошке, мимо щербатых стен и выбитых витрин шли трое – двое мужчин с обрезами и молодая женщина с большой связкой ключей в руках. Женщина – Полина – зябко куталась в вызывающе-красный, крашенный под лису полушубок. Холодный воздух, затекая под воротник, больно кусал её за шею и заставлял вздрагивать. Пушистые ресницы, золотые ёлочки бровей и скрученные на затылке в толстый льняной жгут волосы припорошил снег.

Спутники Полины – муж и брат – грузно ступали, оскальзываясь в мягких валенках. Оба широкоплечие, сильные и неуклюжие, как бурые медведи, странно похожие, не столько внешне, сколько окружавшей их мутной аурой гнева. Их дыхание застывало на морозе, свиваясь в тонкие белые ленты. Мужа звали Сергей, а брата – Антон.

В полузанесённой снегом детской песочнице закопался в сугроб игрушечный экскаватор – так, что только ковш торчал наружу, как протянутая за милостыней рука. Обиженно и надрывно, почти истерически скрипнули качели. С обледенелой горки, гонимый ветром, лихо скатился мятый целлофановый пакет. Молодая женщина часто заморгала, словно пытаясь смигнуть слёзы, и рукой в меховой перчатке провела по лицу. Плакать, когда на улице минус двадцать пять – мучительно. Но слёз не осталось – только краснота и сухость, словно в глаза насыпали песок.

В таком же точно дворике играла её маленькая дочка, а потом её нашли в углублении под качелями, мертвой, с распоротым животом. В тот день внутри Полины что-то замёрзло и остановилось, как сломанные часы. Она и не заметила, как после тёплого мая почему-то наступил ноябрь. Трава утратила здоровый зелёный блеск, съёжилась и побурела. Молодые, только-только распустившиеся листья засохли, свернувшись чёрными гусеницами, и, минуя золотую осень, опали с ветвей. Лишь когда по тротуарам заструилась позёмка и лужи сковало хрупкой, как стекло, белизной, Полина догадалась, что медленно и неуклонно сползает в зиму, увлекая за собой брата и мужа.

По подозрению в убийстве арестовали двоих, но до суда так и не дошло, потому что в городе начались беспорядки, затем грабежи, и переполненные тюрьмы обратились в кромешный ад, в котором выживал не сильнейший, а тот, кому банально повезло. А потом весь мир рухнул, как соломенная избушка, и провалился в хаос. Подозреваемые так и остались сидеть взаперти, если только не умерли от голода или не выбрались каким-то чудом на свободу.

 

В глазах вооружённых обрезами мужчин сигаретными огоньками тлела злость, обжигая зрачки и рассыпаясь по радужке густым серым пеплом.

«Вина подонков не доказана, но сейчас не время для доказательств», – говорили эти глаза.

Полина не хотела мстить – то, что они трое собирались сделать, представлялось ей тяжкой обязанностью, отчаянным и бессмысленным усилием восстановить некую высшую справедливость. Справедливость, а тем более, высшая – это вовсе не ключ к всеобщему счастью, как некоторые считают. Это – горькая таблетка, которую надо, скривившись, проглотить и жить дальше.

Здание тюрьмы никем не охранялось, и единственным, что удерживало узников в камерах, оставались замки. Один из ключей должен был подойти, и он подошёл. Открылся длинный узкий ход – похожий на крысиную нору коридор, освещённый единственной тянущейся по грязно-ржавому потолку лампой мертвенно-зелёного света. Длинные ряды металлических клеток, сырость, холод и вонь. Руки Полины дрожали, когда она нащупывала ключом замочную скважину. Решетчатая дверь распахнулась, и мужчины, как тени, скользнули внутрь. Бросок, короткая борьба, но силы оказались неравны. Что может один, истощённый, заморенный голодом и страхом человек против двоих – здоровых? Узника связали и выволокли в коридор, а потом Сергей, взяв у жены ключи, принялся отпирать соседнюю камеру, в которой должен был находиться второй подозреваемый.

Здесь они не встретили сопротивления. На полу, скорчившись в позе эмбриона, лежал худенький мальчик в тонкой курточке серо-зелёного цвета, которую он натянул вниз, стараясь прикрыть босые ступни. При виде двух мужчин с обрезами он даже не попытался встать, а только застонал и отполз в угол. Полина не проронила ни слова, но брови её дрогнули в грустном удивлении: «Ребёнок? Что, ради всего святого, здесь делает ребёнок?»

Он не защищался – лишь дёргался, как тряпичная кукла, при каждом ударе, нелепо и безвольно, и тихо стонал. В распростёртой на вонючих, просмолённых досках фигурке было что-то мучительно жалкое, и гадкое в то же время, а в тёмных глазах с неестественно глубокими зрачками плескались боль и животный страх. «Понимает ли он, что происходит?» – подумала Полина и отвернулась. У неё внезапно закружилась голова.

 

Пленников вывели из здания тюрьмы, и маленькая процессия двинулась вниз по улице, направляясь к заброшенному строительному карьеру. Мужчина шёл сам, подгоняемый ударами прикладов, а мальчик так ослаб от голода и побоев, что постоянно оступался и падал на обледеневшей дорожке, так что Сергею приходилось буквально тащить его за руку.

Полина брела позади всех, зарывшись лицом в жёсткий воротник, пахнущий снегом и синтетическим волокном, и нахохлившись, точно больной воробей. Скорее бы всё кончилось. Цепочка бессмысленных убийств, которая началась со смерти её дочери, доверчивого, ласкового существа, никому в своей короткой жизни не сделавшего ничего дурного. Теперь этот испуганный мальчик.

Карьер выглядел уродливо, как длинный кривой шрам на теле города, гноящийся и воспалённый. Неровные глыбы льда на дне и по краям карьера, желтовато-бурые, казалось, вобрали в себя всё, когда-либо выброшенное в атмосферу: выхлопные газы, ядовитые испарения канализаций и дурные человеческие мысли. Взрослого пленника поставили спиной к обрыву. Сергей снял с плеча обрез. Только теперь Полина как следует рассмотрела лицо жертвы: худое, с глубоко запавшими глазами, заросшее рыжей клочковатой щетиной. Когда он увидел нацеленное на него дуло, его бескровные губы беззвучно шевельнулись, раздвинулись, будто в слабой улыбке или, наоборот, болезненной гримасе. Все произошло очень быстро. Выстрел, и стоящая фигура со стоном согнулась, ещё один – и тело скатилось на дно карьера. По снегу за ним вилась тёмная полоса.

«Мы даже не сказали ему, за что, – сглотнув плотный ком, подумала Полина. – А он и не спросил».

 

Антон подошёл и рывком поставил на ноги мальчика, который, сидя на корточках, словно примёрз к стылой земле, обратившись в тёмный бугорок – маленькую и незначительную неровность рельефа. Гротескное воплощение ужаса. Он, видимо, только теперь понял, что через пару секунд умрёт.

Понял и отчаянно рванулся из державших его рук.

– Пустите! Пощадите меня! Что вы делаете?

– Ты преступник, – медленно и отчётливо, словно зачитывая приговор, произнёс Сергей. – Ты убил ребёнка.

– Я не убивал! Клянусь! Я в жизни мухи не обидел, я не могу убить человека. Посмотрите на меня, разве я похож на убийцу? – молил он, перебегая взглядом с одного лица на другое и ни в ком не находя жалости. – Посмотрите, мир летит в ад. Не берите на душу ещё один грех, не убивайте невинного!

– Ты нам зубы не заговаривай, – Сергей грубо толкнул его, и мальчик упал на колени, на острые, чуть присыпанные мелкой сероватой крупой ледяные углы. – Нечего нас пугать страшным судом, и не тем пуганы. Подумай лучше о...

Полина почувствовала, как что-то оборвалось у нее груди. До конца дней, – поняла она, – ей не забыть этой безобразной сцены.

– Прекратите, – выдохнула она. – Люди мы или нет? Он ни в чём не виноват. Дети не совершают преступлений.

Несколько секунд Сергей мрачно вглядывался в бледное лицо жены, потом опустил обрез.

– Пошли, – коротко кивнул он спутникам.

 

Мальчик, все ещё стоящий на коленях, посмотрел на Полину и, как утопающий за соломинку, ухватился за её сострадание.

– Вы хотите бросить меня здесь? – спросил он жалобно. – Но я не могу встать... И мне некуда идти. Я замерзну здесь, на снегу.

– А нам какое дело? – злобно оборвал его Сергей. – Или ты думаешь, что мы будем тебя кормить? В наше-то скудное время?

«В наше время», – рассеянно повторила про себя Полина, как будто в этих словах содержался некий всё время ускользающий от сознания ответ. Ей казалось, что голодный взгляд подростка вцепился в неё с ловкостью пиявки.

– Я... я не прошу, чтобы меня кормили, – прошептал мальчик, кусая обмётанные лихорадкой губы. – Только чуть-чуть тепла... чтобы отогреться. Мне так холодно.

Он и в самом деле дрожал, как щенок под дождём. И не удивительно, в летней-то курточке.

Полина зябко передёрнула плечами – озноб мальчика каким-то образом передался ей – и потянула мужа за рукав.

– Сережа, пожалуйста!

– Хватит! Мы не благотворительный фонд! Он всё равно сдох бы в камере, не сейчас, так позже. Мы не обязаны тратить последнюю еду на каждого попрошайку. Не для того же ты хочешь взять его в дом, чтобы смотреть, как он умирает от голода? Замёрз – тем лучше. Меньше будет мучиться.

В разговор вмешался Антон.

– Если так, то гуманнее было бы, действительно, пристрелить его, – и добавил примирительно, улыбнувшись сестре одними глазами. – Пусть немного придёт в себя, а потом поищем в городе его родных. Не может быть, чтобы у мальчишки никого не осталось. Да и... в конце концов, там, где прокормятся трое – прокормятся и четверо.

Сергей презрительно скривился, сплюнул в снег, но ничего не сказал. Полина подбежала к мальчику и помогла ему встать.